Читать интересную книгу Оливковая ферма - Кэрол Дринкуотер

Переходя через площадь, я замечаю нашего добродушного электрика месье Дольфо: он безуспешно пытается припарковать свой фургон у тротуара, где, на мой взгляд, вполне достаточно места. Перегретый фургон визжит тормозами, а перегретый электрик изрыгает ругательства. Завидев меня, месье Дольфо выключает двигатель и выскакивает из машины, оставив ее практически посреди тротуара. Он широко улыбается и трясет мне руку, словно я только что объявила, что он выиграл в национальной лотерее.

— Bonjour, — здороваюсь я, поражаясь столь причудливому способу парковки.

А кроме того, я очень боюсь опоздать в пекарню и остаться без ланча: весь мой завтрак состоял из двух чашек кофе, и после двухчасовых занятий в спортзале я просто умираю от голода. Но Дольфо, решительно пресекая попытку бегства, крепко берет меня под руку и доверительно шепчет на ухо:

— Мы ведь понятия не имели, мадам. Je suis désolé[102].

— О чем вы?

— Et enchanté[103].

Это наверняка работа Ди Луцио.

На противоположной стороне площади начинают медленно опускаться железные жалюзи на окнах пекарни.

— Мне надо бе…

— Месье Ди Луцио сказал: pas un mot, значит, pas un mot. — Он подмигивает и наконец-то отпускает меня.

Я делаю шаг на дорогу, и меня тут же чуть не сбивает черный «пежо», рискованно вильнувший, чтобы избежать столкновения с брошенным посреди дороги фургоном. Из окон соседнего кафе меня, прижав носы к стеклу, жадно рассматривают несколько местных жителей.

Я даже не представляю, какой секрет мог разболтать им всем Ди Луцио.

* * *

До начала ремонтных работ на крыше и до приезда первых гостей у меня еще есть несколько дней, чтобы продумать планы на лето. Мне надо писать сценарий и заниматься садом, а в первую очередь купить новые книги взамен украденных. В прохладном полумраке книжного магазина я ищу все, что касается истории и разведения олив. Из этих книг я узнаю, что с оливковым маслом, произведенным в окрестностях Ниццы, по мнению знатоков, может соперничать только масло из Лукки в Италии. Впрочем, некоторые гурманы считают, что ему и вовсе нет равных по вкусу, а кстати, и по цене. Еще я узнаю, что на могиле Адама была посажена именно олива. Наверное, доказать это теперь затруднительно, и мне гораздо больше нравится другая легенда — о борьбе между воинственным богом морей Посейдоном и богиней мудрости Афиной за право дать имя городу. Победила Афина, поскольку именно она посадила на месте будущего Акрополя первое оливковое дерево — символ мира и благоденствия. Подозреваю, что голосование завершилось в ее пользу еще и потому, что богинь в древнегреческом пантеоне было гораздо больше, чем богов.

От легенд я перехожу к фактам. Оказывается, больше всего оливам подходит именно средиземноморский климат. Они любят каменистые, сухие почвы и отлично выживают на таких высотах, где гибнут другие деревья. После того как саженец прижился, ему требуется очень мало ухода и самый минимальный полив. Оливы не боятся сквозняков и хорошо переносят даже морозы до минус восьми градусов, если те не бывают слишком продолжительными. Эти деревья с причудливо изогнутыми стволами живут веками, но плодоносить не спешат. Первые плоды появляются на них только на седьмой или восьмой год жизни, а полноценный урожай они начинают давать еще через десять-пятнадцать лет. Наверное, именно поэтому во Франции закон запрещает срубать оливковые деревья, и строителям дорог приходится делать петли, чтобы обогнуть их.

Я брожу под их серебристыми кронами, через которые проглядывает синее, как на рекламном плакате, небо, и заново изучаю освобожденную от зарослей и сорняков землю, переплетение корней, изгибы морщинистых стволов и веток. В древности олива считалась целебным деревом, и сейчас я чувствую, как она передает мне свою силу, спокойствие и уверенность.

* * *

Ближе к вечеру я с трудом отрываюсь от книг и истории оливы, для того чтобы еще раз наведаться на лесной склад. Увы, ворота опять оказываются запертыми. Несколько минут я стою перед ними, раздумывая, не оставить ли записку. Неподалеку на полянке пасется несколько лошадей-пенсионеров, и я подхожу к ним, чтобы погладить. Я и раньше несколько раз проезжала мимо, но у меня ни разу не было повода остановиться здесь. Поэтому я решаю задержаться ненадолго и рассмотреть эту с виду необитаемую местность — возможно, за это время вернется хозяин. Здесь все оплетено побегами дикого клематиса. На обочине валяется смятая картонка из-под молока с арабской надписью. Я огибаю высокое, как кипарис, лавровое дерево. Воздух пропитан каким-то горьковатым, пряным запахом. Я не узнаю его. Может, шалфей? Кусты вдоль дороги украшены метелками мелких ярко-желтых цветов. У меня под ногами поблескивают осколки разбитых бутылок, и я стараюсь ступать осторожно. Сразу за поворотом на склоне приютился небольшой виноградник, который я замечала и раньше. С приземистых кустов свисают зеленые грозди, похожие на полную молока грудь. Между аккуратными рядами виднеется несколько вишен. Может, стоит разыскать хозяина и расспросить его о подготовке почвы, сроках посадки, вредителях, сборе урожая и обо всем прочем? По дороге, шурша шинами, проезжает машина, и только тут я обращаю внимание на то, какая удивительная тишина стоит вокруг.

Я останавливаюсь перед узкой тенистой тропинкой, усыпанной галькой и прошлогодними листьями. Как-то Мишель показал мне ее и сказал, что по ней можно выйти на другую сторону холма. Я сворачиваю и через несколько шагов вижу, что тропинку перегораживает деревянный шлагбаум. На нем нет привычной красно-белой надписи «Défense d’entrer»[104], а это значит, что земля, скорее всего, принадлежит местной коммуне, а шлагбаум установлен только для того, чтобы на тропинке не устроили обычную для этих мест свалку из старых холодильников, ржавых раковин и прочего хлама. Местное население привычно уверяет, что это дело рук арабов, но я не знаю, насколько справедливы эти обвинения.

Вдруг до меня доносится какой-то звук, похожий на слабый стон или мяуканье. Неужели его издают пасущиеся на лугу лошади? Звук повторяется, и теперь я понимаю, что его источник в глубине чащи — там, куда ведет тропинка. Нагнувшись, я пролезаю под шлагбаумом, пробираюсь через заросли хилых португальских дубов и мимозы и оказываюсь на небольшой поляне, посреди которой чернеет остов сгоревшей машины. Звук явно доносится оттуда. Я осторожно приближаюсь и вижу лежащую на боку большую и очень худую собаку с чудесной золотистой шерстью. Она тяжело дышит и настороженно смотрит на меня. Я опускаюсь рядом с ней на колени, но погладить не решаюсь. На правой задней лапе у нее кровоточащая рваная рана. Я робко протягиваю руку, и собака тут же приподнимают верхнюю губу, обнажая внушительные клыки. А может, это вовсе и не собака, а волк? Все может быть, но спасать это великолепное животное все-таки надо. Я медленно выпрямляюсь, раздумывая, что же мне делать. До машины я ее вряд ли донесу, даже если она позволит. Машину сюда тоже не подогнать из-за шлагбаума. Значит, надо спешить домой, звонить ветеринару и привозить его сюда. Я поворачиваюсь, чтобы идти, а собака поднимает голову и жалобно воет мне вслед. От этого звука у меня разрывается сердце, и я перехожу на бег.

Рядом с моим «рено», оставленным у ворот, я нахожу пикап с открытым багажником. Невысокий седой человек достает из него две бензопилы. У него румяное, доброе лицо. Я рассказываю ему о собаке и прошу помочь. Без лишних слов он кладет пилы обратно в багажник и жестом приглашает меня на пассажирское сиденье. На его пикапе мы доезжаем до самого шлагбаума, а дальше идем пешком. Собака при виде нас пытается лаять и сначала не подпускает к себе, но постепенно поддается на наши уговоры и позволяет взять себя на руки и донести до машины. Там мы укладываем ее в багажник рядом с бензопилами, несколькими корзинками и дюжиной пустых винных бутылок.

Мы привозим раненое животное в «Аппассионату» и устраиваем его в бывшей конюшне на нашем старом матрасе, за которым я сбегала в дом. Только тут мой помощник сообщает мне, что его зовут Рене, а я объясняю, что как раз его-то и ждала у ворот, чтобы предложить несколько недавно срубленных деревьев.

— Сосны, оливы и дубы. Вы их купите?

— Pourquoi pas?[105] — улыбается он, и вокруг голубых глаз у него образуется сетка веселых морщин. Я сразу же проникаюсь к нему симпатией.

Пока я звоню ветеринару, Рене осматривает товар, а потом предлагает мне за него сумму на тысячу франков большую, чем та, что запросил Ди Луцио за ремонт крыши. Более того, он сразу же достает кошелек и вручает мне толстую пачку банкнот.

— Может, лучше потом, когда вы…

— Нет-нет. Завтра я приеду вместе с сыном, и, если вы не возражаете, мы прямо здесь распилим бревна, чтобы удобнее было везти.