Читать интересную книгу Их было семеро… - Андрей Таманцев

Назаров задумался. Этот социальный психолог был прав: честолюбие было чуждо его характеру. Но если не существовало других способов защитить свое дело, этот был — при всей его экстравагантности — наиболее эффективным. И Назаров сказал:

— Я согласен.

Борис Розовский заулыбался:

— Я же говорил, что у этого еврейского мальчика на плечах хорошая голова.

— Сколько он у нас получает? — спросил Назаров.

— Триста.

— С этой минуты — шестьсот. И внеси в первый список.

— Что такое первый список? — спросил Губерман.

Розовский объяснил:

— Люди, которые могут входить в этот кабинет без доклада. Их всего одиннадцать человек. Ты — двенадцатый.

— Пустячок, а приятно, — оценил Губерман. — А что нужно сделать, чтобы получить право открывать эту дверь ногой?

— Ты можешь сделать это прямо сейчас. Но это будет в первый и последний раз. Больше в этот кабинет ты не войдешь никогда. Здесь позволено хамить только одному человеку.

— Кому? — с невинным видом спросил Губерман.

— А ты догадайся, — предложил Розовский. — Сообразил?

— С трудом.

— Тогда выметайся!..

— Нахал, а? — проговорил Розовский, когда за Губерманом закрылась дверь. — Новая генерация! Никаких табу! Твой Сашка такой же?

— Не такой развязный. Но если что-то в голову возьмет — ничем не выбьешь.

— Прорезалась-таки твоя натура?

— Надеюсь.

— Сколько ему сейчас?

— Этой весной школу кончает. Будет поступать в МГИМО.

— Почему именно в МГИМО?

— Связи на будущее.

— Резонно, — согласился Розовский. — Нужно искать ходы. С улицы туда не берут.

— Никаких ходов, — возразил Назаров.

— А если не поступит?

— После армии поступит.

— А если загремит в Афган?

— Значит, загремит. Чем он лучше других?

— Суровый ты, Аркадий, человек! Не хочешь, чтобы он был папенькиным сынком?

— Очень не хочу, — согласился Назаров. — Но я сейчас думаю о другом. Коль уж мы решили вступить в политическую игру, неплохо бы иметь информацию о других игроках. Нужны досье.

— На кого?

— На всех.

— Большая работа.

— Окупится.

Розовский был не из тех, кому нужно разжевывать один раз сказанное.

— Один канал — люди, которые у нас на крючке, — предположил он. — Немало расскажут. Без всякого шантажа, конечно. Дружеская доверительная беседа.

— КГБ, — подсказал Назаров. — У них есть досье на всех.

— Нужен свой человек. И не один. Недешево будет.

— Не дороже денег.

— Значит, начинаем? — подвел итог Розовский. — Когда?

— А чего тянуть? Завтра!

* * *

Сценарий, предложенный социальным психологом Фимой Губерманом, реализовался в наилучшем виде. Отставной полковник, секретарь жэковской парторганизации, лишился дара речи, когда Назаров вывалил перед ним тридцать тугих пачек в банковской упаковке, в каждой по десять тысяч рублей, и попросил тиснуть штампиком «Уплачено» в партбилете. Отставной полковник тут же помчался в райком, оттуда кинулись в МГК, там уже крутились репортеры из «Вечерки» и «Известий», требовавшие подтвердить или опровергнуть разнесшийся по чиновной Москве слух о необычных партвзносах доселе никому не известного предпринимателя. В этот же день информация появилась в «Вечерней Москве» и в московском вечернем выпуске «Известий», наутро — почти во всех центральных газетах, а вечером — в конце программы «Время». Огромный, в полторы полосы, материал в «Литературной газете» и интервью, данное Назаровым московскому корреспонденту «Радио Свобода», вызвали сдержанно-осуждающий отклик в «Правде» и откровенно злобный — в «Советской России».

Идеологическому отделу ЦК понадобилась почти неделя, чтобы выработать свое отношение к этому социально-политическому феномену. Зато потом верноподданная пресса как с цепи сорвалась. Всех перещеголяла «Советская Россия», фельетон о новоявленном нуворише Назарове и его сомнительных махинациях назывался «Пришествие Хама». Либеральные «Литгазета» и «Московские новости» вяло отбрехивались. Всего за несколько дней, как и предсказывал Фима Губерман, имя Назарова стало известно всей стране. И не только стране. Западногерманский «Штерн» поместил обстоятельную статью о кооперативе «Практика» и его создателе, а нью-йоркский «Тайм» опубликовал на первой обложке портрет Назарова под рубрикой «Человек недели».

Это была уже не известность. Это была слава.

Секретариат Назарова был завален приглашениями на «круглые столы», теоретические конференции и симпозиумы. Назаров выбирал наиболее представительные, терпеливо отсиживал на них, в кулуарах пожимал руки видным ученым-экономистам, социологам, известным писателям и журналистам, которые хотели с ним познакомиться. Пришло несколько приглашений и из-за рубежа. Большинство из них Назаров вежливо отклонил, сославшись на загруженность делами, а во Франкфурт-на-Майне решил слетать. И не прогадал. Сам международный симпозиум, посвященный взаимоотношениям Востока и Запада, показался ему нудным и малоинформативным, но там он познакомился с несколькими немецкими и английскими бизнесменами, всерьез интересовавшимися ситуацией в СССР с его неисчерпаемыми запасами сырья и необъятным, еще ни кем не занятым рынком. Деловые предложения, обсуждавшиеся во время этих встреч, были очень заманчивыми.

Вернувшись из Франкфурта, Назаров вызвал Фиму Губермана и в присутствии Розовского сказал ему:

— Девятьсот. И можешь открывать дверь ногой.

В тот же день Назарову позвонил помощник первого секретаря МГК и передал просьбу Бориса Николаевича Ельцина приехать к нему часам к семи вечера. «Просьбу». «Часам к семи». Это дорогого стоило.

Ельцин принял Назарова в комнате отдыха, примыкавшей к его огромному кабинету, налил «Смирновской» и долго, вникая в детали с цепкостью опытного прораба, расспрашивал о делах. Прощаясь, сказал:

— Такие люди, как вы, скоро будут очень нужны. Понадобится моя помощь — звоните!..

Но помощь понадобилась не Назарову, а самому Ельцину. Когда опальный реформатор, ошельмованный, вышвырнутый с партийного Олимпа, покинутый всеми жополизами, сидел сычом в кабинете зампреда Госстроя, мимо приемной чиновный люд пробегал, словно боясь подцепить чуму, Назаров позвонил его референту и с соблюдением всех тонкостей этикета попросил узнать, не сможет ли Борис Николаевич принять его в любое удобное для него время.

Время нашлось в тот же день. Встреча была короткой. Назаров спросил:

— Чем я могу вам помочь?

Ельцин долго молчал, потом ответил:

— Спасибо, что пришел.

И крепко пожал ему руку.

На другой день Назаров связался по телефону с московским корпунктом «Радио Свобода» и предложил интервью о своем отношении к Ельцину. Корреспондент «Свободы» охотно согласился: тема была горячая, а Назаров уже занимал прочное место среди самых авторитетных общественных деятелей.

В интервью он сказал:

— То, что произошло с Борисом Николаевичем, я считаю позорищем для Горбачева и его прихлебателей. Но для самого Ельцина это было полезным испытанием. Он должен был через все это пройти, чтобы избавиться от иллюзий, что эту партию с насквозь прогнившей и коррумпированной верхушкой можно реформировать изнутри.

— Но вы сами являетесь членом этой партии, — напомнил корреспондент.

— Уже нет. Вчера я отослал в райком свой партбилет и заявление о выходе из КПСС.

— Значит, вы не считаете политическую карьеру Ельцина законченной?

— Я убежден: она только начинается, — ответил Назаров.

Он верил в то, что говорил. И потому без колебаний принял участие в финансировании предвыборной кампании Ельцина, когда тот баллотировался в Верховный Совет СССР — последний, как выяснилось, в семидесятилетней истории страны. Но сам выдвигать свою кандидатуру отказался. И лишь позже, когда ему предложили стать кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР по списку «Выбора России», Назаров, поколебавшись, дал согласие.

Но думал он не о своей политической карьере.

Он заглядывал на очень много лет вперед.

Он думал о сыне…

Проклятая бессонница!

Проклятая ночь!

Проклятые цикады!..

Из виллы, шлепая задниками сандалет по мраморным плитам, вышел Борис Розовский — с лоснящейся от загара лысиной, в цветастой гавайской рубашке, в дурацких шортах-«бермудах», из которых торчали короткие волосатые ноги. Он придвинул к столу шезлонг, сел на край, плеснул виски в пузатый хрустальный фужер. Сделав глоток, он откинулся на спинку шезлонга, сказал, помолчав:

— Они прилетели.

Еще помолчал и добавил:

— Но их почему-то четверо…

II

— Господа! Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Никосия, столице Республики Кипр. Местное время двадцать часов пятьдесят пять минут. Температура воздуха плюс двадцать два градуса. Добро пожаловать на остров любви!..