— Дай пройти! Я долго думал, кто же такой Ромка, о котором они трепались! Значит, ты ее муж! Слушай сюда: очень медленно, повторяю, медленно опускаешь оружие на землю. Никаких резких движений, я очень нервный… Затем отгоняешь своих людей, я сажусь в лодку и уезжаю. Может, тогда ей повезет, и она умрет сразу!
— Ромочка, — заскулила я, — сделай, как он просит! Он же бальзам пил! Ему теперь по жизни везет!
Рука Чена слегка надавила на нож, и я почувствовала, как по шее потекло что-то теплое. Я, конечно, девушка мужественная, но вид собственной крови для меня невыносим. Глухо ойкнув, я начала оседать в руках корейца. Дальше не помню ничего.
— Женька, Жень! — услышала я Дуськин голос и почувствовала холодную струйку воды, нахально затекавшую за шиворот.
Пришлось открыть глаза.
— Ну, что я вам говорила? Сразу очнется! — победоносно заявила Евдокия. — Вставай, дорогая! Все кончено!
Что имела в виду сестрица, говоря, что все кончено, я поняла, как только уселась на холодных камнях грота.
Чен лежал неподалеку с простреленной головой, все еще сжимая в руках нож для разделывания баранов. Я вспомнила, что этим бараном должна была стать я, и содрогнулась. Семена, закованного в наручники и немыслимо матерящегося, выводили на свежий воздух люди в милицейской форме. Следом за ним, понурив голову, шли Чибис и шофер. В пяти метрах сидел Хобот, тоже в наручниках, и плакал. Зато мои конечности были свободны, так же как и конечности Олега и Дуськи. Увидев сестру живой и невредимой, я упала на ее уютную грудь и разрыдалась.
— Дусенька, — повторяла я сквозь судорожные всхлипы. — Дусенька! Я тебя так люблю! Ты прости меня, ладно?
Евдокия гладила меня по голове и повторяла:
— Да брось ты, все хорошо!
Скоро я поверила, что все действительно хорошо, и, всхлипнув напоследок, поинтересовалась:
— Это ты на меня воду лила?
Эпилог
Удав Федя уютно свернулся кольцом у меня на коленях. Зайка, старая болонка, натасканная на взрывчатку и оружие, остатками зубов грызла огромный кусок мяса. Попугай Сирожа с важным видом взгромоздился на плече Олега и наблюдал, как его подруга Дездемона копается в волосах Дуськи.
Мы сидели во дворе дома Петровича, ели шашлык и слушали рассказ Романа.
— Когда Хобот с Семеном вышли, я увидел, что антиквар еле переставляет ноги. Возле машины Сема шарахнул его по голове и загрузил в салон. Хорошо, что я приехал с Захаром. Они прямым ходом направились в Судак. Хорошо, что уже темно было и машин не слишком много… «Жигули» у Захарки старенькие, того и гляди развалятся, правда, бегают неплохо. Пару раз нас пытались гаишники остановить, да куда там! Пронеслись мимо, боялись не успеть! — Алексеев промочил горло хорошей порцией вина и продолжал: — Проследили мы, значит, за ними до причала. А дальше… Я вспомнил рассказ Женьки про то, как они труп Марго нашли, и подумал, что, вероятнее всего, Семен опять туда поедет. Мы с Захаром мухой помчались к Ваньке. Он сообразительный пацан! Отца разбудил, лодку завели и вперед! Правда, по пути к причалу мы заехали в отделение. Сначала нам там не поверили: мол, мало ли что может померещиться в горячую южную ночь? А потом все-таки убедили ребят! Ну а что было после, вы знаете!
Полковник вертелся на месте и никак не хотел верить, что такие дела творились у него под носом и без его непосредственного участия.
— Ром, а какую роль Чибис с Ченом играли? — поинтересовалась Дуська, уважительно глядя на Алексеева.
— Чибис — шестерка, он только вынюхивать да выглядывать может, а вот Чен — маньяк самый настоящий. Ему просто таки удовольствие доставляло людей кромсать. Ведь это он голову Марго отрезал! Говорит, она еще живая была…
Всех присутствующих слегка передернуло, а я представила, что могло бы быть с нами, и собралась было зареветь от ужаса. Но потом передумала — все-таки все уже позади, чего зря слезы лить?
— А с Хоботом что? — спросила я, любуясь императорским перстнем.
— Крыша у него съехала! — ответил Алексеев. — В Симферополе он, в психушке. Плачет целыми днями, с Марго разговаривает и с телохранителем своим. Ты, говорит, Семен, головой за нее отвечаешь… Да про иконы все бормочет.
— Жень, ты обещала про Рублева рассказать, — напомнил чернокожий Ванька.
— Обещала — расскажу! — сказала я и начала: — «…тое же весны почаша подписывати церковь каменную святое благовещенье на князя великого дворе… а мастеры бяху Феофан иконник гречин, да Прохор старец с Городца, да чернец Андрей Рублев»…