Читать интересную книгу Тихий друг - Герард Реве

Да, конечно, Сперман видел все так называемые украшения и слышал нежное позвякивание браслетов на руках и на ногах. Однако это совершенно не принижало ни образ, ни существо мальчика. Охваченный безграничной нежностью, Сперман даже подумал, что изящный, тончайший, пусть из самых дешевых бусин, поясок на бедрах или ожерелье, обрамляющее святой уд, украсили бы его еще больше…

Видение, которое показалось Сперману беспрекословным и мифическим, длилось всего мгновение. Мальчик сразу подошел к стулу и быстро оделся. И когда он, полностью одетый, стоял в комнате, Сперман пожалел, что ничего не сказал при виде его наготы, даже не подал какого-то знака, ничего…

Он понял, что должен был преклонить перед мальчиком колени, но, с другой стороны, следовать голосу сердца не всегда выгодно. Еще неизвестно, догадался ли мальчик, что Сперман — псих ненормальный, но опустись он перед мальчиком на колени, у того, наверное, мурашки побегут по телу.

И все же: нужно хоть что-то сделать. Только подумать… что с божьей помощью… он когда-то сможет охранять этого принца и заботиться о нем… Ну вот, опять, пожалуйста: Бог… Сперман считал, что любовь неотрывно связана с Богом, но попробуй заикнуться об этом, и в ответ будет многозначительное молчание, а люди станут тебя сторониться.

Молчание, да; но ведь и сейчас они молчали. Это плохо, тишину нужно как-то нарушить.

Мальчик стоял как раз между креслом и кроватью, на которой совсем недавно отдал свое золотое юное тело, и смотрел на Спермана, будто спрашивая, где ему сесть.

«Господи, — подумал Сперман, — я хочу еще раз». Если нагота мальчика вызвала у Спермана кратковременную эйфорию, возвышающую над любыми плотскими желаниями, то увидев его одетым, Сперман страстно захотел это тело вновь. Сорвать с него одежды… чтобы еще раз, и еще… Нет, не надо…

— Да, это старое кресло, — сказал Сперман, стараясь овладеть собой, и махнул рукой в сторону кресла, — но сидеть в нем удобно.

Мальчик сел, но не отводил взгляда, будто ожидая чего-то. Сперман показалось, что тот чувствовал себя не в своей тарелке.

— Выпьем по рюмочке? — предложил Сперман.

Он взял закрытую еще бутылку женевера, которая все еще стояла у входа в комнату, поставил на письменный стол и достал две рюмки.

_ Ну давай, — ответил мальчик неуверенно.

Он огляделся, будто что-то искал.

— Который… который час? — спросил он вдруг.

Да, тут Сперман понял, что часов мальчик не носил. По бедности? И не был ли этот вопрос на самом деле предлогом, чтобы уйти как можно быстрее?

— Без двадцати четыре. — Сперман быстро наполнил рюмки, чтобы выиграть время: мальчик должен будет, по крайней мере, сначала выпить свою.

А теперь надо только продолжать говорить с ним, все время говорить…

Сперман и хотел говорить с ним бесконечно, хотел рассказать ему обо всем на свете, даже о том едином, что вмещало все, и с помощью этого он открыл бы мальчику свое сердце полностью. Но он сдержался.

— Как, ты говорил, тебя зовут? — спросил он, будто мальчик уже представился. — Меня зовут Джордж.

Или он уже назвался?

— Я Марсель, — ответил мальчик.

Несколько киношное имя, показалось Сперману, но произнесенное этим ртом с этими зубками и таким вот голосом, оно прозвучало волшебно, одни только звуки опьянили Спермана.

Он протянул Марселю рюмку и приподнял свою, чтобы тут же ее опустошить. Марсель сделал глоток и поставил рюмку на письменный стол.

И вот, расхрабрившись после первого глотка, искусно избегая слишком ученых формулировок и пытливых вопросов, Сперман попытался завязать разговор.

Марсель отвечал на каждый его вопрос, но коротко, не распространяясь на затронутые Сперманом темы. Молчаливый мальчик, решил Сперман.

Сперман даже не хотел спрашивать, сколько Марселю лет. Зато он узнал, что мальчик живет в Димене, а затем — что ему пора идти, так как в четыре часа ему надо было вернуться на работу в рыбную лавку. «В лавку, торгующую жареной рыбой?» — задумался Сперман. Знает ли он достаточно, чтобы потом найти Марселя? Спросить его фамилию?.. Нет, мальчики порой начинали паниковать после таких вопросов, будто собираешься звонить их родителям…

Но Сперман прикинул, что лавка, должно быть, где-то недалеко, раз Марсель мог дойти туда к четырем часам, а все же рыбных лавок в округе некоторое количество, но не так уж много. Надо выяснить наводящими вопросами, о какой лавке идет речь.

— У тебя там много работы? — спросил он. — Вы свежую рыбу продаете?

Марсель некоторое время молча смотрел на Спермана. Неужели он подозревал, с какой целью задавались эти вопросы?

— Мы продаем много жареной рыбы, — ответил он. — И копченой, разной. И деликатесы.

Последнее слово он произнес неправильно, по-деревенски, что Спермана очень тронуло. Но Сперман не получил определенного ответа: Марсель, в сущности, не сказал, что они не продают свежую рыбу — ведь тогда это была бы одна из тех немногих лавок с разрешением на торговлю до позднего вечера, которые считаются так называемыми ночными магазинами и открываются далеко после обеда.

— Да, мне пора, — сказал Марсель, поднимаясь. — Ты любишь жареную рыбу?

Сперман ожидал какого угодно вопроса или замечания, кроме этого.

— О да. Жареная рыба — это восхитительно. Да-да, — ответил Сперман, стараясь звучать воодушевленно.

Но он действительно любил рыбу.

— Ну, посмотрим, — сказал Марсель, сделав шаг к двери.

— Ты еще не допил, — заметил Сперман.

Более идиотской фразы придумать невозможно, вдруг понял он. Оставалась минута, может быть, даже меньше, и почему бы не использовать это время для того, чтобы высказать то единственное? Пан или пропал: если он, Сперман, решится сказать «да» — недвусмысленное «да», — то ведь это и был тот первый и, скорее всего, последний шанс, что «Марсель» (даже, когда Сперман мысленно произнес это имя, у него перехватывало дыхание) тоже подумает над тем, чтобы ответить «да»?

Он подошел к мальчику:

— Слушай, ты ведь еще зайдешь? — сказал он как можно более беззаботно. — Если я дома, всегда буду рад тебя видеть.

Да, вот это и все, что он смог из себя выжать, трус и бздун…

А теперь — коснуться его на прощание… Сперман и хотел, и надеялся, что осмелится прижать мальчика к себе изо всех сил, покрыть его лицо поцелуями, растрепать ему волосы и застыть так на целую вечность… Но, во-первых, оставалось меньше минуты, а во вторых — чрезмерное проявление чувств отпугнет мальчика, потому что он такого не знал, не испытывал никогда…

— Будет здорово («прекрасно», хотел он сказать), если ты заглянешь ко мне поскорее, — голос Спермана утих к концу фразы.

И тут он обнял мальчика, взяв его за плечи, притянул к себе. Но когда дело дошло до поцелуев, он лишь коснулся щек и поцеловал в ключицу, но не в губы. Вот и все, Сперман даже не успел понять, как и почему все закончилось. Это из-за его трусости? Нет: не целуя мальчика в губы, он хотел показать, что его любовь чиста и лишена страсти и похоти. Да-да, рассказывай…

— Да, хорошо, — вежливо пробормотал Марсель с мягкой улыбкой.

Дальнейшее произошло быстро и словно в тумане: Сперман очнулся, только закрыв за мальчиком входную дверь.

Вот так он снова оказался один в своей пустой — до того пустой, что сердце щемило — комнате, где, в сущности, остались только две рюмки и бутылка женевера. Сперман хотел — может быть, в качестве последней попытки завязать контакт — допить почти полную рюмку Марселя, но даже не прикоснулся к ней. Вообще-то надо бы убрать ее, прикрыв салфеткой, до тех пор, пока он не вернется. «Пока не вернется», да-да.

Сперман не знал, как провести остаток дня. Он налил себе еще и осушил рюмку одним глотком.

Да, любовь — это не шутки. Вообще-то у Спермана всегда возникали проблемы с любовью. Она была для него чем-то необъятным, могучим. И он никогда не мог понять, что есть люди, которые в зависимости от сложившихся обстоятельств могли допустить в сердце любовь — или то, что они звали любовью — или отказаться, будто ее никогда и не было, если она начинала забирать больше, чем давать.

Сперман часто задумывался, не было ли в нем каких-то отклонений, потому что каждый раз, когда его сердце воспламенялось любовью к какому-нибудь мальчику, тут же возникало чувство ответственности и желание заботиться, и мысли о том, что пора купить приданое. Он нередко размышлял о том, какой инстинкт здесь срабатывал — мужской или женский. В общем-то, эта проблема была надуманной, потому что денег ни на приданое, ни на что другое у Спермана никогда не было. Боже мой, да что мог он предложить сказочному принцу Марселю, даже если хватит смелости попросить его руки? «И к тому же я раза в два его старше, — проговорил он про себя. — Вклад получится неравноценным — так это, кажется, называется?» Он сделал хороший глоток из вновь наполненной рюмки.