— Раз они тебе нужны — бери, — сказал охотник Насреддину.
Прошло несколько дней. Однажды судья разбирал на базаре какую-то тяжбу.
— Я буду делить ваше имущество по закону аллаха, — кряхтел он.
— Это значит: одним — много, другим — мало? — вмешался Насреддин. — Уж лучше жить по людским законам — тогда все было бы иначе, совсем иначе!
— Что говоришь ты, нечестивец? — гневно воздел руки к небу толстяк.
— Я говорю, — как ни в чем не бывало продолжал ходжа, — что пришел к тебе с зайцем!
— Зайдите завтра, — поспешно сказал судья жалобщикам, чей спор он разбирал. — У меня сейчас очень важное дело…
И когда толстый судья и Насреддин остались одни, толстяк протянул руки:
— Давай зайца, о мудрейший из благородных!
— Я сказал: «Пришел к тебе с зайцем, — улыбнулся Насреддин, — а не «принес тебе зайца»! Зайчатину я подарю тебе на днях, а пока хочу показать ученого зайца. Разве вы тут не слыхали, что во дворце великого эмира посланец султана подарил мне зайца? И с той поры заяц состоит у меня на службе.
Толстый судья изумленно вытаращил свои свиные глазки:
— Что он умеет делать, этот… подарок турецкого султана?
— Многое! Например, я хочу пригласить тебя обедать. Как мне предупредить домашних, чтобы встретили тебя и накормили? Посылаю зайца, а он сам закажет и плов и бешбармак[4].
— Не может быть! — восхищенно пробормотал толстяк.
Ходжа достал зайца и, нежно поглаживая, зашептал что-то ему на ухо.
— И мы пойдем к тебе обедать? — подозрительно спросил судья. — И все будет готово?
— Убедишься сам, о справедливейший, — ответил Насреддин и выпустил зайца из руки.
Длинноухий рванул так, что в мгновение ока скрылся из глаз.
Ходжа и толстяк не спеша пошли к Икраму, к которому ходжа переселился несколько дней назад.
— Ну как, все готово? — переступая порог нового дома Икрама, спросил Насреддин хозяина. — Заяц передал вам, что к нам приедет гость?
— Конечно, все передал. Угощение готово, — низко поклонился Икрам.
Действительно, в комнате уже аппетитно дымился плов, благоухали шашлык и бешбармак: Икрам, чтобы поразить судью, выставил сразу все блюда. Младший брат Икрама сидел в уголке и поглаживал зайца.
— Каков молодец, а? — спросил ходжа, подмигивая в сторону зайца. — Недаром он столько лет служил у турецкого султана!
— Чудо! — воскликнул судья и уже весь вечер не сводил глаз с зайца.
— Ах, как облегчает жизнь такой быстрый и верный слуга! — приговаривал Икрам. — И ест мало, и умеет хранить тайну, и…
— Турецкие султаны всегда славились замечательными слугами, — подливал масла в огонь ходжа.
После третьего блюда плова судья прокряхтел просительно:
— Ходжа, продай мне твоего зайца!
Икрам весьма непочтительно захохотал, а Насреддин возмутился:
— Такого слугу! Подарок султана! Да не вселился ли в тебя шайтан, о справедливейший?!
— А ведь я бы дал за него сто монет, — сказал судья. Икрам опять рассмеялся.
— Видишь, даже погонщики верблюдов смеются над тобой! — вздохнул ходжа. — Сам эмир, повелитель правоверных, оценил этого зайца в две тысячи монет. А с той поры я обучил зайца еще многому. Нет, он не продается…
Отказ еще больше распалил судью. Он даже потерял аппетит. Он хотел только одного: во что бы то ни стало иметь такого зайца! Зайца-слугу, который жил у турецкого султана, которого так ценил пресветлый эмир…
Торг шел весь вечер и часть ночи. Насреддин стал колебаться, когда сумма достигла двух с половиной тысяч монет. Судья, усталый и охрипший, продолжал торговаться, и, когда он произнес слово «три», ходжа передал зайца в руки толстяка.
Тут же была написана и заверена собственноручная расписка судьи на три тысячи монет — сумму, которую завтра должен был внести Садык в погашение долга, — и судья собрался идти домой. К груди он крепко прижимал драгоценного ученого зайца.
Уже выходя на улицу, толстяк вдруг сказал:
— С этим зайчиком я даже не поел как следует… А плов наш уже остыл. И шашлык стал жестким. Давайте пойдем есть ко мне, а? Закажем с помощью зайца блюдо и пойдем…
— Ты же живешь рядом, — испугался Икрам, — зачем зря посылать зайца?
— Нет, пусть он послужит новому хозяину, — пропыхтел судья. — Себе я закажу манты[5], а вы что хотите есть?
— Фрукты, — вздохнул ходжа.
— И фрукты для гостей… и орехи…
Судья пошептал зайцу на ухо какие-то слова и отпустил длинноухого. Заяц умчался, как стрела.
Некоторое время — надо же дать хозяйке приготовиться! — гость провел во дворе Икрама, потом все двинулись к дому судьи.
В доме было темно и тихо.
— Странно, — удивился судья.
После долгих стуков отворилась узенькая калитка, и заспанный женский голос принялся отчитывать судью:
— Мало того, что ты бродишь с кем попало по ночам, так ты еще и в дом ведешь каких-то оборванцев! Среди ночи будить всех, поднимать на ноги…
— Я же предупредил, что приду с гостями! — гневно запыхтел судья. — И приказал приготовить угощение! Разве заяц тебе ничего не передавал?
— Какой заяц? — ахнула жена судьи. — Да ты в своем ли уме?
— Как — какой заяц? — Толстяк недоуменно оглядел смиренно стоявших возле калитки Насреддина и Икрама. — Заяц турецкого султана, заяц-афанди, мой слуга!
Еще несколько минут шло препирательство между судьей и его женой, а потом толстяк обрушил свой гнев на ходжу:
— Обманщик! Мошенник! Да я тебя… да я тебя… да ты…
Судья кричал так долго и так истошно, что на улицу выбежали все жители ближайших домов. Судья рассказал о проделке Насреддина и воззвал к народу, как к свидетелям мошенничества.
— Не волнуйся, не волнуйся напрасно, — успокаивающе сказал Насреддин. — Заяц действительно очень мудр и учен. И он не виноват в том, что ты его потерял.
— Значит, я во всем виноват? — заорал судья-
— Опять ты зря горячишься, — усмехнулся ходжа. — Что ты сказал зайцу, когда посылал его с поручением?
— Как — что? Я сказал, чтобы он передал весть о приходе гостей, об угощении.
— А больше ты ему ничего не говорил?
— Нет… Больше ни слова.
— И ты хочешь, чтобы заяц нашел твой дом, когда ты ему даже не объяснил, где ты живешь? — торжествующе закончил Насреддин. — Какой ты наивный человек, о справедливейший из справедливых!.. Кто же виноват, правоверные? Заяц, я или наш судья?
Так судья самолично заплатил за Садыка. Ведь те три тысячи монет, в которые обошелся судье заяц-афанди, пошли целиком на уплату долгов чеканщика!
Судья был настолько потрясен этим происшествием, что с горя напился допьяна.
По мусульманским законам, пить вино запрещалось. Тот мусульманин, который был бы обнаружен пьяным, становился позором кишлака или города. Особенно опасно это было для судьи: как может судить человек, который сам не придерживается законов аллаха?!
Но случилось то, что случилось: забыв об осторожности, судья влил в себя столько вина, что не мог дойти до дому и свалился возле дома Икрама.
И случилось то, чего он больше всего боялся в трезвом виде: его увидел Насреддин.
Дело было ночью. Ходжа, Икрам и Садык шагали домой. При виде пьяного судьи у Насреддина родился замечательный план.
— Теперь, друзья, мы избавимся от этой толстой свиньи! — сказал ходжа. — Разбудите, только тихонько, еще нескольких жителей.
И когда вокруг пьяного собралось человек десять, ходжа размотал чалму судьи и на ней написал:
«В ночь на таксе-то число мы (тут следовали имена очевидцев) нашли возле дома Икрама уважаемого нашего судью, душа которого была в объятиях шайтана. Судья выпил столько, что не мог ни стоять, ни сидеть, ни говорить, ни смотреть, ни слышать. Он мог только лежать и храпеть». Далее шли подписи свидетелей.
Потом чалма была замотана так же аккуратно, как перед этим размотана. Ходжа снял с судьи роскошный халат и дорогой пояс. Затем все разошлись, а судья остался храпеть на улице.
Утром по городу слышались крики глашатаев:
— Наш справедливейший судья был сегодня ночью ограблен неизвестными разбойниками! Всякому, кто поможет разыскать разбойников-грабителей, судья даст награду! Украдены халат и пояс! Каждый, кто увидит халат судьи и его пояс, немедленно тащите этого человека на суд! Кто бы он ни был!
Насреддин надел халат судьи, повязался поясом судьи и вышел на улицу.
— Идите в суд, — сказал он друзьям. — Приводите с собой как можно больше народа! Пусть все узнают, каков судья!
Насреддин не сделал по улице и десятка шагов, как стражники подхватили его и потащили в суд.
Увидев ходжу в своем халате, судья прямо-таки затрепетал в предвкушении удовольствия.
— Теперь-то я расправлюсь с тобой! — радостно прокряхтел он. — О, я упеку тебя в такую тюрьму, откуда никто еще не возвращался!