Сам характер действий Глинских не мог привлечь к ним симпатий населения: они вели себя как во вражеской стране. Сам кн. Михаил доносил Василию III о своих «успехах»: «везде… огонь пускали, и шкоды чинили, и полону на колкое десять тысяч взяли…»[620]. В тактике Глинского С. Хербст справедливо усмотрел сходство с татарскими набегами[621]. Мятежники разорили немало имений православных князей и панов, в том числе киевские вотчины Л. Тишкевича, полоцкие владения князей Соколинских[622]. За жалобами князей и панов на разорение нетрудно разглядеть бедствия, которым подверглось зависимое население их имений. Так что «народная масса» не участвовала в мятеже, а пострадала от него. Все источники показывают верхушечный характер движения Глинских. Так, Деций сообщает, что князь Михаил пытался привлечь на свою сторону знать Литвы и Руси, одним суля подарки, другим внушая надежду на победу и добычу[623]. Это известие повторяется в последующих хрониках и летописях, включая Стрыйковского, писавшего о привлечении Глинским части «литовских панов и русской шляхты»[624]. Прямое участие литовской знати в мятеже источниками не зафиксировано, но прежние связи Глинского с литовской верхушкой были хорошо известны, что и привело в 1509 г., после ликвидации мятежа, к аресту многих панов, которые с Глинским «в дружбе жили»; из их числа Деций, Ваповский и Гурский называют имена О. Гаштольда, Михаила и Федора Хребтовичей, А. Ходкевича[625]. Эти данные подкрепляют высказанные выше сомнения по поводу существования в Литве накануне событий 1508 г. русской, православной «партии» во главе с М. Глинским.
Есть, однако, основания полагать, что католик М. Л. Глинский, стараясь привлечь к себе православную шляхту, изображал себя во время восстания защитником «греческой» веры. Так, в послании Василию III (июнь 1508 г.) он сообщал, что «братья и приятели мои и все хрестиянство… во мне надею покладали», а Б. Ваповский пишет о торжественной встрече Глинского в Мозыре местным православным духовенством[626]. Возможно, впрочем, что эта церемония была подготовлена мозырским наместником Ивашенцевичем — двоюродным братом М. Глинского, — сдавшим город мятежникам. По свидетельству очевидца, М. Глинский в начале восстания, собрав «многих людей», заявил, что начал этот «замяток» под влиянием слышанных от Федора Колонтаева речей: будто на ближайшем сейме «всих нас, русь, мають хрестити в лядскую веру», а тех, кто не захочет перейти в католичество, — казнят; впоследствии, правда, Колонтаев утверждал, что ничего подобного Глинскому не говорил[627]. То, что со стороны Михаила Глинского это было простой демагогией, явствует из его письма 1509 г. императору Максимилиану: в нем он признается, что, пока не вернет себе прежнего положения при королевском дворе, предпочитает не обнаруживать открыто своей истинной веры, за что просит прощения у императора, святой римской церкви и всех католиков[628]. Однако распространение слухов, подобных вышеприведенному, не принесло мятежникам поддержки населения, и это понятно: ведь первая треть XVI в., по единодушному мнению исследователей, стала весьма благоприятным периодом для православной церкви в Великом княжестве[629]. В ранних источниках события 1508 г. предстают без какой-либо национальной или религиозной окраски, зато в сочинениях 60–90-х гг. XVI в., когда конфликты на национальной и конфессиональной почве в Литве резко обострились, происходит переосмысление недавнего прошлого и те же события изображаются как борьба православных и католиков.
Тогда же под пером Мацея Стрыйковского возникла версия, воспринятая впоследствии рядом исследователей[630], о том, что Глинские стремились восстановить самостоятельное русское княжество. Хронист сообщает, что Василий Глинский на Киевщине уговаривал русскую шляхту и бояр переходить к его брату, который-де собирался в случае овладения великим княжением перенести последнее из Литвы на Русь и возродить «Киевскую монархию». Тем временем М. Глинский, пишет Стрыйковский, осаждал Слуцк — якобы он надеялся заставить княгиню Анастасию выйти за него замуж, что дало бы ему права на Киевское княжение, принадлежавшие Слуцким князьям[631].
Из посланий Михаила Глинского Василию III видно, что к Слуцку был послан А. А. Дрождж[632], так что известие Стрыйковского об осаде Слуцка лично Михаилом Глинским носит легендарный характер. Возможно, оно заимствовано из семейных преданий кн. Слуцких, с которыми хронист был знаком[633]. О притязаниях М. Глинского на Киевское княжение ни один ранний источник, включая собственные послания кн. Михаила, не упоминает, зато из переписки короля с Менгли-Гиреем известно, что посол последнего Хозяш-мирза предлагал Глинским перейти на службу к хану, обещавшему их «посадити на Киеве и на всех пригородкех киевских и беречь их от короля»[634], однако Глинские предпочли службу в Москве. Не исключено, что отголоски этих неосуществленных крымских планов в трансформированном виде попали впоследствии на страницы хроники Стрыйковского.
К удельной старине мятеж 1508 г. не имел никакого отношения. Удельные князья, чьи владения оказались в зоне восстания (Мстиславль, Слуцк, Клецк), не только не поддержали мятежников, но и оказали им упорное сопротивление. А было ли вообще движение Глинских княжеским по своему составу? В Русском временнике в списке лиц, выехавших после провала восстания в Московское государство, названо лишь 11 княжат, в том числе пятеро Глинских, двое их родичей — Жижемских, Иван Козловский (согласно тому же летописцу, он служил Глинским), Василий Мунча, Иван Озерецкий и Андрей Друцкий. Остальные 18 человек — нетитулованные лица (за небольшим исключением — родственники или слуги Глинских)[635]. Из князей, причастных к восстанию, но оставшихся в Литве, можно назвать Федора и Андрея Лукомских, и, может быть, одного из Полубенских[636].
Таким образом, большинство княжат — участников восстания принадлежало к клану Глинских или было связано с ними родством или службой. По существу, единственным заметным успехом Глинских в княжеской среде был переход на их сторону кн. Друцких, осажденных в своем городе Михаилом Глинским и московскими войсками[637]. После отступления последних большинство князей Друцких (за исключением упомянутого выше Андрея, выехавшего вместе с Глинскими в Россию) вместе с городом Друцком вернулись в литовское подданство. Разные ветви этого разросшегося княжеского рода тягались между собой из-за земель: согласно судной грамоте Ульяне Гольцовской от 7 августа 1509 г., князья Одинцевичи пытались, обвинив княгиню Ульяну в соучастии в мятеже Глинских, завладеть ее отчиной. Отводя от себя обвинения, княгиня заявила, что как Глинский «до Друцка приехал», то «ведают старшыи князи Друцкий, которым будуть обычаем того зрадцу господарского до замку пустили»[638]. Возможно, именно распри среди друцких княжат привели к тому, что мятежники не встретили здесь сопротивления, а кое-кто даже примкнул к ним и выехал вместе с Глинскими в Москву.
Большинство литовско-русских князей отнеслись к мятежу равнодушно или даже враждебно. Многие князья приняли участие в походе против Глинских и московских войск: гетман К. И. Острожский, Федор и Семен Чарторыйские, кн. Полубенский и др.[639]. Ряд православных князей и панов подали челобитья о компенсации причиненного им во время мятежа ущерба — примеры таких прошений приведены выше. Стремясь сузить социальную базу восставших, Сигизмунд уже в апреле 1508 г. начал раздавать имения Глинских и их сторонников. Конфискованные села и дворы мятежников перешли к новым владельцам, в том числе княжатам: Ю. И. Дубровицкому, В. А. Полубенскому, Ф. И. Ярославичу, Настасье Слуцкой и др., а гетману К. И. Острожскому достался г. Туров[640].
Итак, можно согласиться с теми исследователями, которые отрицали национальную или религиозную подоплеку событий 1508 г. Выступление Глинских не было ни «народным восстанием», ни движением православных князей. Это был мятеж, поднятый Глинскими из-за нежелания смириться с утратой высокого положения при дворе и опиравшийся большей частью на их родственников и слуг. Таким образом, подтверждается выдвинутое нами в результате анализа положения православных князей в Литве начала XVI в. предположение, что княжата теперь в массе своей были лояльны к виленскому правительству и уже не представляли собой потенциальных союзников Москвы.
Свою преданность Литве князья демонстрировали и в следующих войнах с Москвой. Особенно часто подвергалась испытанию лояльность Мстиславского князя, чей удел после 1500 г. оказался у самой границы. Московские полки подходили к Мстиславлю и в 1501-м, и в 1507–1508 гг., и в 1514-м. Последний случай особенно примечателен.