мы… из рук ели и по команде жили, у кого подлиннее поводок был, у кого покороче, но… но на поводке, о свободе и не мечтали. И парни на поводках… болтаются. Ладно, если ему руки восстановят…
И от внезапной мысли он рывком сел на кровати. Чёрт! Как же он раньше не сообразил?! Ну, зачем белякам, чтоб у него руки задействовали? А затем! Да ясно же: кто-то, ну, не из врачей, им вряд ли, да тот же русский майор или начальство его и возьмёт себе. Опять стоять за правым плечом, водить машину, разбирать почту, мыть в ванне, накрывать и подавать на стол, брить и – самое главное – стрелять, бить ножом и кулаками. Для того и дали гореть, чтобы прочувствовал и ценил: не убили, а могли. Вот, пока он безрукий, и ведут разговоры о свободе, пробуют на срыв, а задействуют руки… Ладно, тогда и посмотрим, а сейчас… сейчас Гэба предупредить. Допрыгается, дурак, что посчитают бесперспективным, а это уж точно Овраг. Или к Старому Хозяину отправят, что тот же Овраг, если не хуже. А так… так они, может, опять в паре поработают.
Чак осторожно спустил ноги на пол и встал, покачнулся, но удержал равновесие и пошлёпал к двери. Осторожно толкнул плечом. Заперто? Он не слышал, чтобы ключ поворачивался. Ах, чёрт, дьявольщина, она внутрь открывается. Болтающиеся пальцы задевают ручку, но зацепить её никак не получается. Чак встал боком и попытался коленом как-то открыть дверь, но, толкая до этого, он слишком плотно её закрыл. Пыхтя, сдавленно ругаясь, он, опираясь плечом на косяк, пытался пальцами ноги подцепить нижний угол. Но дверь сидела ровно, без перекосов. Нет, так ни хрена не получится. Он перевёл дыхание несколькими частыми вдохами и выдохами и встал опять перед дверью. Осторожно повёл плечом. Болтающаяся кисть ударилась о ручку. Ещё раз. Не обращая ни на что внимания, он пытался попасть кистью в ручку, чтобы потом, потянув всем телом, открыть. Но его ладонь оказалась слишком широкой.
В разгар его войны с дверью она внезапно открылась, звучно ударив его по лбу. Ойкнув не так от боли, как он неожиданности, Чак с размаху сел на пол и снизу вверх посмотрел на вошедшего. И понял, что всё пропало. Это был беляк! Врач! Ну, теперь всё, моли бога, чтобы поркой отделаться. Это уже не просто непослушание, и даже не неповиновение, а попытка побега. Попробуй, докажи, что только и хотел к Гэбу зайти и сам бы потом вернулся. Кто рабу в таком поверит? Чак обречённо вздохнул и опустил голову, подставляя затылок под удар. По правилам он на колени ещё должен встать, но… обойдётся беляк.
– И долго ты так сидеть будешь? – спросили над ним.
Чёрт с тобой, подавись. Не поднимая головы, Чак встал на колени. Удара всё не было, и он осторожно повёл взглядом по ногам беляка вверх. Руки в карманах, и ноги для удара не приготовлены, значит, бить не будет. А ну-ка… Чак, гибко качнувшись всем телом, встал на ноги. В конце концов, его же просто спросили, фактически велели встать, не уточнив: на колени или во весь рост. Удара нет, значит, угадал.
– Тебе что, в уборную понадобилось?
От неожиданной удачи перехватило дыхание.
– Да! Да, сэр, – он даже с ноги на ногу стал переминаться, показывая своё нетерпение.
Еле заметно улыбнувшись, Жариков посторонился, открывая выход в коридор.
– Дойдёшь сам?
– Да, сэр, – закивал Чак.
– А там дверь как?
– Я помогу, – возникший как из-под пола Эд накинул на плечи Чака так же непонятно откуда взявшийся халат. – Пошли. Да, ты чего босиком?
Эд быстро прошёл в палату и тут же вернулся, бросил под ноги Чаку шлёпанцы.
– Ступай в них.
Чак повиновался, виском, затылком, плечами чувствуя неотрывный взгляд беляка и с трудом удерживаясь от ухмылки. Неужели выскочил? Всё-таки все беляки – тупари, и обмануть их… в лёгкую.
– Ну, пошли.
Когда они двинулись по коридору, Чаку послышался сзади лёгкий смешок, но оглянуться он не посмел.
Жариков проводил взглядом удалявшуюся по коридору пару. Да, не соскучишься. Закатить, что ли, обоим по порции снотворного, чтобы самому отоспаться? Ведь не в уборную, а к Гэбу намылился. Вопрос только – зачем? Драться? Так не дурак же, чтобы с парализованными руками лезть в драку. И самое-то главное – не понятна причина драки. Повод-то может быть любой, а причины… Но ведь и причина драк между парнями тоже осталась невыясненной, просто драки как-то сами собой сошли на нет. Если что парни тогда и доверили, то только Тёте Паше, а от неё, если она решила не говорить, ничего не узнаешь. Ни с ним, ни даже с Аристовым парни так не откровенничали, как с ней. С ним самим вообще стали открыто говорить недавно. Они всё ещё в своём мире и пускать туда никого не хотят.
Жариков повернулся и прошёл мимо палаты Гэба в дежурку: к Гэбу заходить незачем. Пока незачем.
В дежурке сидел Крис. С таким удручённо злым лицом, что Жариков улыбнулся.
– Иван Дормидонтович, я же не хотел, – сразу начал Крис, старательно выговаривая русские слова. – Я как это, сглазил, да? Ну, обругал Гэба, что он к дружку не заходит, а он пошёл, и началось. Это… моя вина, да?
– Нет, – скрывая улыбку, ответил Жариков. – Никакой твоей вины нет. Иди отдыхать.
– Я и не работал сегодня, – мотнул головой Крис. – Помогу Эду. Вдвоём легче. И раз они зашевелились так. Этот… – он проглотил ругательство, – Гэб настырный, сам не успокоится.
– Он настырный, – согласился, входя, Эд и продолжил, перемешивая слова, на двух языках сразу. – Но не дурак. Понимает, что теперь за ним следить будем. Не станет нарываться. А… сглазить, ты сказал, это что?
– Чёрный глаз – дурной глаз, – ответил Крис. – Слышал я, – и явно подражая кому-то: – Чёрный глаз глядит – зло напускает. У меня чёрные глаза, Иван Дормидонтович?
Жариков невольно растерялся, и ответил Эд.
– Так у нас у всех глаза чёрные. Если б от нашего взгляда зло было, нас бы к раненым не допускали. Разве не так?
– Конечно, – кивнул Жариков, быстро прикидывая в уме: от кого Крис это мог услышать и что делать, пока это не распространилось среди парней. Им своих суеверий хватает, чтоб ещё новые добавлять.
Но парни сами бросили эту тему.
– Чак просит ещё массаж ему сделать. Как, Иван, – Эд набрал полную грудь воздуха и приступил к выговариванию отчества: – Дор-ми-т… – дон-то… – и победным выдохом: – вич. Можно?
– Чтобы это не стало