На тот момент его еще не существовало, но именно тогда я осознал необходимость такого органа.
Затем выбирали представителей на январский съезд государственной думы в Твери, а как только встал зимник, я уже тронулся в путь, оставив в городе своим представителем капитана Петра Андреевича Старицкого со взводом стрелков.
Впереди по плану у меня была Рязань.
«Пока Великий князь в Орде, — сказал я тогда себе, — надо пользоваться ситуацией».
Дело в том, что год назад на родительский трон в Рязань через четырнадцать лет ордынского плена вернулся Олег Ингваревич Красный. Родной брат того самого Рязанского князя Юрия Ингваревича, что геройски погиб в битве с монголами у реки Воронеж.
Вернулся он, как я слышал, человеком сломленным и богобоязненным. Большую часть своего времени посвящал церковным службам да молитвам, а городу требовалась крепкая рука. Пока он молился, Рязани приходилось несладко, и городская верхушка уже давно посылала мне сигналы о своем желании присоединиться к Союзу. Только вот желание у них было, а решимости провести его в жизнь что-то не хватало.
Добавить этой самой решимости я и заехал в Рязань. Здесь все обошлось без крови. Город был в таком жалком состоянии, что местное боярство и купечество с радостью проголосовали бы хоть за черта лысого, лишь бы хоть кто-то за них вступился. Князю же, как мне показалось, было вообще все равно, что там за стенами церкви делается. Он, не глядя, подписал соглашение и пообещал приехать в январе в Тверь на заседание палаты князей.
Поэтому январь прошел бурно. Союз пополнился сразу тремя новыми членами: Нижним Новгородом, Рязанью и Москвой. Москву притянули в последний момент, сломав сопротивление малолетнего Василия Ярославича. Юному князю московскому без поддержки сидящего в Орде старшего брата приходилось нелегко, и под давлением моих сторонников на Москве он в конце концов сдался.
Тогда еще никто не мог с уверенностью сказать, вернется Великий князь Андрей Ярославич домой или сгинет в Орде. Кроме меня, конечно! Я точно знал, что и Андрея, и Ярослава отпустят в январе, и к весне они уже будут дома. Поступающие из Сарая сведения показывали, что посеянные мною зерна начали давать всходы. Батый не последовал совету старшего сына, а прислушался к словам Боракчин-хатун, брата Берке и Бурундая, говорящих, что раз признали невиновным Фрязина, то и князей обвинять не в чем. К тому же зачем в Русском улусе давать слишком много власти в одни руки, пусть Александр независимо правит в Киеве, а Андрей во Владимире. Они ненавидят друг друга, а значит каждого из них будет легче держать на привязи. Послания от Турслана и Иргиль пришли почти одновременно, и в них обоих сообщалось, что Андрей с Ярославом будут отпущены с суровым приказом оказать полную поддержку ханским битигчи в проведении податной переписи Русского улуса.
Последняя новость меня, конечно же, опечалила, но, как говорится, нельзя объять необъятное. Да, у меня был план уговорить Батыя доверить сбор налогов на Руси если не мне, то хотя бы Великому князю, но будучи в Сарае, так сказать, ближе к реальности, мне стало понятно, что провернуть такое на данном этапе невозможно. Я даже не заговорил об этом ни разу, осознавая насколько неуместно было тогда поднимать этот вопрос. Ведь перепись от Сарая требовал Каракорум, подозревая, что Батый утаивает значительную часть дохода, и вряд ли в ставке хана Мунке поверили бы хоть кому-нибудь кроме своих битигчи.
В общем, получалось, что приезда князей следует ждать к весне, а нового ханского баскака чуть позже, максимум к лету. Делиться этой информацией я, естественно, ни с кем не стал, а умело воспользовался возникшей неопределенностью. Все сторонники Андрея как во Владимире, так и на Москве, будучи в полном неведении о его судьбе, сильно опасались, что Батый посадит на отцовский стол не Андрея, а Александра. Зная злопамятный нрав старшего Ярославича, такой вариант заставлял очень многих просыпаться по ночам в холодном поту и думать, а где можно будет схорониться от мстительного князя в таком случае. При любом раскладе получалось, что от Ростова до Смоленска и от Ярославля до Чернигова такое место на Руси только одно — это Тверь. Этот простой факт заставил многих бояр Владимиро-Суздальской земли поднять свою задницу и отправиться на зимнюю ярмарку в Твери в попытке заручиться моей протекцией.
Такой поток влиятельных вельмож доставил мне еще больше хлопот, пока я не перепоручил всех их Калиде. Тот же, на посулы не скупясь, обещал им и защиту, и теплый прием в случае чего, одновременно давая понять, что помощь просто так не дается и вписываться консул будет только за верных ему людей.
Тройка промчалась по новому каменному мосту через ров, и сани так изрядно качнуло, что оставив воспоминания, я схватился двумя руками за поручень, дабы не вывалиться.
— Ты охренел, Беляй! — Вскричал я в сердцах. — Ведь не дрова везешь!
Натягивая вожжи, тот повернул ко мне свою бородатую физиономию.
— Извиняй, господин консул! Это коренной все…! Разошелся, бес, не угомонить!
Машу на него рукой, мол правь ты уж, а то, не ровен час, еще куда-нибудь влетим.
Притормаживая, сани выкатываются на центральную площадь и останавливаются у ворот большого двухэтажного дома. Два караульных стрелка, узнав меня, берут под козырек и торопятся открыть. Такая строгость и дополнительная охрана, потому как здесь у меня монетный двор, так сказать, финансовое сердце державы.
Ворота открыты, сани трогаются с места, и я бросаю последний взгляд на площадь. Ныне ее не узнать, похорошела! С одной стороны высится маковками собор Успения Богородицы, с другой, расходясь по окружности, идут двухэтажные каменные здания администрации, училища и гостевого дома.
Сани въезжают на двор, и откинув меховую полость, я вылезаю из возка. У дверей меня уже встречают Фрол Злотник и голова монетно-печатного дома Исидор Грек. Оба кланяются мне в пояс, и я приветствую их в ответ.
— И вам здоровья, господа мастера!
Фрол уже торопится открыть мне дверь, и мы все втроем проходим вовнутрь.
Сегодня я здесь не по денежным делам, с деньгами все боле-менее в порядке. Сундуки с привезенным из Орды золотом и серебром лежат здесь же под надежной охраной. Этого мне вполне хватит на текущий год. Под их обеспечение я напечатаю столько бумажных денег, сколько мне необходимо для выплаты жалования армии, найма новых рекрутов, да и для всей моей кредитной политики.
Нет, сегодня я здесь совсем по другому вопросу. Дело в том, что еще месяц назад, проезжая как-то по городу, я услышал громкий голос глашатая и традиционно-начальную фразу.
— По решению консула Твери и боярской думы…
Дальше я уже не слушал, пораженный своей глупостью.
«Мать честная, я идиот! Пятнадцать лет я уже здесь! Уже деньги бумажные в ходу, а я до сих пор ни одной книги не напечатал, ни одну газету не выпустил, и на площади у меня все еще глашатай орет!»
Глашатай-то ладно, он скорее всего до сих пор нужен, ведь народ поголовно неграмотен. Про него я так, к слову, вспомнил. Просто книги надо печатать, а газеты тем более! Это же пропаганда, которой я к стыду своему до сих пор не пользуюсь.
«Стыдно, батенька!» — Укорил я себя тогда и дал задание Фролу изготовить по моему чертежу печатную доску, да отлить все буквы алфавита и прочие знаки. На днях Фрол известил меня, что закончил, и вот сегодня я наконец выбрался.
* * *
Зажав печатную плату между большим и указательным пальцами, подношу ее поближе к зажженной лампе. На свету хорошо виден четкий рельеф заглавной буквы «А».
«Неплохо!» — Подумав про себя, опускаю взгляд на горку таких же плат с другими буквами алфавита и начинаю объяснять.
— Значит так, Фрол, вот тебе текст, — показываю ему грамоту с последним указом, — набери его из этих плат на печатной доске, намажь черной краской и…
Останавливаюсь, потому как Фрол смотрит на меня так, словно я объясняю ему банальнейшие вещи.