Как бесконечно дороги Вы людям,
Как с каждым годом мы и с каждым днём
Вас преданней и бережнее любим...
Много позже, в интервью Далгату Ахмедханову о своём отношении к Сталину Расул Гамзатов говорил:
«Я любил его и глубоко верил, что любые его устремления направлены на благо народа. Все слова, выходившие из-под моего пера, были искренни, и поэтому я считаю, что мои произведения тех лет могут претендовать на поэзию, которая только искренностью и проверяется, да ещё талантом, честью, мужеством. Вот единственные её критерии, а не количество труда или что-то ещё, как, например, политический подхалимаж, конъюнктурные соображения. Мысль, образ можно оценивать как угодно, но если они родились в душе поэта, то тогда это стихи, которые с течением времени и изменением политического климата не перестают быть таковыми. Вот, пожалуй, ответ на возможные упрёки в специальной направленности некоторых моих ранних произведений. Я никогда от них не откажусь, потому что каждый день из прошедших после выхода первой книги пятидесяти лет автором всех моих стихов был один и тот же человек, но с каждым днём этот человек становился уже немножечко другим, чем был вчера. Но это всегда я — Расул Гамзатов. Это ведь так естественно. И всегда я стремился создать образ, а не петь оды. Это — главное, что отличает стихи от конъюнктурщины».
НОВАЯ ССЫЛКА ПУШКИНА
Диплом Литературного института был уже получен, прощальные пирушки закончились, друзья разъезжались по родным местам. Но Расул Гамзатов ждал выхода новой книги, чтобы приехать домой триумфатором.
Произведения Расула Гамзатова сначала выходили на родине, на аварском языке, а затем переводились на русский. Это обычно для национальных авторов, как и то, что до публикации на русском требовалось определённое время. Случалось, что между этими публикациями стихи и поэмы выходили в толстых журналах, которые теперь предоставляли свои страницы и Расулу Гамзатову. В августовском номере 1950 года «Звезда» напечатала поэму «Год моего рождения». Так же называлась и книга, которую готовило к выпуску издательство «Молодая гвардия».
На поэму отозвался Александр Твардовский, бывший тогда главным редактором журнала «Новый мир»: «Год моего рождения”, как явление не только истории дагестанской литературы, но и истории Дагестана в целом, остаётся крупным, общезначимым событием. Это образец того, как можно политическую тему переложить на язык высокой поэзии, поэзии образной, одухотворённой». Заинтересовавшее его произведение молодого поэта Твардовский решил показать Самуилу Маршаку. Мэтр вынес свой вердикт: «Из этой поэмы останется главным образом “Дингир-Дангарчу”». Остальное он счёл слишком приближенным к политике. Гамзатов был удивлён, он ведь писал искренне, не думая о политических дивидендах: «Впрочем, я был тогда молод, многого не понимал, ко всему окружающему относился восторженно, эмоции переполняли меня и я выплёскивал их на бумагу, стремясь донести до людей волновавшие меня мысли и образы. И тогда, и сейчас я считал и считаю, что поэт пишет не учебник жизни, а выражает своё к ней отношение. Разумеется, он может ошибаться... Даже классики ошибаются... Но поэт ведь не стрелочник и не лектор по вопросам внутренней и внешней политики».
Но Гамзатов чувствовал, что Маршак, по большому счёту, прав. С тех пор у них с Маршаком завязалась добрая дружба, мастер относился к Расулу по-отечески бережно. Обычно он бывал у Маршака с Твардовским, участвовал в литературных дискуссиях, внимал откровениям большого поэта, вновь и вновь убеждался, что поэзия — не приложение к жизни, а нечто большее, способное менять жизнь к лучшему.
Многие из друзей Расула Гамзатова были москвичами, и они часто встречались. Обычно это происходило в ЦДЛ, где было шумно и весело.
Они уже не читали друг другу стихи у памятника Пушкину на Тверском бульваре. Гамзатов приходил к «солнцу русской поэзии» один. Ему было о чём подумать, оценить своё творчество под испытующим взглядом великого творца. За годы учёбы Гамзатов глубже узнал Пушкина, начал понимать прелесть его языка, ощутил потрясающую безбрежность его дара.
«Пушкин вошёл в мою жизнь рано и ослепительно, — вспоминал Расул Гамзатов. — Словно утренние солнечные лучи, он проник в окна моей горной сакли. В маленьком высокогорном Цада мой отец Гамзат в 1937 году перевёл на аварский язык “Деревню”, которую и до сих пор я знаю наизусть. Затем отец перевёл сказки Пушкина, их горские школьники весело рассказывали по вечерам неграмотным аульским аксакалам».
Вслед за отцом Гамзатов и сам начал переводить Пушкина на аварский язык. Его переполняло волнение, когда он читал поэту, хотя бы и бронзовому, его стихи на аварском языке. И Гамзатову слышалось в ответ:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое!
По-новому, будто впервые понимая смысл начертанных на пьедестале строк, Гамзатов читал:
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И принимал как завет, как высшее назначение поэта, как панацею от идеологического дурмана:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Однажды он увидел, как памятник начали заколачивать досками, как будто готовясь к новой войне. Не хватало лишь аэростата над головой. Оказалось, что это не война, а ссылка.
Пушкину было не впервой. После ссылки за написание «возмутительных» стихов он создал «Кавказского пленника» и этим, писал Евгений Вейденбаум, «ввёл в моду взгляд на горцев, как на “гордых сынов Кавказа”, воюющих не ради хищничества, а в защиту своей “дикой вольности”, или из рыцарской любви к бранным забавам». Во время путешествия Пушкин живо интересовался нравами и бытом народов Кавказа, размышлял о средствах, могущих поселить в крае мир и процветание, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».
В 1949 году, на празднование 150-летнего юбилея Пушкина, приезжал отец Расула — Гамзат Цадаса. В память о том событии он написал стихи:
России светоч и отрада!
Сыны Кавказа тем горды,
Что им дано вкушать плоды
Густого пушкинского сада.
В том же стихотворении «Пушкину» Цадаса пишет и о своём сокровенном желании, хотя и не называет Расула по имени:
Родится сын в