смысле – две стороны одного и того же явления. Скажем, в организме человека и функцию «чувства», и функцию «проявления активности» выполняют нейроны, то есть клетки одной природы. Также и в технике очень часто одно и то же вещество используется и для датчиков, и для акторов, так как, по сути, оба свойства заключаются в трансформациях энергии и движения. Но то, что происходит в нейронах и в датчиках/акторах технических средств, определяется нами как чувствительность или активность в зависимости от той функции, которую они выполняют, а вовсе не потому, что это чувствительность или активность в онтологическом смысле.
Данное заблуждение имеет множество форм и проявлений, и все они заслуживают отдельного критического анализа. Одна из его важнейших и базовых форм – это принятие того, что возможность есть нечто, что становится действительностью. То есть лишение возможности самостоятельного онтологического статуса. Такое рассуждение имело место ещё у древних греков, скажем, у Гераклита, а сегодня активно используется для модальной логики множественных миров. Но это, на мой взгляд, одно из глубинных философских заблуждений требует всестороннего критического анализа.
Скажем, по Витгенштейну, «предметы содержат в себе возможность всех ситуаций» или «всех положений вещей», что означает буквально, что вещь содержится в её возможности и сама содержит все возможности себя. Я полагаю, что это почти тавтологическое, на первый взгляд, утверждение является исходной ошибкой логико-философского трактата, поскольку некритически относится к онтологическому статусу возможного, фактически отождествляя его с вещью. Это «обогащает» вещь, и такой «богатой вещью» у Витгенштейна становится текст, но при этом «возможное» сильно обедняется.
Онтологии возможного обычно отводится роль чего-то, что должно пройти или не пройти становление. В случае прохождения становления оно становится действительным, в противном случае, когда шанс упущен, оно переходит в категорию уже невозможного, нереализованного. Такая постановка вопроса сама по себе лишает всякого самостоятельного смысла эту категорию. В то же время мы видим, что она требует этого отдельного смысла, так как постоянно возникают теории о существовании возможного в каком-то самостоятельном виде. Или в виде множественных миров (Лейбниц, Мейнонг, Льюис, Эверетт), или в логическом, то есть вспомогательном смысле – Карнап, Крипке и т. д.
Бытие возможного самого по себе беспокоит исследователей, но уводит их порой в сторону от его самостоятельного бытия к усложнению метафизики либо к логическим схемам. Можно заметить, что возможное есть чувственное в онтологическом смысле слова. Поскольку и возможное, и чувственное суть расширение онтологии, её обогащение возможностями и вариантами бытия. И оно противоположно «функциональному», которое в широком смысле есть сужение, обеднение бытия.
Это проще всего показать на примере, из которого возникло направление функционализма в философии сознания. Так, Патнэм, рассуждая о том, что одно и то же ментальное состояние (боли, например) может быть вызвано разными физическими причинами, пришёл к идее множественной реализуемости. То есть к идее, что одно может выполнять функцию другого. Скажем, компьютерная программа может выполнять роль человеческого мозга и формировать те же ментальные проекции. А это значит, что онтологически более высокий уровень (ментальный) оказывается обеднён, сужен по отношению к более низкому онтологическому уровню – физическому или биологическому. Одному ментальному состоянию соответствуют разные физические состояния, и значит, физический мир оказывается многообразнее ментального.
Следовательно, функционализм в таком виде, так же как и диалектика Гераклита или аналитика Витгенштейна о возможном, обогащают физический мир, или текст, или какой-то исходный монистический принцип, наделяя их дополнительными свойствами, обедняя другой мир, другую онтологию, а именно онтологию возможного, лишая её этих свойств.
Если уважаемый читатель ознакомился с пятой статьей, приведённой в этой книге, то уже знает, что моя позиция по этому вопросу прямо противоположна позиции Патнэма. Если функционализм утверждает, что одному ментальному состоянию соответствуют различные физические состояния, что обедняет онтологию ментального, то каузальный дуализм, напротив, придерживается точки зрения, что одному физическому состоянию могут соответствовать различные ментальные состояния. То есть что ментальный слой значительно богаче и разнообразнее физического. Однако в указанной статье этот вопрос не был разработан достаточно детально, поэтому я постараюсь раскрыть его подробнее здесь, в этой главе.
Феноменология возможного
Самостоятельная роль возможного как чувствительного в онтологическом смысле раскрывается, вероятно, только в том случае, если рассматривать её как феноменологию возможного. То есть в том смысле, что она такова, какой мы её наблюдаем, не сама по себе, а поскольку именно так она нам дана. Возможное есть возможное для нас, тогда как для себя оно действительное. И это действительное отлично от другого, привычного нам действительного, которым может стать возможное через осуществление.
Так, скажем, Пиноккио мечтал стать обычным мальчиком, и эта мечта была для него чем-то из области возможного. Впоследствии эта возможность осуществилась и как бы стала действительностью. Но это ложное утверждение. На самом деле, во-первых, действительностью стала не возможность, а в неё преобразовалась другая действительность. Действительность Пиноккио трансформировалась в действительность обычного мальчика. Лишь размышления о возможном позволили нам говорить о том, что была некоторая возможность, которая воплотилась во что-то. Но это не более чем мистификация. Во-вторых, возможность сама по себе была тоже действительной, но в виде ментальных переживаний Пиноккио.
Говорят, что в гусенице уже заложена возможность бабочки. Или в камне – возможность бюста, а также других каменных изделий. Также говорят, что в потоке света заложена возможность волны или частицы, а в коте Шредингера в коробке – возможность его живого или мёртвого. Но что это вообще означает? Это означает, что есть действительность, которая переходит из одного состояния в другое. Причём первое состояние позволяет и способствует второму, в том смысле, что оно является одним из условий для второго, или одной из его причин. Следовательно, быть возможностью – значит иметь некоторое каузальное свойство. Но каково оно?
Если рассматривать возможность как самостоятельное свойство именно в том контексте, в котором она нам непосредственно дана, это уводит нас или в мир идей Платона – Фреге, или в телеологию Аристотеля. То есть возможность становится чем-то почти мистическим. Если же рассматривать её как феномен, имеющий место на пересечении двух онтологий, то окажется, что она есть сама действительность, но воспринимаемая как возможность по определённым причинам.
Так, например, говорят, что при бросании игральной кости выпадает случайная цифра от одного до шести. То есть существует возможность выпадения шести граней кости, и выпадает всегда случайная. Это, конечно, не так. После того как игральная кость отрывается от руки бросающего игрока, в броске нет ровном счетом ничего случайного. Но человек не в состоянии просчитать траекторию этого