Читать интересную книгу Пророки богов или Импотенты - Виктор Сафронов

Процесс реформирования мыслей и формирование новых идей — это достаточно сложный вопрос. Все было очень и очень серьёзно, хотя, не заботясь о последствиях деятельность вносила элемент комфорта, причём, со мной или без меня это уже было не важно, главное, я пытался избежать взрыва, способного ввергнуть меня в пучину слабоумия либо просто уложить навсегда с инфарктом — что нормально или инсультом, а вот это уже полная дрянь, исходя из последующей инвалидности и, только потом — смерти. Как не выдать распирающие тебя в разные стороны эмоции?

Зачем я связался с этим делом? Только для того, чтобы приостановить свои успехи в саморазрушении. Одно исключает другое.

Выявление шаблонов и закономерностей. Когда пытаешься играть роль «агента на задании — лучшего друга прокаженных» как провинциальный купчишка-актёришко, вживаешься в неё. Потом вживаешься ещё серьёзней: что-то внутри приоткрывается, удивительным образом обостряются все чувства, дикие инстинкты выступают вперёд. Начинаешь слышать запахи волнения, ощущать, как собственные чувства других, чужие раздражение, страх, фальшь, ложь, несварение желудка. Слышишь, что человек думает о тебе, что и кого он готов заказать сидя в ресторане. Особенно, хорош или плох, сказанный тебе в спину комплимент: «Смотри, какой еб…тый мужик пошёл». Поэтому, не глядя в зубы даренному коню, давишься — а пьёшь. Это не слезы, не отчаяние и не проявление радости — это акварельные краски украшающие быт внедрённого по собственной инициативе агента.

* * *

Алавердян опять, как преступник, обвиненный в государственной измене, тряс щеками и колыхал от негодования животом:

— Эта сука, прикормленная Борзым не должна добраться до него, ей нельзя приезжать к нему.

Он ещё долго бушевал, стоя на краю пропасти собственного безумия, пока по знакомым всем признакам у него не начался регулярный в таких случаях эпилептический припадок. Привычные верёвки, смирительные рубашки, уколы — всё это расслабило гладкую мускулатуру и заставило его уснуть.

Пока пеленали этого борова, мне подумалось, а ведь этот психопат точно угрохает первую красавицу России. Вот так, запросто. Выдаст какому-нибудь уроду пару долларовых брикетов, обрисует с пеной у рта, вытаращенными из орбит глазами цель и всё: «Гражданская панихида и траурный митинг, по народной артистке России, приме-балерине Кировского театра, Глафире Торчковой, прошу считать открытым».

Я знаю этот материал изнутри, поэтому мне легче говорить и рассуждать о нём, плетясь в хвосте каравана или сидя на полудохлом верблюде. Именно в таких условиях, имея за плечами буйнопомешанного, приходится прислуживать собственным идеалам.

* * *

Глафира Торчкова, звезда с юных лет. В известной степи развращенна и испорчена успехом и поклонением тысяч поклонников. Что и говорить, та ещё штучка. Обычного приёма — маузером по затылку, для её убеждения в неправоте собственных поступков будет мало. Изящная и талантливая женщина просто обязана сама сделать выбор. Мне придётся только подсказать правильное, на мой взгляд, направление.

Делать нечего, отследили посадку Торчковой в СВ, кстати, другим транспортом она и не ездила. Не доезжая до Бологого, без скрипов вскрыли её купе и, стараясь особо не испугать, пинцетом открыли глаза.

Дождался пока она, смешно вытаращив глаза от испуга, откричит, отвозмущается после достал кляп и вежливо постарался объяснить красавице Глафире, какой она, дуррррра-балетная, подвергла опасности свою прекрасную жизнь, приняв предложение г. Борзова (г. — читать, как гниды) принять участие в его творческом, отчетном мероприятии.

Девушка-прима оказалась не только красавицей, но и что меня сбило с ног — умницей. Дрожа всем худеньким тельцем, икая от холода и страха, схватывала всё на лету. Многолетнее, культивируемое кокетство — исчезло. Признаки звездности, вообще не просматривалась. Даже было как-то жалко[2] отпускать её, не использовав тренированное синюшное тело по назначению[3].

Сопровождение, выделенное Борзовым, в виде четырёх штук мордатых и пахнущих дешёвым одеколоном субъектов, в качестве охраны, моими усилиями щедро угостили клофелином. Чуток отклофелинили, а они и отключились. Сразу после паровозного гудка и отправления из Питера, им в купе (справа и слева от купе Глафиры) передали по очень красивой бутылке коньяка, с заграничными буквами, то там, то сям, в беспорядке разбросанными на этикетке и словами «Cognac» по середине.

Впрочем, по поводу моего восхищения умом красавицы, возможно, я поторопился. Хотя, нет. Звезда балета попросту не проснулась нормально, т. к. с бухты-барахты начала интересоваться обещанными ей крупными деньгами.

Пришлось удовлетворять женское любопытство, загадочно улыбаться, и, напустив мистического тумана сообщать ей, что-то вроде: «Главное — это человеческая жизнь в отдельно взятой судьбе конкретного субъекта балетного дела… А деньги заработать талантливому, а главное красивому человеку завсегда можно, для этого нужно просто сегодня остаться живой».

Даже при тусклом свете ночника было видно, как бедняжка побледнела и у неё задрожали руки.

— Да, да конечно, — лихорадочно швыряя вещи в сумку заторопилась она.

— Я могу надеяться на ваше благоразумие, — поинтересовался я, протягивая ей календарик с её изображением. — Автограф прошу для живущих потомков.

Она непонимающе посмотрела на меня. Пришлось ей, до смерти напуганной помогать выносить вещи и чуть ли не силой одевать верхнюю одежду. Она так торопилась расстаться со своими поклонниками, что готова была, чуть ли не голой выбегать на перрон Бологого.

В итоге бессонной ночи, в сухом остатке имел спасённую православную душу. Зло надсмехаясь на собой, был горд тем, что не поломал гастрольный график «Киров балета Мариинского театра». Ещё — принципиально растоптал мелкобуржуазные планы подстраивающегося под идеалы «Единой неделими» злодея Борзого. Шиш ему, а не увеличение надоев за счёт использования главной красоты России.

Что ещё? За людей, потратившихся на театральный билет, можно было оставаться спокойным, они не остановятся на полпути и смогут за потраченные деньги, полностью получить потрясающее удовольствие от посещения спектаклей с участием лучшей балерины мира. Наслаждение передовыми идеями социалистического реализма оставим тем, кто следует ленинским идеям отражения существующей действительности в преломлении сквозь искусство (или вопреки ему).

ГЛАВА 31[4] Коммуна. Тайный вздыхатель. Собрание

Главное развлечение которое предоставляет жизнь на Голомятном — это, безусловно, похороны. Условия суровые, ширнуться нечем, выпить, с ног собьёшься в поисках и всё равно, хрен тебе в бумажке, а не добрая стопка водки. От такой тягостной и унылой жизни один, два человека в месяц, как бунтари и социалисты в ссылках Туруханского края, с жизнью всё таки прощались. Кому-то невмоготу отсутствие материнской ласки, отсюда и суицидальные наклонности с их скорой реализацией (старых в коммуне не было, они не доживали до момента своего направления в этот санаторий), а кому-то развлечение и радость от присутствия на дороге, ведущей в последний путь.

Приходится закладывать шурфы и тротилом взрывать мёрзлую породу, после края пантеона не подравнивали. Потом закапывали покойника так, чтобы медведи это лакомство не откопали. Затем траурный митинг, и после него главное событие — поминки. Фуа-гра из сухопродуктов, брагулька, а то и «тройняшки» удастся его родного и забытого одеколону хлебнуть познать, вспомнить предназначение истертого слова — счастье. А уж если кто из административной головки или из актива коммуны ляснется, тогда и гидрашки перепадёт. Слушай сюда, зальёшь её брагулькой, и поиски кайфа можно отложить на долгое время, торкнет серьёзно и держит пару дней капитально.

В случае сбоя организма, это если повезёт, иногда счастливцев даже рвёт на вечную мерзлоту. Красота, да и только. Чётко, ярко, выпукло, динамично. И глядя с вершины могильного холмика на копошащихся внизу людишек, не скучно смотреть на них и вспоминать спаривающихся кроликов. Будем печень беречь. До свиданья! До новых встреч.

* * *

Когда температуры за бортом скокнут градусов за сорок и плевок замерзает не долетев до земли, подступает момент еще одного развлечения. Выйдешь из домика-цубика (ЦУБиК — цельные металлические блоки (дома) приспособлены для жизни людей на крайнем Севере) глянешь окрест себя, очень уж интересная атмосфера окружает. Тихо, морозно, позитивные эмоции от предвкушения предстоящего согревающего тепла. Не ленись, вслушайся в эту, казалось бы, мертвую тишину, и вот когда начинаешь улавливать дробный «стук дятла» издаваемого генератором дизельком — вообще красота. Стучит — значит, люди здесь есть, ведь кто-то должен стукача смазывать, проводить технический осмотр и заливать в горловину топливо в его прожорливое чрево.