Опять легли рядом и, передавая друг другу ароматный, пахнущий одеколоном пузырек, стали делать по одному маленькому глотку. Вода из узкого горлышка текла плохо, и сначала это раздражало, но капельки воды, попавшие в рот, смачивали язык, нёбо, и мало-помалу языки у обоих приняли свои нормальные размеры. Когда со стенок флакона стекла в широко открытый Никитин рот последняя капля, путешественники были уже готовы на любые новые испытания. Эту последнюю каплю Никита ждал минут двадцать. Задерживал дыхание в надежде, что она вот-вот упадет, потом быстро делал вдох-выдох и опять раскрывал рот. Капля упала ему на язык. И Никита сел.
Конечно, они могли бы выпить сразу и фляжку, но опыт подсказывал, что делать этого не следует.
Жажда пропала. На смену ей пришел голод.
В свете фонаря разложили хлеб, масло, блины и пировали до тех пор, пока не почувствовали, что объелись.
Это всегда выясняется почему-то вдруг. Нет бы человек наедался постепенно. А то глотаешь, глотаешь, кажется, еще тонну можешь съесть. Вдруг — стоп! Оказывается, ты перехватил лишнего. И тебя даже начинает чуточку мутить.
Остатки продуктов спрятали от мышей между стропилом и тесовой обшивкой крыши. Развинтили фляжку и набрали в рот по большущему глотку воды на закуску. Сидели друг против друга с раздутыми от воды щеками и наслаждались, пропуская воду махонькими дозами в желудок.
Потом еще раз от корки до корки перелистали библию, но ни безмолвная схема, ни многочисленные точки опять ничего не объяснили им.
Никита разыскал среди книг «Похождения Ната Пинкертона». Увлекся. Оказывается, Пинкертон — это почти Шерлок Холмс.
А Петька нехотя раскрыл «Тайны женского очарования» и, сплевывая и ругаясь время от времени, стал читать эти непонятные тайны.
Потом, уже обжившись на сеновале, устроили себе хорошую постель. По-домашнему сняли ботинки и легли спать, укрывшись телогрейками.
Никита в эту ночь воевал на немецкой субмарине. С двумя пистолетами в руках он застрелил капитана. Потом через торпедный аппарат выбросил за борт мисс Фейл (с женщинами Никита тоже не воевал, но всякую продажную шкуру держать на корабле не собирался). Потом он вместе с юнгой захватил весь корабль. А юнга оказался как раз тем брошенным женихом мисс Фейл. И под двумя флагами — английским и советским (советский — чуть выше) — они стали громить фашистские корабли на их же лодке.
Петька нашел дворцы. И будто бы Петька — Великий Визирь: куда он ни пойдет, золото так и сыплется из-под его ног. А кругом алмазы, алмазы. Он велит мастерам сделать матери курятник из чистого золота, с золотыми насестами. И у петуха в гребне — жемчужина. Весь мир подвластен Петьке. Он даже не знает уже, чего пожелать… У него больше нет желаний. Он не успеет подумать что-нибудь, а разные арабы, абреки, ашуги уже несутся сломя головы, чтобы желание его было выполнено. Но жизнь у визиря несчастливая. Все почему-то восхищаются огромной бородавкой на его носу. Он хочет ее прикрыть, он старается спрятать ее под чалму. А все кричат: «Ах, какое очарование! Какая замечательная у него бородавка!» И главное — ее все время видишь. Нет бы села где-нибудь на шее — села прямо на кончике носа, так что на весь мир невольно приходится глядеть через бородавку. А тут еще Никита, будто очуманел, хватает его руку и целует в ладошку.
— Сдурел ты?! — спрашивает его Петька.
А Никита слышать ничего не хочет и лезет поцеловать его еще в грудь на линии сердца. Этого уже Петька выдержать не мог. И все заканчивается дуэлью… Только дерется Петька не с Никитой, а почему-то с Семкой Нефедовым. Но Семка — разве соперник? И Великому Визирю становится даже стыдно, что он вышел со шпагой против такого никчемного человека.
Мироед
Весь день с раннего утра стирала во дворе и полоскала белье жена Прокопки. Со двора доносилась ее тихая, осторожная и вместе с тем счастливая песенка:
Ясный месяц за синей рекою…
И так это легко было представить себе: вечер… Синева. Речка. Не Тура, а другая — чистая-чистая, синяя. И месяц над нею. Будто два месяца: один вверху, а другой — в речке. И тихо-тихо. Только песня откуда-то:
Ясный месяц за синей рекою…
Путешественники — каждый про себя — стали подпевать ей.
Но слов они, к сожалению, не знали.
А после обеда, когда женщина запела чуть громче и Никита с Петькой обрадовались, что услышат песню до конца, хлопнула дверь на крыльце. Рявкнул Прокопка:
— Ты чего распелась!..
И песня оборвалась.
— Что же мне — даже петь нельзя?..
— Вижу, как поешь! — зло отрубил Прокопка. — Дома от тебя слова не услышишь, а как на выход — пение начинается! Шалава…
— Соб-бака… — Петька зажал в кулаке штык и сильно ткнул им в тряпье.
— Иди домой! — приказал Прокопка.
— Я еще не все сделала…
— Сказано, домой! — оборвал Прокопка.
— Мироед… — выругался Петька.
Женщина скрылась в избе. А Прокопка остался на крыльце. Дощатый настил поскрипывал под его сапогами. Было непонятно, зачем он угнал жену, если та стирала.
Но вдруг зарычал Шерхан, потом залаял, и в калитку постучали:
— Кто? — громко спросил Прокопка.
— Свои… — послышался неуверенный голос из-за забора.
— С делом или так опять?
— Не все равно тебе — сегодня или завтра… Может, договоримся?
— Я с пустыми руками не говорю! — яростно отрезал Прокопка. — Синица в руках лучше журавля в небе!
— Хороша синица!.. Заломил!.. — опять послышался просительный голос из-за калитки.
— А ты что ж думал?.. — хохотнул Прокопка. И разозлился опять: — Ладно! Больше я не толкую! Сказал, не ходи покуда! Дело так дело, нет так нет!
— За ерунду ведь…
— Если за ерунду — не приходи! А если надо… Зазря не шастай тут! У тебя свое, у меня — свое!..
— Торгуется, ворюга… — неслышно разъяснил Петька.
— Сашу бы пасечника сюда… — отозвался ему Никита.
За калиткой умолкли.
Чем-то взбешенный Прокопка ушел в избу.
А во дворе опять появилась женщина. И к друзьям опять долетела чуть слышная, радостная песенка:
Ясный месяц за синей рекою…
К вечеру у путешественников кончились продукты. Воду они тоже — по глотку, по глотку — выпили всю. Петька в совершенстве овладел тайнами женского очарования. Никита мог бы запросто наниматься в частные сыщики. А когда пришла новая ночь, кончился керосин. И путешественники остались в кромешной темноте.
Свобода
— Мальчики!
Они вскочили, как по команде. Ударились в темноте головами и долго не могли сообразить, в чем дело.
— Мальчики! — опять донесся к ним из темноты веселый голос: — Я уже минут десять зову вас!
Петька, зажав на груди библию, кубарем перемахнул через тряпье. Никита следом. Оба дрожали спросонок, так что зуб на зуб не попадал.
На лестнице, в темном квадрате открытой дверцы, проглядывал силуэт женщины.
— Ну, вот! Я же боюсь туда залазить, а вы не слышите… — пожаловалась она.
— А вы не бойтесь! — посоветовал Петька.
— Мыши! — сказала женщина.
— Фу! Они же маленькие! — удивился Петька, наспех зашнуровывая ботинки.
Женщина чему-то тихонько засмеялась, спускаясь на землю.
— А… Прокоп где? — спросил Никита.
— Нет Прокопа! У него свои дела по ночам… — ответила женщина.
Петька не спустился, а буквально слетел вслед за ней. Но Никита проделал это еще быстрее, так что, если бы не кепка, Петьке не избежать шишки на голове от Никитиного каблука.
Женщина, заложив руки за спину и прислонившись к калитке, поджидала их у выхода.
Друзья остановились против нее. И бывает же: опять, как тогда, со Светкой, Петьке захотелось сказать своей избавительнице что-нибудь такое… необычное. А что — он не нашел. Это же не Светка все-таки… Переступил с ноги на ногу.
Женщина улыбнулась в темноту.
— Нашли свою тайну, кладоискатели?
— Вот… — показал Петька библию.
— Не заблудитесь в темноте?
— Не! — сказал Петька. — Мы же путешествуем!
Женщина опять улыбнулась. Но улыбнулась уже не так весело, как раньше.
Из-за тучи проглянула луна, и в лунном свете лицо женщины показалось путешественникам грустным-грустным…
Помолчали.
— Теть, а вы по-французски не умеете читать?.. — спохватился Никита.
— Нет, мальчики… — сказала она. — Я ничего не умела в жизни…
И теперь друзья определенно заметили, что в то время, как губы ее улыбались, в глазах влажно поблескивали слезы.
Обоим стало отчего-то неловко и грустно.
— Вот, возьмите на дорогу, — сказала она, вытаскивая руку из-за спины, и сунула Никите газетный сверток. — Пленники маленькие…