– Сказывают, он сам-то с локоток, таконечкий, а пузо у него агромадное, словно целое корыто гороху съел.
– Да не ври, – строго перебил Черепковский. – Человек как и все. Мы вот с Табаковым его видали…
– Да неужто?
– Всамделе. Человек как человек. Голова облезши, как старый полушубок, а шея синя, ровно в петле была, – улыбался Табаков, и партизаны не знали, шутит он или взаправду Аполиён таков.
Вместе со слухами о пожаре и разграблении Москвы доходили и другие, более веселые слухи: народ подымался на врага кругом. Все – и стар и млад, мужчины и женщины. Тут партизан собирал бурмистр, там – отставной солдат, а в соседнем селе – волостной писарь. И всего чуднее казалось, что в партизаны шли женщины.
– Ирод нашу сестру нарушает, – говорила баба. – Вон в Знаменье к помещичьей кухарке двое ихних подлипал влезли в чулан, где она спряталась. Так стряпуха их обоих кухонным ножом и приколола!
Девушки испуганно переглядывались:
– Поделом им, окаянным!
– А тая кухарка – Настасья знает – немолода, годов сорока, да к тому же дурнолица, с журавлиной шеей.
– Им любая гожа…
– Вот добро нашему брату мужику, – улыбался Табаков. – Только б от него лошади не шарахались, то и красив!
Отовсюду шли рассказы об убийствах стариков и детей, о насилиях и грабежах солдат «великой армии».
В деревню иногда наведывались группы мародеров, но Черепковский не зевал, всегда достойно встречал их со своими партизанами. И его отряд все больше вооружался. Кроме того, молодежь ходила на страшное бородинское поле собирать ружья и патроны. И вскоре у большинства партизан уже были ружья.
Черепковский учил партизан на лесной полянке стрелять. Стреляли в соломенный куль, на который надевали мундир убитого французского солдата.
И через неделю уже кое-кто из молодых хвастался перед девками:
– Я к ружью, как крючок к петельке, приловчился. Мои выстрелы всегда верны, и франц промаха не жди!
II
Война ушла куда-то далеко, совершенно не стало слышно орудийных раскатов. Казалось, всюду царят тишина и покой.
Враг сидел в сожженной Москве. Партизаны со всех сторон окружили ее, не позволяя Наполеону производить фуражировку в окрестностях. У Калуги стояла главная русская армия, которая, по всем слухам, крепла и росла день ото дня.
Деревня повеселела.
– Аполиён сидит как волк, попавший в облаву! – говорили крестьяне.
Почти весь партизанский отряд был уже вооружен, и Черепковский сказал:
– Нечего нам отлеживаться. В военное время не вино курить, не брагу варить. Надо понемногу щипать француза.
По своему солдатскому опыту он знал, что к Москве должны двигаться обозы с вооружением, продовольствием, снаряжением.
– Как станем отбивать их подводы да нарушать подвоз, так Аполиён скорее ножки протянет!
Мужики охотно согласились: что ж, попробуем!
Черепковский отобрал тридцать партизан помоложе, велел им взять с собой на два дня сухарей и толокна.
– А спать-то где и как будете? – поинтересовалась какая-то сердобольная старуха.
– Клади под голову кулак, а бока лягут и так! – шутил Табаков.
– Тебе что? Ты будешь спать в избе, – ответила старуха.
Левон оставлял Табакова на всякий случай в деревне командовать стариками.
Партизаны впервые вышли за пределы своей деревни. Они осторожно двигались к большаку. Во всех деревнях, мимо которых они шли, их встречали партизанские дозоры.
– Куда путь держите? – спрашивали их крестьяне.
– Идем к французу в гости, – серьезно отвечал Левон.
– Час добрый!
К ночи Левон Черепковский со своим отрядом дошел до большака, переночевал в лесу, а утром расположил своих партизан на опушке леса, откуда открывалась Смоленская дорога.
Некоторое время на дороге никого не было видно. Затем показался длинный обоз, идущий с запада. На высоких нерусских фурах что-то везли. Фуры сопровождало большое прикрытие – эскадрон улан.
– Это антиллерийские. Везут порох, бомбы да гранаты, – сказал партизанам Левон. – Взорвать бы их, да у нас сила мала…
Когда обоз прошел, Левон перевел партизан в лощину, где через речушку был проложен небольшой мост. Он выставил с двух сторон караульных, чтобы знать, кто поедет по большаку, и взялся с партизанами ломать мостовины.
Партизаны успели взломать доски моста, когда дозорные сообщили, что со стороны Москвы движется небольшой обоз, сопровождаемый несколькими верховыми.
Левон приготовился встретить гостей – он расположил партизан в придорожных кустах.
Подъехав к поврежденному мосту, французский обоз остановился. Возницы, не ожидая нападения, слезли с телег и пошли к мосту – судить-рядить, что делать.
Партизаны по команде Левона ударили по ним из ружей, а потом кинулись врукопашную.
Произошел короткий бой. Из пеших и конных французов не уцелел никто. Партизаны отделались сравнительно благополучно: шесть человек были легко ранены.
Левон Черепковский, гордый и удовлетворенный, возвращался домой с добытым оружием и трофеями.
Все встречные крестьяне хвалили их за удаль и завидовали трофеям.
В этот день деревня напоминала шумный базар. У Старостиной избы, окруженные односельчанами, стояли и сидели партизаны. Они рассказывали о своих делах.
– Дяденька Левон, а что этот рыжий кричал: «Русь, пардон!»? – спрашивал молодой паренек.
– Это значит: сдаюсь! – объяснил Черепковский.
– А ты должон ему отвечать: «Нике пардон!» Стало быть, нет тебе никакой милости, ворюга! – прибавил Табаков, которому хотелось показать, что и он не лыком шит, а тоже кое-что знает.
– Я как подскочил к тому высокому, он хотел меня срубить сашкой. А я стукнул его прикладом, он и перекувырнулся. Я гляжу: помер аль нет? Хотел колоть штыком, а Петька кричит: «Брось, не коли! Сам околеет!» – рассказывал другой парень.
Табаков даже закашлялся от смеха.
– Такой детина даст, да еще спрашивает: помер ли? После твоей рученьки надо сразу панифиду заказывать!
– Что ж, мы гостей не звали, а постели им постлали, – нравоучительно заметил Черепковский.
– А я, – постарался завладеть разговором третий партизан и сам уже заранее смеялся своему приключению, – вижу, бежит поп, на плечах риза, на ризе хрест. Ну как тут его бить? Я и кричу дяде Левону: «Это ж поп, как в него стрелять?» А дяденька мне отвечает: «Он только прикрывается хрестом, а такой же поп, как мы с тобой!»
– И ты в хрест стрелил? – возмущались бабы.
– Хрест на плечах, а я чуть пониже, в поясницу вдарил!
– И зачем он, сучий сын, в ризу рядился? – не переставали возмущаться бабы.
– Набравши, награбивши в Москве, сами не знают, что и делают. От дожжа заместо плаща надел ризу, конечно! – объяснил Черепковский.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});