Читать интересную книгу ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ - Виктор Тихомиров

Еще он только запускал двигатель, а уж почти натурально ощущал момент встречи и изумление юного создания, и все те свои излюбленные жесты и слова, которые он сможет употребить с несомненным успехом. Одни только темные иностранные очки можно было очень эффектно снимать изящным жестом или поправлять на переносице. Наконец, надо же было когда-нибудь воспользоваться и своим необыкновенным голосом в личных целях. Как тут было повернуть вспять? Да никак.

И артист, что называется, «поперся» на свиданье, прямиком ко всем известному памятнику Ленину.

Ленин, как и положено ему, простирал руку к необозримым горизонтам и недосягаемым далям светлого будущего. Девушка Соня, поскольку на сто процентов была уверена, что артист на свидание не явится, а просто она представит себе, что вот он пришел, и они разговаривают, и он так знакомо щурится, поправляет свою изогнутую, как запятая, челочку, и улыбается лично ей, а не целому кинозалу, для большего ощущения счастья купила эскимо на палочке. Эскимо же не могло помешать мечтам, оно и не мешало. Соня щурилась на Ленина, несколько заслонявшего солнце, и подлизывала эскимо. Тут и «москвич» какой-то подъехал сбоку и припарковался у газона.

Сперва Соня заметила, что Ленин будто нахмурился и покосился на нее явно неодобрительно. «Как каменный гость», — подумала она и в следующий миг увидала знакомую фигуру кинозвезды, выбирающуюся из «москвича». Сердце ее в последний раз стукнулось о ребра и замерло.

Как только Ворон выпрямился, его тотчас узнали все сидящие на других лавочках и принялись жадно рассматривать и привставать со своих мест, переглядываясь. Ведь появление кинозвезды в обычной обстановке делает окружающую действительность несколько как бы «кином». Тотчас начинает казаться, что сейчас начнут происходить вокруг интереснейшие события, возможно со стрельбой или мордобоем. Вот только артист откроет рот и что-нибудь эдакое промолвит, как все преобразится, потому что и окрестные дома, и маячившие перед глазами предметы сейчас уже, отчасти перестали быть узнаваемы.

Слава Богу, нравы у нас северные, не то, что в теплых странах, типа какой-нибудь Италии. Там кинозвезду без охраны не медля разорвали бы на части, или, по крайней мере, принялись бы орать и наскакивать, делая энергичные жесты. У нас не то. Обыкновенно, все только таращат глаза, максимум — привстают с мест, не решаясь даже попросить автограф, но руками по большей части без спроса не касаются.

Так что Ворон, сразу узнавший рыжеватую девушку, спокойно достиг скамейки и плюхнулся рядом, хоть и несколько поодаль.

От изумления Соня позабыла об эскимо, которое начало стремительно таять и приготовилось было обрушиться с палочки на единственное ее нарядное платье, но артист заговорил, причем с совершенно неподвижным лицом:

— У вас мороженое тает. Вы Соня?

Соня кивнула и лихорадочно подхватила тонкими губами эскимо, даже палочку почти всю скрыла в полости рта, и так замерла, будто ее застали за хищением лакомства.

Ворон, не поворачивая головы, процедил сквозь зубы:

— Сзади, у газона стоит голубой «москвич». Идите и садитесь на переднее сиденье. Там не заперто. Быстро, но спокойно, — поторопил он девушку, не будучи уверен, что до нее дошло.

Соня поднялась и пошла на ватных ногах в указанном направлении, как сомнамбула, прямо через газон, и казалось ей, что пространство позади сворачивается за ней в трубу, как огромный ковер.

У самого москвича, мороженое полностью дотаяло во рту, девушка проглотила шоколад с молоком и, вытолкнув языком палочку, будто нечаянно уронила ее под колесо.

Ворон пару минут изображал из себя каменное изваяние для окружающих, потом резко встал и, двинул было, с надменным видом по дорожке, в обход газона, но передумав, повернул вбок и тоже потопал по траве, прямиком к автомобилю.

Народ безмолвствовал.

…

Как только «москвич» отъехал, на самой дальней скамейке один гражданин опустил развернутую газету со случайной дырой посередине и оказался никем иным, как сержантом Перцем в штатском. За спиной сыщика притулился его велосипед. На лице Паши написано было полное отчаянье. Он вообще-то следил за дядей-инвалидом по «ориентировке», в свой личный выходной, надеясь отличиться по службе и, может быть даже совершить какой-нибудь подвиг, если представится случай. Он еще хотел купить для пионерлагеря акварельных красок и кисточек в канцтоварах, но собирался это сделать на обратном пути.

В «ориентировке» Дядя проходил как субъект, подозреваемый в незаконной коммерческой деятельности и связях с уголовниками, а может быть и с иностранцами. В своих фиолетовых очках, в которых он время от времени «косил» под слепого инвалида, Дядя сам подвернулся сержанту у вокзала, и привел того к памятнику, по чистой случайности. Неизвестно ведь сколько раз мы пересекаемся с посторонними людьми до того, как по воле, случая они сделаются для нас значительными персонами.

Сержант не мог догадываться, что следуя за Дядей, он движется навстречу такому крупному жизненному разочарованию, да еще при личном участии знакомой звезды экрана.

От огорчения Паша почти перестал следить за инвалидом, который, сидя на своей скамейке, разложил рядом самодельные фото-календарики с портретами генераллисимуса Сталина, американского певца Билла Хэйли, с прилипшей ко лбу загнутой челкой и, раскрашенными анилином, полуголыми девками. Само — собой, не обошлось и без Муслима Магомаева с открытым и несколько перекошенным ртом. Чувствовалось, что инвалид в курсе общественных пристрастий.

Тотчас к нему расхлябанной походкой приблизился грязноватый подросток Федька Сапожок, одним из свойств которого было появляться в ненужном месте и в ненужное время, и попытался спереть один анилиновый образец.

Дядя подскочил, как пружина и с криком: «Я студент-инвалид!», — принял бойцовскую стойку. Подросток стушевался и спросил заинтересованно:

— Почем батька Сталин, дядя?

— Рупь! — ответил инвалид, как отрезал.

— Дайте, — протянул подросток трешницу.

Дядя отсыпал два рубля сдачи, оба юбилейные, с Менделеевым. Совершив покупку, Федька направился к скамейке с Пашей. Подойдя, он сунул в рот, вынутый из кармана окурок и, изогнувшись, обратился к сержанту:

— Пацан нах, дай, бля, прикурить от огня.

— Второгодник? — осведомился Перец, — сирота?

— Чегой-то? — обиженно выпрямился подросток и икнул.

— А тогой-то, — отчеканил сержант, седлая велосипед, — только сироты и второгодники курят в детстве и матерятся! — с этими словами он резко натянул Федьке его кепку на глаза и оттопыренный нос.

Оказавшись временно в темноте, подросток вдруг сообразил, что это, пожалуй, тот самый милиционер, который фантастически дрался велосипедом, только в другой одежде. Тем более и велик знакомый тут же, при нем. Федька принялся лихорадочно стаскивать кепку, ожидая еще тумаков, но не дождался. Сорвав головной убор, он уж не обнаружил велосипедиста, плюхнулся на скамейку и подумал горько, что ведь он действительно маленький еще, и стать большим наверное можно не только куря и выпивая, а и по-другому, поступить, к примеру, наконец, все-таки в ФЗУ?

Паша тем временем, заехав за угол, притормозил и, развернувшись, продолжил наблюдение за студентом-инвалидом с более отдаленного расстояния.

Поторговав с полчаса, Дядя свернул товар и, вдруг ловко запрыгнул на «колбасу» проезжавшего трамвая, прижался щекой к вагонному номеру и, обо всем забыв, двинул далее, по своей надобности, наслаждаясь одновременно скорой ездой.

Заметим, что в те годы, когда еще не износились трамвайные рельсы со шпалами, трамваи гоняли, как угорелые, что и побуждало многих кататься на «колбасе» и гроздьями свисать из дверей в часы пик. Ведь, как справедливо заметил классик: «Какой же русский не любит быстрой езды?!» И это распространялось не только на досужее время, но и когда люди поспешали к своим рабочим местам.

Паша немедленно помчал следом, усиленным вращением педалей стараясь разогнать напавшую на него как будто из засады тугу — печаль.

Ленин, с высоты своего положения, смотрел ему вслед чугунным взором с глубокой грустью, будто догадываясь прозорливо, ввиду предстоящей переплавки, что хоть этот парень и сделан из менее прочных материалов, а проживет дольше.

42

В машине Ворон поскорее запустил мотор и резко рванул с места. Соня чувствовала, что ее охватил столбняк, и она никогда в жизни не решится повернуться к артисту, чтобы встретиться с ним взглядом. Ладони ее вспотели, сжались в маленькие кулачки, внутри которых поместились крохотные живые птички. Почему-то на этих воображаемых птичках и сосредоточилось все ее внимание.

— Не скрою, Соня, вы мне понравились, — заговорил Ворон раскатистым, сразу заполнившим все москвичовское пространство голосом, — ваше письмо… Вы, конечно, очаровательны! А я не настолько черств, чтобы… Но я так занят! Вы не можете себе вообразить. С утра до вечера на студии, по ночам — тоже самое…