Малфой. Последний, не считая Снейпа, кто еще снисходил до редких, почти неразличимых в вязкой каше окружающей их человеческой лжи попыток искренности. Тот, с кем они — по своей воле или нет — снова оказались в одной лодке, кто, невзирая на все истерические выпады Поттера, по-прежнему оставался с ним рядом, пусть избегая его при этом всеми возможными способами и дерзя по поводу и без.
Даже в минуты самой отчаянной, взрывающейся пламенем в голове ярости, Гарри не мог забыть прикосновение тонких пальцев Драко к его локтю — в тот вечер, когда в камине впервые объявился Кингсли. И больше всего раздражало то, что Гарри так и не понял, как именно стоит трактовать это странное проявление то ли заботы, то ли беспокойства, то ли просто здравого смысла.
Гарри знал, что проигрывает Кингсли по всем статьям, но эта мысль почему-то тоже не вызывала в нем ничего, кроме усталого отторжения. Катитесь вы все — вот что возникало каждый раз в голове, когда Малфой, глядя на него из-под свисающей на глаза челки, в очередной раз заводил разговоры о тонкостях дипломатии. Оставьте меня в покое, вы все! — хотелось заорать Гарри прямо в это равнодушное, ледяное лицо. Какого черта ты делаешь вид, что заботишься обо мне? Какого черта, если все, что тебе так нужно — это твоя проклятая безопасность, и плевать ты хотел и на меня, и на то, что со мной в итоге будет?
Так или иначе, но мы с ним связаны, хоть и пытаемся делать вид, что давно разорвали все, что могли, признался Гарри себе однажды. И будем связаны до тех пор, пока обыватели продолжают считать нас парой неуязвимых магов, которых стоит побаиваться — и против которых, если и вести войну, то вот так, подло, по-слизерински, поливая грязью в газетах и топчась по всему, куда дотягиваются ноги…
Как же тошно было смотреть на все это, Мерлин их всех побери… Как противно видеть улыбку на лице Кингсли, с убийственной вежливостью интересующегося всякий раз, как Гарри Поттер себя чувствует, что он помнит и не собирается ли в ближайшем будущем посетить Министерство Магии. Видеть — зная, что на самом деле им устраивают пошаговую блокаду, даже не пытаясь ее скрыть.
Иногда Гарри казалось, что Дамблдор не умер, а расслоился и вселился частичками своей мудрой стратегической души в представителей новой власти — уж слишком знакомыми, до скрипа на зубах, были некоторые шаги, и эта предупредительно-вежливая ложь в глазах, и успокаивающий тон «доброго дяди», которым всегда разговаривал Кингсли… Стоило ли убивать Темного Лорда, чтобы в итоге оказаться в такой осаде? Стоило ли помогать — пусть и не ставя это своей целью — такому миру, чтобы получить под занавес опалу и статус агрессивного психопата?
Стоило ли пройти через все, что случилось с ним? Прожить столько лет мишенью для сильнейшего из ныне живущих волшебников, оказаться в эпицентре войны и, не выдержав, в конце концов сойти с ума от бремени, которое взвалили на твои плечи, не спросясь, и превратиться в чудовище, потому что — ну невозможно такое выдержать, оставаясь человеком… Пройти через жестокость и неизбежную беспощадность стихийной связи, поверить в нее, как самый распоследний дурак, поставить на нее свою жизнь, в итоге переломав все собственными же руками, потому что жить во лжи, жить, запутавшись в иллюзиях — Мерлин, да может ли что-то быть хуже этого… И почему-то всегда именно к этому все и возвращается.
Я получил отсрочку, связавшись с Малфоем, в отчаянии думал Гарри, лежа в своей кровати в южных апартаментах поместья и согревая в ладони серебряный кубок. Всего лишь отсрочку — несколько месяцев иллюзий, ощущения, что я могу понять, почувствовать, что это такое — быть самим собой. И, разорвав связь, я просто-напросто вернулся к началу. К тому, от чего и хотелось когда-то плюнуть на все и спрыгнуть с башни Астрономии… Потому что никаких ответов на самом-то деле я тогда так и не нашел — если, расставшись с вынуждающей меня быть с ним силой, я снова задаюсь тем же вопросом. Где я? И, самое, черт его побери, главное — зачем?
От мыслей всегда в итоге становилось тошно, и очень хотелось забыться, провалиться в спасительное небытие — Гарри не мог придумать, что именно могло бы помочь ему в этом, но был уверен, что способ существует. Он обязательно должен быть — иначе можно просто рехнуться в этом чертовом доме, задыхаясь в холодных равнодушных стенах под ледяным, непроницаемым взглядом Малфоя, которого волнует только собственная шкура, причем волнует настолько, что он даже до никчемного Поттера время от времени снисходит…
Хотя — уж лучше бы не снисходил. Гарри пытался и не мог поверить, что Драко способен беспокоиться о чем-то еще.
Снейп? Снейп такой же слизеринец, и все, что он может сказать — подчинись, прогнись и жди лучших времен. Это, простите, чтобы в подобие Снейпа же в итоге и превратиться, видимо, да? Оно и видно, как он в своей жизни допрогибался… Уж лучше умереть сразу, чем вот так — как Северус… При всем к нему, опять же, уважении…
Одиночество — беспросветное, отчаянное, глухое одиночество — вот что ощущал Гарри ежесекундно, просыпаясь каждое утро, обедая рядом с Малфоем в столовой, бродя по поместью по вечерам, сидя в библиотеке или лежа в кровати перед сном. Временами ему казалось, что он отдал бы все за то, чтобы снова стать человеком — именно потому, что люди лишены осознания этого безжалостного факта. Они могут заблуждаться, полагая, что их кто-то способен понять, могут верить в тепло чьих-то рук и искренность чьей-то души. У них есть души, да и понимать-то там, если уж честно, почти нечего… Быть человеком — бессмысленно, но легко. Гарри ни о чем не жалел так в эти недели, как о тех временах, когда у него была иллюзия чьей-то близости.
Наткнувшись однажды на свой старый альбом с колдографиями, он вцепился в него и просидел весь вечер, листая страницы и глядя на заливисто смеющегося Рона, на близняшек Патил, игриво подмигивающих в камеру, на светящуюся нежность в глазах Гермионы — той, которая еще помнила, что это за чувство, и была способна его испытывать… На Виктора Крама, смущенно обнимающего ее за плечи, и на бесконечный океан за их спинами. На Колина Криви — это был единственный раз, когда Гарри умудрился отобрать у него фотоаппарат, чтобы запечатлеть его самого — у мальчишки тогда был такой взгляд, будто до его персоны снизошло солнце с небес, и он вот-вот разорвется от счастья…
Их было слишком много, и они улыбались, Мерлин, как же они улыбались! Будто и не существовало на свете никаких Темных Лордов, и стены Хогвартса могли оградить их от всего, что могло помешать им жить. Они смотрели на Гарри, все — и Ханна Эббот, и Эрни Макмиллан, и Дин Томас, и Джинни, и Невилл, и даже Финниган, наверняка еще не подозревающий о том, во что его в итоге вынудят вляпаться, чтобы чужие стратегические планы не полетели насмарку…