Читать интересную книгу Ребята с нашего двора - Эдуард Шим

Девчонка Клавка не пикнула, когда Митенька отобрал у нее мяч, и безропотно поволоклась за Митенькой через двор, и по лестнице до самого чердака, и сейчас, обмирая от ужаса, полезет в чердачную темноту. Ее тоже ничто не остановит. И чем больше ты будешь пугать девчонку Клавку, чем сильнее заставишь страдать, — тем приятней ей будет.

Взрослые люди читают детям сказочки. Например, про какую-нибудь Марью-царевну, что отправилась искать своего жениха за тридевять земель и на этом пути шла через леса и горы, перебиралась через моря и реки да вдобавок побеждала и Кощея Бессмертного и Бабу Ягу. Взрослые читают такие сказочки, а сами ни капельки в них не верят. Взрослым кажется, что ничего похожего не бывает. Да и в самом деле: кто из взрослых сейчас отправится из-за любви за тридевять земель, кто истопчет чугунные башмаки, каменный сухарь изгрызет? Смешно. Нету таких взрослых. Но сказочные герои все-таки не перевелись, их можно встретить в любом детском саду. Вон девчонка Клавка — ничего другого ей и не надо, дай только лес погуще да речку поглубже, через которые надо переправляться!

Митенька отодвинулся, прячась за трубу, и устремил хищный взгляд на полуотворенную дверь. Сейчас, сейчас… Покажись только, девчонка Клавка. Получишь полное удовольствие.

В полоске света, наискось падавшей с лестничной площадки, появилась вздрагивающая Клавкина рука. Качнулся и вспыхнул белобрысый локон; мелькнуло просвечивающее, как апельсиновая долька, Клавкино ухо… Митенька напружинился, набрал в грудь воздуха…

И в этот миг наверху, по черному куполу кровли, прокатился железный гром. Все пространство чердака, замершее в постоянной тишине и мраке, внезапно пробудилось, зазвенело, заголосило… Эхо отозвалось и заметалось средь балок, посыпалась откуда-то слоистая ржавчина. Заплескал крыльями невидимый голубь.

Забыв о Клавке, Митенька мгновенно распрямился. Что это? Откуда гром? Ага, это кто-то ходит по крыше! Великанские шаги прогромыхали над головой и теперь удаляются — будто рыцарь, весь закованный в тяжкие доспехи, скрипя суставами, медленно движется по крыше… У обыкновенного человека не может быть такой страшной поступи!

Надо немедленно убедиться, увидеть собственными глазами!

Митенька с застучавшим сердцем кинулся в глубь чердака, увязая сандалиями в рассыпчатом пыльном песке, которым был засыпан пол. Приходилось лавировать среди труб, перемахивать какие-то низкие кирпичные перегородки; крепкая паутина, будто сплетенная из нейлона, с трудом рвалась под Митенькиными руками.

А сзади, постанывая от кошмарных видений, топотала девчонка Клавка. Митенька оглянулся мимоходом и заметил, что Клавка тащит в руках полосатый мяч. Это надо же: колотится от ужаса, но мяч все-таки подхватила, чтоб не потерялся. Во героизм!

Ослепительно засиял впереди голубой треугольник. Это слуховое окошко. И оно тоже открыто — можно по деревянной лестничке, сбитой из досок, подняться к нему и выскочить на крышу. Просто невероятное везенье!

Слепит голубой треугольник, притягивает. А сумрачные закоулки чердака сразу потеряли половину привлекательности. Все эти трубы, отдушины и пыльные углы можно обследовать на обратном пути. Они никуда не денутся, а вот великан, громыхающий доспехами, может перешагнуть на соседний дом и скрыться… Скорей на крышу! Скорей! Отбарабанили под подошвами дощатые ступеньки, ударило в лицо сквозняком, обожгло пальцы нагревшимся кровельным железом… Выбираясь на крышу задом наперед, Митенька вновь увидел девчонку Клавку. Она продолжала совершать чудеса. Прижимая к животу полосатый мяч, Клавка взбиралась по лестничке, не держась за перила. Руки-то были заняты. Ни один матрос на свете, ни один циркач не смог бы, наверное, повторить такой номер. Глаза у Клавки, вытаращенные от напряжения, полыхали безумной решимостью.

* * *

Не было на крыше великана, закованного в доспехи. Железный гром производили обычные люди. Оказывается, двое дядек — вероятно, монтеры — устанавливали телевизионную антенну. Старую — заржавевшую и погнутую — они сняли, прислонили к кирпичной трубе. А новенькую, с матово поблескивающими перекрестьями трубок, сейчас закрепляли оттяжками.

Один из монтеров, молодой, разделся до трусов и половину лица закрыл пластмассовыми солнцезащитными очками. Он смахивал на купальщика, только что прибежавшего с пляжа. Второй монтер, пожилой, парился в наглухо застегнутом комбинезоне, кепке и брезентовых рукавицах; лицо его лоснилось от пота. А еще он был привязан к трубе веревкой. Здоровенная крученая веревка была пристегнута к его поясу и волочилась за ним, когда он ходил по громыхающей, прогибающейся кровле.

В общем, поглядев на дядек, можно было разочароваться. Шумели-то они здорово, но собой ничего особенного не представляли. И все-таки Митенька не пожалел, что выбрался на крышу.

Никогда он не видел города с такой высоты. Да и не предполагал, что бывает на свете этакий простор — с расплескавшимся солнечным сияньем, текучим ветром, мощным, как прибой, равномерным гулом, поднимающимся со дна бесчисленных улиц…

Впереди четко светились какие-то громадные корпуса с лентами окон, сияли сплошные пояса радужного стекла; за ними торчала заводская труба, как розовая свеча, на нее только что дунули, загасив пламя, лишь тающий дымок остался; за трубой, уступами, до самого горизонта уходили крыши других домов, и в самой дальней дали, над последними крышами, торчала старинная колоколенка, похожая на граненый карандаш.

Справа и слева виднелись клетчатые, редко поставленные башни, по колени затопленные рыжей листвой деревьев; сзади играла, вспыхивала чешуей медленная река; узкий мост повис над ней невесомо, как радуга; еще дальше, за мостом, толпилось стадо желтых подъемных кранов, степенно раскланивающихся друг с дружкой…

Даже девчонка Клавка — и та замерла рядом с Митенькой, пожирая глазами открывшиеся беспредельные миры.

3

Пожилой монтер, грузный и одышливый, работал с профессиональной неспешностью, спокойно, ни на что не отвлекаясь. Для него в этом занятии не было новинок.

А молодой был порывист, переменчив. То напевает что-то бодренькое, закручивая пассатижами проволоку и любуясь своей работой, а то вдруг, запрокинув лицо, молча и пристально засмотрится в небо. Мечтает? Грустит?

— Сколько я этих антенн понаставил… — медлительно сказал пожилой. — Тыщи. Прямо лес железный. А вот до сих пор не понимаю, как они действуют.

— Чего тут непонятного? — спросил молодой.

— Принцип ихний раскусить не могу. Ведь чертовщина какая-то. Вот железяки мертвые. Вот провод без току. А воткнешь — и в телевизоре тебе Райкин во всю будку. Как оно взаимодействует?

— Бывают хитрей загадки, — сказал молодой.

— Эй! Ты опять от веревки отстегнулся?! А ну, прицепись! Не хватало еще за тебя отвечать!

— Да я не кувырнусь, — сказал молодой, снимая очки и вертя их на пальце.

— Мало ли…

— Ничего не стрясется, дядь Сема. По простой причине: я трус…

— Вона чего. Новая новость.

— Нет, давно проверено. Мечтал в летчики попасть. Когда брали в армию, попросился в десантные части. Все-таки к небу поближе… Вот там и проверил себя. Повезли с парашютом прыгать, все прыгнули, а я не могу. В глазах темно, судорога бьет… Инструктор после сказал, что это встречается, психологический барьер.

— И не перешагнуть его, значит?

— Есть люди, которым — никак.

— Ну и наплюй. Кабы у тебя одного такой барьер.

— Я наплевал. Только ведь обидно, дядь Сема. Обидно себя трусом-то чувствовать.

— Мне известно, какой ты трус, — сказал пожилой, швыряя ему веревку. — Отчаянней паразита во всем городе не найдешь! Цепляйся, тебе говорят!

— Если что — извини… — улыбнулся молодой.

— С тобой только нервы мотать! Я б таких выше второго этажа вообще не пускал! Внизу бы сидели!

— Не могу, — сказал молодой. — Тянет под облака-то… Влечет, дядь Сема.

— В самолете не смог, так здесь наверстываешь?

— Если откровенно, я и здесь боялся. Влезу, бывало, а в коленках вибрация. Но оказалось — можно себя за шкирку взять.

Пожилой оторвался от работы и спросил, удивленно моргая:

— Так что… желаешь перешагнуть барьер-то? И опять туда? — Он ткнул отверткой вверх.

— Опять. Я в аэроклуб записался.

— Вон, стало быть, зачем ты на моих нервах дрессируешься! Паразит ты, Володька. Хипи ты, и больше никто.

— Извини, дядь Сема.

— Тянет его! Жизнь поломать охота? Семью заимел, квартира тебе обещана, зарабатываешь — дай бог. Какого еще рожна?

— Не знаю. Хочется.

— Вот это и есть самое вредное! — заявил пожилой. — Самое вредное: когда хочется незнамо чего! Ступай, отвяжи меня от трубы… Человек, Володька, должен жить здраво. Без фокусов. Всякой чертовщины полно кругом, и ежели она внутри человека еще заведется — это будет чересчур. Это поголовный сумасшедший дом будет.