Читать интересную книгу Негасимое пламя - Уильям Голдинг

— И дальше, сэр! Они «…радостные меж богов… в твердыне Крона, овеваемой веяниями Океана, где горят золотые цветы…».28

— Да, да, помню. Скажу вам больше, Эдмунд, как-то в школе мне пришлось выучить этот отрывок наизусть в качестве наказания, но даже оно меня не отвратило! Очень проницательно с вашей стороны связать эти строки со строками об Эльдорадо. Вы прекрасно образованы, мой мальчик, и неплохо читаете! Но не упускайте из виду разницу между Пиндаром и Вольтером. Пиндар толкует о мифической земле…

— Так же, как и, разумеется, Вольтер!

— Нет-нет! Конечно, строго говоря, Южная Америка весьма отличается от земель, в которых странствовал Кандид. Иначе и быть не может в странах, находящихся под влиянием Римско-католической церкви.

— Они так и не обрели Эльдорадо.

— И все равно — чудесный край существовал и возникнет вновь!

— Вы слишком волнуетесь, сэр. Вам…

— Вот для чего все наше путешествие! Разве вы не видите? Как мне теперь… Я калека! Может быть, одним глазком доведется взглянуть на землю обетованную, на дальние горы Эльдорадо, но сама страна достанется другим!

— Думаете, в этом цель нашего путешествия?

— А в чем же еще? Мы двинемся в путь с вереницей освобожденных преступников и печатным станком, с доверившимися нам поселенцами, с женщинами — осужденными или последовавшими за мужьями…

— Вас бьет лихорадка, сэр. Я позову миссис Преттимен.

— Постойте.

Он умолк и лежал очень тихо, пока не промолвил, не поворачивая головы и не открывая глаз:

— Судя по всему, надо бы — если мы, конечно, выживем… Та бумага, что я вам доверил…

— Я и сам думал о ней, сэр? Принести?

— Погодите. Куда вы все время торопитесь? Я прикован к постели. Миссис Преттимен за мной ухаживает. Ей ни в коем случае нельзя узнать о существовании этого документа, равно как и о том, что я передал его вам.

— Разумеется, сэр.

— Не стоит нести его сюда, в каюту. Выбросьте-ка его в море.

— Если такова ваша воля, сэр…

— Погодите. Все не так-то просто. Знайте же, Эдмунд, что моя жена — словно земля, к которой мы все стремимся.

— То есть, сэр?

— Боже правый! Где ваша сметливость? Она чиста и нетронута, сэр!

— Ах, вот как! Я… я рад это слышать. Конечно, я…

— Рад? Рад?! Почему это вы так «рады»? И никаких «конечно», сэр! Не случись со мной несчастье и не сломай я ногу, все было бы по-другому — с ней, я имею в виду…

— Я понял, сэр. Можете не продолжать. Я немедленно сделаю то, что вы просите, и с большим удовольствием…

— Но не поспешно, а с осмотрительностью, мой мальчик, то есть мужчина, конечно же.

— Надеюсь, сэр. Хотя «Эдмунд» звучит лучше.

— Не пристало юнцу нестись по коридору, размахивая листом бумаги, словно… словно он…

— Лейтенант Бене? Я буду осторожен.

— И — Эдмунд, вы прекрасно читаете.

— Спасибо, сэр.

— Не хуже миссис Преттимен. Впрочем, она не знает греческого — язык античности слишком сложен для женского ума.

— В случае с миссис Преттимен я в этом сомневаюсь, сэр. Есть ведь и весьма образованные особы. Однако я вас понял. И должен сказать, рад и польщен, что могу скрасить невеселые часы, сидя у вашей постели. А теперь прошу прощения, но…

— Заходите в любое время — если я, конечно, не сплю.

Я ушел в смешанных чувствах, главным из которых, как ни странно, была радость. Именно радость с тех пор и ассоциировалась у меня с этой парой. Я вспомнил мисс Чамли — не только милейшую, но и самую здравомыслящую из девушек! — и осознал, что она согласится со мной в том, что Преттимены располагают к себе, но заблуждаются, в то время как я…

Что сказать? Какую бы чепуху ни нес мистер Преттимен — а мне не всегда удавалось убедить себя в том, что это чепуха, — слушатель уходил от него взбодрившимся, окрыленным, чувствуя, что вот она, правда: мир велик и прекрасен, а испытания духа и тела — лучшее, что в нем есть. Чувство это, однако, быстро рассеивалось, вытесняясь другими мыслями и событиями.

Так началось самое странное из приключений, выпавших на мою долю за время нашего долгого путешествия. Корабль наш, потрепанный, но подгоняемый крепким и не очень порывистым ветром, спешил к востоку, к цели, а жизнь моя освещалась общением с этой парой — парой, потому что миссис Преттимен временами приносила стул и сидела рядом, слушая мое чтение. Преттимены отличались ото всех, кого я встречал раньше. Он — слишком обстоятельный и дидактичный, но совсем не смешной, не считая разве что привычки вскипать по любому поводу. Разум его свободно странствовал во времени и в пространстве, не говоря уже о мире книг! Она всегда следовала за супругом, не боясь, однако, спорить с ним и временами затрагивать такие сферы, о которых мы и не помышляли! Монаршая власть, наследственные привилегии, опасности демократии, христианство, семья, война — иногда мне казалось, что я сбросил свое воспитание, как воин сбрасывает доспехи, и стою перед ними обнаженный, беззащитный, но свободный!

Подремав вечером несколько часов, я заступал на вахту, где испытывал новые идеи на Чарльзе, с его абсолютной прямотой и честностью. Неожиданно обнаружилось, что никогда раньше я не анализировал мысли. Читать Платона, не задумываясь над его идеями! Звучит невероятно, и все же раньше я никогда ничего подобного не делал.

(17)

Не прошло и двух дней с тех пор, как я сблизились с Преттименами, а Чарльз заметно переменился, стал более молчалив. Поначалу я решил, что друг мой озабочен состоянием корабля, но вскоре понял: он расценивал мое внезапное расположение к нашему философу, как нечто странное, если не сказать ненормальное. Сам Чарльз не склонен был к обобщениям. Он не желал осмысливать идеи свободы, равенства и братства, напротив — отрицал эти модные веяния, особенно после их насаждения среди галльской расы посредством гильотин и злобного корсиканца! Чарльз мыслил практически.

— Если вы будете носиться с подобными идеями, Эдмунд, да еще так, словно вы их одобряете, вы испортите отношения с губернатором колонии.

Честно говоря, на своем месте Чарльз был хорош. В отличие от меня, его убеждения подкреплялись огнем веры. Преттимену же придавала силы борьба с социальным неравенством и неприязнью. Через несколько дней после того, как я начал читать Преттимену, я попенял Чарльзу неразговорчивостью и был буквально сражен его ответом:

— Вы отдаляетесь от меня, Эдмунд, только и всего.

Я схватил его за руку.

— Нет! Никогда!

Тем не менее Чарльз был прав. Я по-прежнему испытывал к нему привязанность и был готов для него на все, но в свете нового мира, открытого для меня Преттименом, Чарльз стал уменьшаться. Я все так же ценил его открытую и честную натуру, его смекалку, неустанную заботу о корабле, борьбу с ревностью и обидой, приверженность морским традициям, которые не позволяли ему осуждать капитана, даже когда тот был неправ! Меня восхищала его природная доброта. «Разве этого недостаточно?» — говорил я себе, вспоминая, как он нашел для меня сухую одежду: на нашем насквозь отсыревшем судне это казалось чудом. Именно в те дни я осознал, что четырьмя часами вахты он ловко избавил меня от еженощных кошмаров в жуткой каюте. Я припомнил Главка и Диомеда: медные доспехи, которые Чарльз отдал мне, и золотые, которые, по моим уверениям, достанутся ему! Но единственные доспехи, которые Чарльз сочтет золотыми, — пост капитана!

Нет, я не сомневался в храбрости Чарльза, в его умении хлопотливо и неустанно заботиться о судне, но я с трудом представлял Чарльза на месте капитана, командира военного корабля, короче — на месте человека, на котором лежит ответственность за судьбу мира!

Своими сомнениями я поделился с мистером и миссис Преттимен. Преттимен предложил мне «раскрутить», как он выразился, ситуацию в обратную сторону, и я понял, что наобещал больше, чем мог и должен был предложить. Помочь мне Преттимен отказался.

— Вы, разумеется, должны делать то, что считаете нужным. Если вы всерьез полагаете, что он недостоин поста капитана, следует так ему и сказать.

Ну как я ему скажу?! И кто я буду после этого? Теперь на ночных вахтах молчали оба — я и Чарльз. Ах, это путешествие, на которое я когда-то смотрел как на развлекательную прогулку! Сколько на нашей утлой посудине сложностей, сколько работы для ума и сердца, сколько волнений, грустных открытий и уроков, банальных трагедий и печальных комедий! Сколько не очень-то приятного самокопания! Не в силах решить, что же делать, я дошел до того, что воображал, как в будущем, когда мой протеже обнаружит свою полную неспособность к командованию судном, кто-нибудь скажет: «А ведь мы его взяли по рекомендации Тальбота, представляете?» Временами я мрачно думал, что единственное человеческое качество, которому нет предела, — моя низость.

Тягостные размышления были прерваны очередным событием, а именно определением долготы. Лейтенант Бене и капитан погрузились в разбор какой-то замысловатой теории навигации, однако я почти не обращал на них внимания. Последние новости сообщил мне угрюмый Боулс. В лужице воды, разлитой на столе, он наглядно показал вставшую перед капитаном задачу. Рано или поздно судно доберется до нового континента. И хотя известно, что лежит у нас, так сказать, по правому и левому борту, мы понятия не имеем, что у нас перед носом и за кормой! Иными словами, если не определить долготу, то возникает риск врезаться в берег раньше, чем мы его заметим! В плавании эта проблема решается следующим образом: корабль движется вперед только при свете дня, а с наступлением темноты судно ложится в дрейф. Безусловно, капитан Андерсон не мог позволить подобной роскоши, учитывая, что экипаж сидел на полуголодном пайке, да и эту еду могли проглотить лишь те, кто сохранил здоровые зубы. Ко всему прочему, не было уверенности, что циркумполярное течение донесет нас до цели. Тем не менее лейтенант Бене по-прежнему уверял, что определит долготу без хронометров. Я оставил на время свою к нему неприязнь и, зная часы его вахты, решил дождаться Бене на своем излюбленном месте.