для него наркотиком, – задумчиво ответил Жариков. – Да, к Гэбу-то он зашёл? Он же к нему собирался, когда дверь долбал.
Эд расплылся в широкой улыбке и ответил по-английски:
– Сидят, беседуют. Я сказал, что, если махаться начнут, вырублю обоих на хрен так, что и на Пустырь не возьмут.
– И согласились? – весело удивился Крис.
– Я им свой номер ткнул, – улыбался Эд. – Я же, считай, просроченный уже. Ну и, каждому смазал легонько… для вразумления.
– Эд! – Жариков укоризненно покачал головой.
– Так совсем легонько, – повторил Эд по-английски с обезоруживающей улыбкой и перешёл на русский: – И дал им время, пока кружку воды выпью.
Крис встал и налил ему чаю.
– Давай. Пей, чтобы без обмана было.
– Чай не вода, быстро не пью, – уверенно ответил по-русски Эд, сделал несколько глотков и поставил кружку на стол. – Вернусь и допью. Пошли, Крис, вдруг нести придётся. А то тяжёлые оба.
И Жариков не смог не рассмеяться. Что ж, в каждом мире свои законы, и, балансируя на границе миров, парни ухитряются приспособиться к обоим.
Тетрадь сорок третья
Графство Эйр
Округ Стоунфорд
Региональный лагерь репатриации
Дождь шёл, не переставая, то ослабевая, то усиливаясь. Мужчины перестали собираться у котельной, детвора сидела по комнатам: мало у кого была крепкая обувь для прогулок по такой погоде. Половину своего выводка Терёха теперь таскал от семейного барака до столовой на себе. С одеждой его Доня ещё исхитрялась, а с обувью совсем плохо. Да и у взрослых… у многих не лучше. С Женей и Алисой теперь в одной комнате жили другие. Женщина с бесцветными, как седыми волосами, и её сын, десятилетний пацан. И Эркин уже не мог, как раньше, целыми днями сидеть у Жени. Нет, эта женщина не злая, если бы что было, он бы увидел, догадался, ну и… нашёл бы что сделать. И мальчишка Алису не обижал. Попробовал бы… Но Даша и Маша были свои, а это – чужие.
Эркин лежал на кровати поверх одеяла, одетый, только сапоги скинул, и глядел в потолок. Обычное занятие большинства мужчин в лагере в такую погоду. В их комнате появилось двое новеньких. Седой молчаливый мужчина – Эркин за эти дни голоса его ни разу не слышал, тот даже не храпел ночью – и парень, сразу ставший главной достопримечательностью лагеря…
… В день отъезда к автобусу вышли многие. Он и Женя тоже. Провожать Машу и Дашу. Обнимались, целовались, прощаясь… да, он понимал, что больше их уже не увидит. И ведь всю жизнь у него так: только не то что подружишься, а просто, ну, сблизишься как-то с кем, так либо тебя, либо его продадут, и всё, навсегда. Хоть и привычно, а душу рвёт. Девочки оставили Жене листок со своими полными именами, чтобы потом, когда уже устроятся на новом месте, можно было бы найти друг друга. Есть, говорят, такая служба специальная по розыску потерявшихся. И Женя им дала листок с данными на себя, Эркина, даже Алису, но, когда они устроятся и где… Словом, расцеловались, поплакали, снова расцеловались и, наконец, загрузились. И ревя мотором, разбрызгивая лужи, автобус – в самом деле, громадина – развернулся и выехал. Вот, пока закрывали ворота, и увидели идущего по дороге к лагерю парня с тощим вещевым мешком. Ну, идёт и идёт, мало ли таких, кто сам по себе, на попутках и пешком добирался до лагеря. Но рядом с парнем бежала собака. Большая остроухая…
…Эркин, не меняя позы, приоткрыл глаза, покосился. Да, вот она, лежит под кроватью и тоже будто спит, но только шевельнись – сразу натолкнёшься на её немигающий звериный взгляд…
…Хоть пришёл парень рано, до общего завтрака, но просидел в канцелярии почти до вечера. После завтрака пришёл крытый грузовик с большой группой, потом ещё два. Комендант бегал, размещая прибывших. Он и Женя попробовали сунуться насчёт комнаты в семейном бараке, вернее, говорила Женя, а он только стоял рядом. И получили в ответ:
– Молодые ещё, успеете наиграться-натешиться, – а потом уже серьёзно и, глядя не на Женю, а на него. – Из семейки две выехали, а въезжают пятеро. Пять семей, Мороз, и в каждой пискунов куча, соображаешь?
Осталось кивнуть и отойти.
– Ничего, Эркин, – Женя погладила его по плечу. – Мы же всё равно вместе.
Он кивнул. Женю позвали опять в канцелярию, и она убежала, а он пошёл за баню послушать новеньких. Может, что интересное расскажут. И уже под вечер, незадолго до ужина, он пришёл забрать талон и посмотреть, кого подселили на Костину койку. На койке Анатолия уже лежал, отвернувшись к стене, этот седой, приехавший с первым грузовиком. Фёдор, Грег и Роман были на месте. Молча лежали на кроватях, ждали, поглядывая на дверь. Он сел на свою кровать и тоже стал ждать. Если до ужина никто не придёт, то останутся они пока впятером. Не остались. Стукнув по косяку, вошёл комендант с каким-то необычным, будто смущённым выражением лица, а за ним этот парень. С собакой.
– Так, – сказал комендант по-английски, – ну вот, Морган, занимай эту.
– Да, сэр, благодарю вас, – держа собаку за ошейник, парень подошёл к кровати.
– Однако, – не выдержал Фёдор, приподнимаясь на локте, – это что же такое будет? На псарне, значит, жить будем?
Говорил по-русски, но парень если не понял, то догадался и быстро заговорил по-английски, прижимая к себе собаку.
– Нет-нет, от него никакого беспокойства не будет, клянусь. Он тихий, безобидный.
– Это лагерная псина безобидная?! – с плохо скрытой ненавистью спросил по-английски Грег.
– Лагерная?! – он резко вскочил на ноги.
Парень двумя руками обхватил вставшего на дыбы пса, прижал к себе.
– Нет-нет, это он от неожиданности, он привыкнет, я ручаюсь, пожалуйста.
– Это что же? – Роман медленно плавно встал, – Как в тюрьме теперь? Не шевельнись без команды, так, что ли?
Парень, продолжая прижимать к себе глухо рычащего пса, обводил комнату затравленно-умоляющим взглядом.
– Он никого не тронет, клянусь.
– Ну, Морган, – развёл руками комендант, – я уж не знаю, куда тебя, разве только…
– За ворота, – закончил за коменданта Фёдор. – Да поставить во дворе будку, это ж всей работы на полчаса. Цепь покрепче, и все проблемы.
Парень покачал головой.
– Мы всегда вместе, – и попытался улыбнуться. – Будку на двоих придётся делать. И цепь… тоже.
Комендант посмотрел на них, пожал плечами. И ушёл. А парень остался…
…Эркин посмотрел на покрытое водяными струйками окно, на часы. До обеда ещё часа два, да, точно, два и немного минут. Спать неохота, делать нечего. Такая