В мае или начале июня наш старший морской начальник заходил к коменданту, чтобы обсудить вопрос о переброске в Киркенсс наших военных кораблей — не отдавать же такую великолепную морскую гавань норвежцам! Надо сказать, что такие настроения были и у командиров сухопутных частей, и они поддерживались тем, что война кончилась, а приказа нашим войскам выйти с норвежской территории не было и не было. Кое-где начали строить долговременные казармы. Это участило тревожные визиты норвежцев ко мне. Я утешал их тем, что воинская часть не может находиться в бсздсльи — если она не воюет, она строится. Но тревога среди населения росла,
Вопрос с нашим старшим морским начальником вскоре решили, хотя и не самым лучшим образом. Он был отозван из Киркснсса. Прореагировал на это он тем, что подогнал к своей резиденции несколько грузовиков с моряками и погрузил на нес всю мебель своего хозяина — в его присутствии. И вывез. Тот даже не пошел жаловаться.
В связи с окончанием войны наши начали организовывать «границу на замке». Между тем, между Норвегией и Финляндией размеченной границы никогда не было, и многие норвежцы, жившие к востоку от Патсойоки, пасли своих оставшихся коров на территории Псчснгской области. Таких коров наши, конечно, конфисковали, и ко мне опять потянулись жалобшики. Трудность была и с Борисом и Глебом, оставшимся по норвежскую сторону Патсойоки. Его оставили на «замкнутой» границе.
Впрочем, первое дело, связанное с нарушением нашей границы, было у меня еще до 9 мая.
Вызывает меня дневальный в приемную:
— Товарищ капитан, Вас там наш офицер просит.
Выхожу. В чем дело?
Это был командир нашего строительного батальона, тоже капитан, очень хороший человек. Его часть сплошь состояла из ленинградских рабочих, и это была единственная часть, на которую не было ни одной жалобы.
Как помнит читатель, норвежская территория, освобожденная нашими войсками, делилась на две части широкой и бурной рекой Патсойоки. Взорванный немцами мост у Эльвснеса, через который я когда-то лез с донесением, был непригоден для движения, да, вероятно, к тому времени уже и рухнул местами, и норвежцы ходили из Эльвснеса и Ярфьорда в Киркснсс через наш наплавной мост; но этот мост, как я уже упоминал, был по течению выше Бориса и Глеба, так что приходилось идти через прежнюю финскую территорию, а ныне — нашу. Между тем, наши уже готовили будущую «границу на замке», и стройбату было приказано построить специально для норвежцев настоящий мост, который бы вел от Ярфьорда на киркенссскую сторону целиком по норвежской территории.
Приказ есть приказ. Стал наш инженер собирать строительные материалы — а лес-то рубить нельзя! Шарил, шарил и нашел на территории руин киркснссского завода большие запасы шпальника — это такой лесоматериал, из которого делаются шпалы: бревна по форме уже обтесаны, но только пополам не распилены, так что по длине как раз для полотна моста. Начал он с солдатами вывозить шпальник, а тут появляется главный инженер завода Сейнссс и протестует.
Капитан с горечью в голосе говорит мне:
— Неблагодарные, мы для них же мост строим, мы' их освободили, а они… — и прочее, я такое уже не раз слыхал. Я и говорю:
— Подождите, товарищ капитан, давайте разберемся. Вы для кого мост строите? Для народа?
— Ну конечно, для народа! Мы их освободили, а они…
— А шпальник чей, народный?
— Шпальник заводской.
— А завод чей?
— Ну, наверное, частный.
— Вот то-то. А хозяевам до народа дела нет. И вообще не положено с местными властями и учреждениями самим сноситься, на то и существует комендатура. Идите себе в часть, мы это дело устроим, приходите завтра.
Иду к коменданту, докладываю это дело.
Полковник говорит:
— Что же мы будем делать, ведь у нас валюты нет покупать этот шпальник.
— Здесь всем известно, — говорю я, — что администрация завода с немцами рука об руку работала. Поговорите-ка с главным инженером, думаю, вы договоритесь.
Лукин-Григэ шлет за главным инженером. Тот является, как бобик. Полковник сделал лицо Торквсмады и говорит:
— Господин главный инженер, нам известно, что Вы работали с немцами. Придется принять меры.
— Да что Вы, господин полковник, я…
— Не отпирайтесь, нам все известно. Молчание.
— Но мы можем проявить снисходительность, если Вы со своей стороны окажете помощь нашим войскам.
— Ну конечно же, господин полковник, все, что угодно. Мы все отдадим.
— Нам так много не надо. А вот не могли бы Вы отпустить шпальник для постройки моста у Эльвснсса? Для норвежского народа.
Дело кончилось ко всеобщему удовольствию.
Надо отдать должное капитану: когда его часть уходила, норвежцы ее провожали с цветами. Мне было приятно, что капитан был ленинградец.
В конце мая я недосчитался своего несчастного шаркающего связного. Я не знал тогда о приказе Сталина о бывших военнопленных, но я родился не вчера и знал наши разведывательные и контрразвсдыватсльныс порядки, а потому понимал, что, по всей вероятности, он, побывав в гитлеровских лагерях, теперь непременно попадет в наши, а при его слабом здоровье и общей зашиблснности выжить он не имел шансов.
Я был переведен в новую просторную комнату на первом этаже, где были поставлены две койки, и получил нового связного — Поткина. Это был человек, о котором я сохранил самые благодарные воспоминания. Он был маленький мускулистый крепыш, необыкновенно благожелательный и с большим чувством собственного достоинства. И было чем ему гордиться — на гражданке он был орденоносцем-лесорубом, ездил за наградой в Москву, а в армии он во время Киркенссской операции первым ворвался в немецкий опорный пункт на скале и был представлен к званию Героя Советского Союза — и не получил звезды только потому, что часть расформировали, и нее отправленные из нес в центр бумаги автоматически потеряли действие. После конца войны звание Героя более не выдавали.
Не знаю, как, но Поткин сделал всю мою жизнь предельно благоустроенной и легкой. В нем не было при этом никакого низкопоклонства: я хорошо делаю свое дело, и он за это меня уважает. Но и он, Поткин, делает хорошо свое дело, и за это сам себя уважает.
Я приходил в свою комнату, как домой; все для меня было готово, и ждал меня дружелюбный человек.
В нашей комендатуре стали бывать разные новые люди. Остановлюсь на двух из — них, вызывавших симпатию. Один из них был капитан-лейтенант Сутягин, говоривший по-норвежски, хорошо знакомый местным активным антифашистам и боготворимый ими; они называли его «Суттйэге» (Sort-jcger — «Черный охотник»). В военное время он занимался тем, что забрасывал антифашистов, время от времени переходивших наш фронт или приплывавших в Кольскую губу на лодках, в немецкий тыл на полуостров Варангер. Это было связано с неким приключением, о котором мне рассказал профессор географии Гсрцсновского педагогического института в Ленинграде доктор наук П.Г.Сутягин в 80-х гг. В один из его ночных катерных налетов в Варангер он был схвачен немцами, едва ли не приговорен к смерти, отправлен в Германию в лагерь, затем вымснсн нашим командованием на немецкого агента (бывали, значит, и такие случаи!) и после долгой проверки возвращен служить на Северный флот, где снова забрасывал людей на Варангер.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});