моим достоянием стали Полусухие колодцы и чужие следы. Повсюду чисто верблюжья натура моя Встречает беспородный, перероднившийся скот. Терпеливый, безответный, бездомный в будущем — Вижу я только обычные странствия. И я скитаюсь без выгоды и умерен в убыток себе. Что же касается моих библейских достоинств, То я хотел бы поспорить с Человеком.
Но только ли покорность удел верблюда? Его смирение связано отнюдь не с безволием, а с постоянным напряжением всех физических сил, с готовностью к действию. Сомалийцы видят в стойком животном символ счастья и борьбы. И наверное, они тоже правы. Поэт Сайид Мухаммед Абдилле Хасан говорил, что человеку, способному хорошо ухаживать за верблюдом, можно доверять в борьбе против английских колонизаторов.
Боже всемогущий, Не отдавай верблюдов Тем, кто не способен за ними ухаживать. Они достойны лишь худой козы, —
писал он в одном из стихотворений, ставшем народной песней.
В январе 1799 года Наполеон Бонапарт, уподобившись Ксерксу, сформировал в своей армии, высадившейся в Египте, верблюжий полк. При 50-градусной жаре солдаты в синих шерстяных мундирах скоро погибали, но не от сабель мамлюков, а от солнечного удара. Верблюды, однако, оставались живы. Увы, французы не извлекли должных уроков из случившейся трагедии, а вместо этого почему-то обиделись на невинных животных, придав с тех пор слову «верблюд» оскорбительный оттенок.
Привязанность кочевников к одногорбым великанам, которые кормят и вдохновляют народ, в Сомали и некоторых других странах сопоставима с их любовью к матери, к суженой и даже соперничает с этими чувствами. Всем этим наполнена сомалийская поэзия.
В море я погружусь, В пустыню сухую один я пойду, Но где бы ни был мой пропавший верблюд — Всюду его я, рискуя собой, отыщу.
В этих строках поэта Хаджи Адена Ахмеда излита не только любовь к верблюду, но и предметно показаны лишения, к которым должен быть готов пастух. Народ, сделавший своим героем труженика, достоин глубокого уважения.
«Клянусь верблюдом!» — возглашают сомалийцы, арабы-бедуины и туареги, когда хотят, чтобы им поверили. Нарушить подобную клятву равносильно тому, чтобы лишиться благоволения судьбы. «Великое животное! Чтобы утереть верблюду сопли, надо допрыгнуть до его морды!» — процитировал в середине 60-х годов во время нашей беседы пословицу народа бамбара тогдашний министр по делам молодежи и спорта Мали Мусса Кейта. Австралийский этнограф Хаммер-Пургшталл насчитал в аравийской литературе 5744 метафоры и эпитета, касающихся верблюда.
Ничто пока не грозит авторитету верблюда в Сомали или в Сахаре, разве что кто-нибудь, объятый манией псевдопрогресса, возведет для кочевников многоэтажные дома. И все же некоторые взгляды со временем, без сомнения, меняются. Века верблюдоводства воспитали в кочевниках презрение к труду земледельца. Еще недавно, когда сомалийцу предлагали взять в руки мотыгу или сесть за штурвал трактора, он кровно обижался. «Кто прикасается к земле, тот унижает себя. Смотри в небо», — твердили здесь исстари. Теперь дети пустыни и сухой саванны начинают обращать хозяйский взор и вниз, на землю-кормилицу, постепенно избавляясь от предрассудков, но при этом сохраняя непоколебимую верность верблюду, служившему их отцам и дедам.
Сомалийцы видят в стойком животном символ счастья и борьбы. И они, наверное, правы. Но кроме всего прочего — и это нынче особенно актуально — в народном сознании образ верблюда укоренился как символ мира и спокойствия, столь необходимых сомалийцам сегодня. «Лучший загон для верблюдов — мир», — гласит стародавняя пословица, которую изначально мирный сомалийский народ, одурманенный теперь речами тщеславных, самолюбивых правителей, словно бы на время запамятовал.
Будучи в Сомали, я припомнил мысль Федора Глинки, высказанную в «Письмах русского офицера». Люблю, писал Глинка, видеть людей, хранящих закон, нравы и обычаи «праотцев своих». Простой народ страны на Африканском Роге старается следовать велениям природы и беречь разумное наследие старины.
Верблюд завоевывает Австралию
Пять верблюдов в весь опор несутся по пыльному краснозему к финишу под невообразимый гвалт трибун. «Вперед, Джесси!», «Не отставай, Джекел!», «Оставь их всех позади, Мейджор Драма!» — ревут болельщики. Вдруг один из дромадеров (как выяснилось, вздорное самолюбивое животное), лидировавший почти на всей дистанции, резко притормаживает — и медленно, по-хозяйски ложится прямо на беговой дорожке, буквально за пять метров до финиша, дабы перевести дух. При этом он издает громкий, долгий вопль. Видимо, дромадер решил, что с него хватит бессмысленной с его, верблюжьей, точки зрения беготни.
Отчаянные попытки жокея стронуть строптивого «спортсмена» с места остаются тщетными. Верблюд убежден в своей правоте. Более того, повернув к жокею голову, он еще и презрительно сплевывает непосредственно на возбужденного человека, покрыв того с головы до ног белесой пленкой липкой слизи. А гнев тех, кто поставил свои кровные на капризное животное, все равно будет обращен на несчастного наездника. Что возьмешь с упрямого верблюда?
— Кто же на верблюдов ставит? — упрекает сидящих вокруг болельщиков в необъективности один из рассудительных зрителей.
— Мы ставим на блох, улиток и тараканов, а верблюды перед ними — просто гении! — задорно возражает кто-то.
В местечке Булия, в 1900 километрах к северо-западу от Брисбена — столицы австралийского штата Квинсленд — проживает всего 300 человек. В 1998 году там с потрясающим успехом прошли описанные мной гонки дромадеров, названные «Дезерт сэндз 2000». Посмотреть гонки приехало не менее четырех тысяч гостей, хотя самый ближний к селению город — Дарвин отстоит от Булии на 1125 километров. Азарт — национальная черта австралийцев.
Исход