Читать интересную книгу Ребята с нашего двора - Эдуард Шим

Мужчина возвратился в переднюю и стал укладывать в чемоданчик свои отвертки и стамески.

Жека, минуту помолчав, спросил:

— Ну, а с буфетом-то этим… Чего он вам сдался?

— Да так, — сказал мужчина. — Посмотрел — и поработать захотелось, руки зачесались. Хорошая вещь-то.

— А мать говорит — рухлядь.

— Знатоки… Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку какую-нибудь.

Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от колючих металлических опилок.

Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную блестками новогоднюю свечу.

— Добро… — Мужчина огляделся. — И окошки бы завесить еще.

Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело. Было похоже на приготовления к киносеансу.

Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу.

— Нет, — сказал он. — Не показывает себя. Погоди…

Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее — по комнате разнесся запах спирта, — затем протер доску.

Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с зеркала.

— А теперь гляди… — Мужчина поднес свечку поближе к доске.

Это было удивительно. Темно-красное дерево, из которого была сделана доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза.

Мужчина еще ближе подвинул свечку.

Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них, троился, и казалось — вся доска пронизана винно-красным переливающимся светом.

— На что похоже? — спросил мужчина.

— Как огонь в печке…

— Верно. Этот рисунок дерева так и называется — «пламя». Живой огонь… Весь буфет когда-то вот так сиял.

— Мы не знали, — сказал Жека.

— Жалко, доску ты покарябал.

— Не придет же в голову — свечку тут зажигать.

— Свечка для наглядности, — сказал мужчина. — Эту мебель давно делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение рассчитывал…

Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные струйки.

— Раздерни окошко, — сказал наконец мужчина.

Он погасил свечку, вставил доску на место.

— Тиски привернуть?

— Не надо, — сказал Жека.

— Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел — ружья-то мастерить. Оно для кого? Для брата младшего?

— Для меня, — сказал Жека неохотно.

— Ты, вроде, вышел из детского возраста.

— Это не игрушка, — сказал Жека. — Это фоторужье. Сюда надевается аппарат, чтоб удобней снимать. В лесу, например.

— Вон что. А я уж удивился.

— Верстак негде поставить. Нету места.

— В такой здоровенной квартире?

— Они новую мебель покупают, — сказал Жека. — Старую выбрасывают, новую покупают. Один буфет остался, который позволяют трогать. Вот я здесь и работал.

Мужчина выдвинул ящик с покосившейся передней стенкой. Из ящика тотчас вывалилось донышко.

— Видите? — кивнул Жека. — Мать говорит — он свое отслужил.

— Знатоки… — насмешливо повторил мужчина.

Он разобрал тонкие ящичные стенки, осмотрел их. Каждая стенка заканчивалась фигурными шипами, похожими на птичьи хвосты.

— Отслужил?

Легко постукивая ладонью, он собрал ящик. Вогнал донышко в пазы. И, держа ящик на одной руке, как чашу, прошел к столу, взял графин с водой. Струя воды плеснула на дно и забулькала. Испуганно улыбаясь, Жека смотрел на этот фокус. Пол в квартире был недавно отциклеван и помазан лаком: мать не разрешала ходить по нему в ботинках… Если вода прольется — беги из дома. Но ящик не протекал. Даже капля не просочилась. Мужчина подождал еще, протянул ящик Жеке:

— Иди вылей.

И когда Жека вернулся, сказал, не скрывая гордости:

— Вот работали мастера! Понимаешь, никто ведь этого не требовал. Ящик — не кастрюля, герметичность не нужна. А мастер иначе не умел.

— Я думал — это вы так починили.

— Это он так сделал, — сказал мужчина. — Я сразу почерк увидел. Это, брат, мастер высшего класса! Он шурупы молотком не заколачивал. Он себя уважал, и работу уважал…

Зазвонил телефон.

— Да! — сказал Жека в трубку. — Ага. Почти все выучил. Ну, мам, ну, конечно… Вот соберусь и пойду. Хорошо, не буду задерживаться. Нет, никто не приходил. И не звонили. Все в порядке. Ладно, ладно, я оденусь теплей.

Пока Жека разговаривал по телефону, мужчина все осматривал, все поглаживал буфет ладонью.

— Слушай, — спросил он, — а ты ружье тайком мастеришь? Чтоб не видели?

Жека обернулся:

— Откуда вы взяли?

— Догадался, брат.

— Ну и что? — сказал Жека с вызовом. — Я про вас тоже догадываюсь, да молчу.

— А ты скажи.

— Чемоданчик нарочно такой взяли? Чтоб никто не подумал, что в нем инструменты?

— Ух ты, — сказал мужчина. — Вот это глаз!

— Кое-что вижу.

— Сейчас все шабашники так ходят, — сказал мужчина. — При галстуках, в шляпах. Зачем же мне выделяться? Я вот только невезучий… Инструмент есть, а халтурку не сшибить. Озеров в больнице, у тебя мамаша строгая…

— Вам же деньги не требуются!

Мужчина усмехнулся:

— Действительно, может, взять да приплачивать? Предложи мамаше: один чокнутый шабашник согласен платить за работу… Да, приятель, положение трудное. И ты от своих прячешься, и я тоже прячусь. У сына этот чемодан взял.

— Вам-то чего прятаться?

— Тоже скандалов не хочу.

— Вы взрослый, сами можете командовать.

— Не выходит, — сказал мужчина. — Я тихий, сговорчивый. Вот не хотел на пенсию, а меня уговорили. Сын уговорил: бросай, мол, физический труд, переезжай к нам, поживи спокойно. Я переехал. Живу, как барин. А без дела-то черт-те как тошно! Брожу неприкаянный, не знаю — то ли напиться, то ли утопиться.

— Ну и работали бы, — недоверчиво сказал Жека.

— Сын обижается. Ему зазорно. Вдруг кто-то подумает, что у такой знаменитости отец нуждается…

— Можно ведь объяснить.

— Он не поймет, — сказал мужчина. — Он свою работу не любит. Вот и знаменитый, и способный, и передовой, а позволь не работать, он бы и не пошел. Ему непонятно — любить работу.

— Тогда разругались бы!

— Ты со своими ругаешься? — спросил мужчина. — Не так оно просто. Семья, родные люди.

— У меня отец неродной, — сказал Жека.

— Плохой?

— Нет, он ничего. Только угодить очень старается. Ну, в общем… как задобрить хочет. Я не прошу, а он всякую ерунду покупает — рубашечки там, носочки. Ему хочется, чтоб я благодарный был. Если это ружье увидит, обязательно купит магазинное. А я не нуждаюсь.

— Своими руками лучше?

— Конечно. Никому не обязан.

— А чего ты этой обязанности боишься? — спросил мужчина. — Ну, сказал ему «спасибо», и все тут.

— Он же хочет, чтоб его любили. Как родного.

— Ну и что?

— Так не за подарки же эти…

— Понятно, — сказал мужчина. — И тебе, приятель, тоскливо бывает? Ну, дела…

— Раньше у меня звери всякие жили, — сказал Жека. — Черепаха была, суслики. А один год я пчел на балконе держал, все удивлялись даже… Но сюда переехали, и мать взялась порядок наводить. Просто помешалась на этом порядке.

— А он?

— Потому и обидно. Должен ведь понимать. Раньше-то улыбался: «У тебя призвание!» А теперь не вспомнит.

— Он у тебя кто? — спросил мужчина.

— Музыкант. На трубе играет.

— Знаменитый?

— Так себе.

— А у меня знаменитый, — сказал мужчина. — Институтом заведует в тридцать два года. Мировая величина. Но работает — будто крест несет на Голгофу.

— Наш-то старательный, — хмуро сказал Жека. — Посуду на кухне моет. Коврик выбивает каждый день. Суетится.

— А мой — общественник. Бегает из гостей в гости, лишь бы ничего не делать.

Жека начал собирать учебники в портфель.

— Приходите завтра! — вдруг сказал он решительно. — Если хочется, так приходите! И починим этот буфет. Сейчас мне на английский идти, а завтра я промотаю!

— Хочешь самостоятельность проявить?

— Буфет мы со старой квартиры привезли, — сказал Жека. — Он наш. И если ценный, так имеем право оставить.

— Для тех, кто понимает, он подороже новой мебели.

— Ну вот, — сказал Жека. — И пусть не думает, что мы приехали нищие. Я вам буду помогать завтра, ладно?

Мужчина о чем-то думал, пощипывая себя за бровь.

— Может быть, ты и прав, — произнес он. — Почему надо от кого-то зависеть? Я работать хочу. Нравится мне работать. Вот приложу руки, и этот буфет — на всемирной выставке показывай… Ведь второго такого не подвернется. А вообще — наймусь в пэ-тэ-у, буду ребятишек учить. Он считает, с меня обузу снял. А мне тошно. И на него глядеть тошно: я не привык, что на работу идут, как на каторгу!