— Но ведь им понравилось!
Она кивнула и дотронулась до воротника своего платья.
— Просто… просто им вредно испытывать такое слишком долго. Это опустошает.
Внизу, в зале, аплодисменты потихоньку начали стихать. Все снова смотрели на сцену, на разноцветные огни. И тогда Лютер сходу выдал им исступленную версию «За тобой уже пришли»,[12] которая под его гитарой получилась мучительным ревом после трехдневного кокаинового угара, но зал стоял, как стадо коров, и не шевелился.
Убедившись, что «Пиксис» никого не пронимают, он попробовал Ника Кейва, потом перешел к «Найн инч нейлс», но ничто, похоже, было не в силах вывести зал из оцепенения. Сыграв последний мощный, нервный перебор, Лютер на середине риффа прекратил терзать «Мистера Саморазрушение».[13]
У нас за спиной барабанщик сделал еще несколько вялых ударов, потом тоже бросил это дело и встал из-за установки. Мы вчетвером стояли посреди сцены, как идиоты — спасибо Мэки, только что с блеском угробившему специальное выступление-сюрприз к Хэллоуину и собственную жизнь заодно.
Лютер бросил отчаянный взгляд на Карлину и кивнул в сторону кулис:
— Давай выкатим пианино.
Она помотала головой.
— Давай, исполни им какую-нибудь вонючую печальную балладу и дело с концом! Теперь им все равно больше ничего не полезет!
— Хорошо, — сказала она после долгого молчания. — Хорошо, выкатывайте!
Лютер и барабанщик выволокли из-за кулис старое пианино и выдвинули его на середину сцены. Из-под отслоившейся фанеровки на боках инструмента полосами проступало светлое дерево.
Карлина отбросила волосы за плечо и села на табурет. Взметнув руки, она опустила пальцы на клавиши. Взяла первую ноту.
Она выбрала песню Леонарда Коэна. Конечно, я знал ее, хотя никогда не знал такой. Сейчас она не была ни горькой, ни циничной. Она была безнадежной.
Пианино было без микрофона, но это не имело никакого значения. Звуки лились в зал, резкие, пронзительные. Карлина закончила вступление и перешла к первому куплету, воцарилась мертвая тишина. Ее голос причинял боль. Она кричала, рыдала и шептала «аллилуйя»,[14] но ни разу не пропела это слово.
Внизу, в зале, зрители стали протягивать к друг другу руки, обниматься, соединяться в цепи. В первом ряду какая-то девочка с беспорядочно обкромсанными волосами и пирсингом по всему лицу рыдала так, что текли сопли. Ее накрашенные глаза выглядели загадочно и пугающе, а губы тряслись, как у ребенка.
Карлина лупила по клавишам и давила на аккорды, но голос ее звенел высоко и чисто, рассказывая о чем-то большем, чем боль быть отвергнутым, использованным. Она пела о том, что когда ты любишь, любовь может разобрать тебя на части, спустить с тебя кожу и раскрыть твое сердце, но тебе придется с этим смириться, как бы ни было больно.
Я сильно — слишком сильно — сжимал гриф своего «Гибсона», когда Карлина допела до конца. Пальцы онемели и сделались липкими.
— Аллилуйя! — бесстрастно уронила руки Карлина и извлекла последнюю ноту, дав ей тихо угаснуть.
Вот и все.
Лютер и барабанщик уже начали собирать оборудование, а я все стоял на краю сцены, глядя в зал. Там были люди, поголовно одетые в чужие личины, но они все вдруг были озарены изнутри чем-то подлинным, настоящим — своим переживанием песни. Она вошла в их кровь. Я стоял над битком набитым залом и смотрел на зрителей, озаренных светом собственных любовных историй и трагедий.
Не знаю, сколько бы это длилось, если бы Карлина не схватила меня за руку и не уволокла в тесную гардеробную. Она запыхалась и улыбалась, но лицо у нее было белое-белое, и выглядела она усталой.
— Ну как, понравилось?
Я кивнул, отстегнул подтяжки. В комнате было холодно, адреналин уже начал испаряться. Я, не расстегивая, стащил через голову рубашку, взял свою куртку и футболку.
Карлина встала у двери, вежливо отвернувшись.
— Сегодня у нас внизу будет что-то типа праздника. Ну, вроде как банкет после выступления. Приходи.
Я со смехом покачал головой.
— Спасибо, но я, пожалуй, воздержусь.
— Уверен? Когда еще у тебя будет возможность увидеть нас в угаре! Между прочим, наш дом неслучайно называется Домом Хаоса.
Я понимал, что она просто проявляет дружелюбие, и что если я хочу выжить, то, наверное, не должен портить отношения с такими, как Карлина. Но даже соображения не пробуждали во мне любви к Дому Морриган или любому другому месту, где мертвые девицы, собравшись в кружок, перешептываются в кулачки, а в лужах плавают изуродованные женщины. Более того, я абсолютно не был уверен в том, что хочу увидеть их всех в угаре.
— На этот раз пропущу.
Карлина пожала плечами.
— Как знаешь, только не чувствуй себя чужим. Наш дом — твой дом.
Самое ужасное, что в этом я не сомневался.
Переодевшись, я присел перед туалетным столиком, глядя, как незнакомое отражение потихоньку снова становится похожим на меня.
— Это была магия, да? Там, на сцене?
Карлина улыбнулась, пожала плечами.
— Наверное. В том смысле, в каком музыка может быть магией. То есть, полностью. Музыка — наш лучший язык. И в то же время все, что у нас есть.
— Знаешь, ведь ты можешь запросто покорить мир?
Карлина рассмеялась, мягче и нежнее, чем могла смеяться Карлина, которой я представлял ее еще неделю тому назад.
— С меня хватит Джентри!
Глава четырнадцатая
Катастрофа
Когда я вернулся в зал, никто не обратил на меня внимания. Я нес в руках гитару, мои волосы были липкими от помады, но в остальном ничего не изменилось.
Потом я заметил, что улыбаюсь, что было странно само по себе, но еще более странным было то, что мне это нравилось. Обычно я улыбался, только когда у меня были зрители. Когда от меня ждали улыбки.
Кто-то дотронулся до моей руки, я обернулся и увидел Тэйт, стоявшую совсем близко.
— Так это все-таки был ты, — очень тихо сказала она. — Просто не была уверена.
Мое сердце билось сильно, но ровно. Хороший ритм, никаких перебоев. Я чувствовал себя другим и новым, как будто все-таки сумел перестать быть собой.
Поверх макушки Тэйт я заметил в дальнем конце зала Дрю и Дэни. Дрю поднял голову и улыбнулся мне. Потом замахал рукой, подзывая.
Но я никуда не пошел. Я просто стоял посреди зала и смотрел на Тэйт. Она разглядывала меня так внимательно, что я невольно подумал, будто она способна увидеть сквозь наслоения несущественных, пустяковых деталей мои настоящие чувства к ней — какими бы те ни были — словно эта правда открывалась в моих глазах, когда я забывал моргать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});