Читать интересную книгу Путь слез - Дэвид Бейкер

Когда все наелись, Петер встал, почтительно поклонился лорду и его хозяйке и благословил их за доброту.

– Мой добрый господин и госпожа, за вашу бескорыстную доброту в этот день, память о вас сохранится навеки.

Довольный человек поклонился и взял Петера за плечо.

– Это скудный дар, святой отец, скромный символ того обильного благословения, в котором благоденствует сей дом.

– И смогли бы мы отплатить вам за такое…

– О, да. По правде говоря, вы можете предложить мне кое-что в знак благодарности. – Лицо помещика расплылось в улыбке. Из-за гобелена робко выступил мальчик, краснолицый и взволнованный. Лорд сиял от гордости. – Святой отец, крестоносцы, позвольте представить вам моего сына Георга.

Мальчик встал рядом с отцом и потупил взор. Лорд обвил руку вокруг покатых плеч сына и продолжал.

– Сделайте милость, прошу вас. Пройдите со мной во двор.

На его бородатом лице сияла дружелюбная улыбка, а глаза шаловливо подмигивали. Хозяин повел колонну вон из зала в залитый солнцем сад прямо за воротами поместья. Он усмехнулся про себя, на мгновенье взволновавшись, и хлопнул ладонями. Вслед за хлопком из дальнего угла сада вышел крестьянин, который вел тяжело груженого провизией осла.

Лорд подбежал к животному и помог слуге разгрузить поклажу. К ногам изумленных детей он выкладывал корзины и сумы, и вскоре на земле расположился целый склад копченой рыбы и оленины, солонины, лука и черемши, репы, проса, овса и свежих бобов.

Петер был поражен.

– Да благословит вас Господь, мой господин, – тихо проговорил он.

– Это пустяки, невелико дело. Я весьма рад в смирении разделить свое изобилие с такой благородной компанией. – Он снова подозвал сына к себе. – Но… должен вам признаться в корыстных замыслах, ради которых я делаю все это для вас.

Петер насторожился.

Мужчина взялся за отвороты пурпурной мантии.

– Я в самом деле хочу благословить ваше паломничество, но я обрету спокойствие в двойной мере, ежели мой личный крестоносец, мой единственный сын Георг также будет иметь провизию в достатке.

Петер и Вил содрогнулись от его слов, хотя мудрый священник скрыл свои истинные чувства. Вил выпалил:

– Мой господин, я думаю…

Поднятый палец и строгий взгляд Петера подали ему знак замолчать. Священник вежливо улыбнулся и повернул голову, дабы изучить стыдливо зардевшегося новобранца На вид ему было лет четырнадцать, а определение «пухлый» Петер посчитал слишком мягким применительно к нему. «Такой круглый, почти как мяч, не из таковых, которым по вкусу приключения», – размышлял Петер. Не в пример крестьянским детям, юнец наверняка не пропустил ни одного обеда. «Щеголь с добрыми глазами. Хотя их и сложно разглядеть, когда они так немилосердно сдавлены пухлыми щеками».

Широкую голову Георга покрывала модная широкополая шляпа, которая плотно облегала его прямые длинные каштановые волосы. Но каким бы причудливым ни был его островерхий колпак, крестьянские дети больше глазели на его льняные панталоны. Как некоторые где-то прослышали, это были новомодные гамаши: с поясом, длиной до колен, которые поддерживали длинные чулки, натянутые от ступней. Многие считали их излишними. Как-никак, цельные простецкие гамаши служили им с незапамятных времен.

Вместо туники на мальчике была белая льняная рубаха с манжетами и воротником, а поверх нее он щеголял зеленым расшитым камзолом с недавно нашитым ярко-алым крестом крестоносцев. Ботинки с толстой подошвой немного шаркали при ходьбе.

– Милостивый и добрый сир, – решился, наконец, Петер, – моих спутников, безусловно, вдохновил благородный порыв вашего отважного сына. Мы продолжим путь, обнадеженные знанием, что такие как он надеются на нас и даже – да-да – молятся за нас из надежного прибежища, столь благословенного Господом дома. Мой скудный слог не в силах выразить, сколь много для нас значит служение Георга на благо христианства, да и на наше благо, которое он понесет за прочными стенами сего благословенного поместья.

Расположение духа лорда изменилось. Его взор напрягся, и он заговорил, тщательно взвешивая слова.

– Это и мой завет, как и твердое решение Георга, чтобы присоединиться к вам. – Несколько смягчившись, он добавил: – Он… он бы присоединился к другому отряду, если бы две недели тому не мучился великой болью в животе.

Георг побледнел от насмешек, последовавших за последним высказыванием.

– А теперь желание мое и моей госпожи, чтобы вы приняли его как одного из своих.

Петер, подняв брови, взглянул на Вила, пожал плечами и обнял трясущегося мальчика.

– Добро пожаловать, Георг, добро пожаловать. Да пребудет с нами Господь.

Старый священник отступил назад, давая место лорду и его жене обнять сына на прощание.

– Иди, Георг, иди с Богом и поскорее возвращайся назад.

Георг закрыл глаза и в последний раз почувствовал прикосновение материнской руки на лице. Взволнованно, но решительно он посмотрел в увлажнившиеся отцовские глаза и осторожно приблизился к новым товарищам.

Крестьяне-воины подозрительно обозревали его. Зависимые крестьяне и благородная знать редко обменивались словом, что уж говорить об общем паломничестве, но дети испытывали благодарность к доброму лорду и послушно ответили на угрожающий взгляд Петера. Они выстроились позади Вила и почтительно поклонились хозяевам, прежде чем завернуть припасы в свои одеяла. Затем, прослезившись об Ионе-третьем и воздав хор благодарностей и признательностей, крестоносцы гуськом вышли со двора и исчезли за холмом.

Детям было радостно и сытно, они вдохновились и чаяли подвигов. Рейнская дорога больше не угнетала их, а увлекала в святой поход далее, на юг. День прошел быстрее обычного, и, проделав большой путь через широкое низовье Верхнего Рейна, Вил приказал устроить короткий привал в тени леса, который обрамлял дорогу.

Даже довольный тем, что спутники воспрянули духом и поднабрали провизии, Вил не мог пересилить растущую неприязнь к Георгу и его участию в походе. Не совладав с чувствами, он оттащил новобранца за большое дерево.

– Слушай ты, толстяк. Ты будешь делать то, что я скажу и когда скажу. Ты теперь один из нас, ничуть не лучше. Ты нам не господин. Ты будешь шагать в хвосте колонны, и смотри, чтобы твои вялые ноги поспевали за всеми. Будешь получать столько пищи, сколько я скажу, и мне плевать, болит у тебя в животе или нет. Хоть одна жалоба хоть одно недовольное слово дойдет до моего слуха, – и я прогоню тебя. Ты понял?

Кроткое лицо Георга затрепетало и залилось краской. Он слабо улыбнулся и почтительно кивнул.

* * *

На следующий день Петер уже бодро шагал на своем обычном месте следом за Вилом, бок о бок с верным Соломоном. Он приподнял подбородок и выставил морщинистое лицо навстречу сиянию яркого солнца, на мгновение задумавшись о мраке неминуемой и уже близкой могилы. Борода его развевалась в легком ветерке, и он, вздохнув, подмигнул Карлу.

– А сейчас, Карл, милый мальчик, мне выпала прекрасная возможность предложить тебе еще одну загадку.

Карл выжидающе улыбнулся.

– Эту особую загадку я представлю тебе в нескольких частях и, посмотрим, разгадаешь ли ты ее, прежде чем услышишь последнюю подсказку. Да и, должен тебе признаться, отрок, что только ныне начинаю я во всей полноте осознавать суть отгадки, а сей сомнительный успех приходит после многих лет размышлений. Итак, начнем. Ты готов?

Карл кивнул.

– Отлично. Вот первая подсказка:

Куда душе цветка лететь,Когда окончен путь?Где тень заснеженных деревьевМечтает отдохнуть?

Карл поморщился.

– Так что, – довольно продолжил священник, – когда тебе понадобится другая подсказка, спроси, и я тебе ее дам!

Вил повернул голову к брату и священнику, но взгляд его упал на сестру. Он еще более замедлил шаг и внимательно разглядел ее, исхудавшую и изнуренную, и как неуклюже подгибаются ее колени. «Она выглядит такой уставшей, – подумал он, но не проходило и часа, как она вновь и вновь весело улыбалась ему и помахивала рукой. – Если бы остальные жаловались столь же, как она». Она всегда старалась ободрить других, а сама часто отходила от дороги, чтобы собрать диких цветов.

В мыслях вдруг возникла картина, как она лежит, распростершись, на той проклятой груде тел, и пламя, извиваясь и охватывая все вокруг, подбирается к ее безжизненному телу. Боль пронзила сердце брата. Холодный пот сковал кожу, и мальчик с трудом сдержал слезы. Закаленная годами страдальческого детства, его настороженная душа не до конца загрубела, и ее нежнейшие участки яростно сражались с черствостью, рожденной мрачным недоверием к миру. «Мария непременно умрет в походе, – подумал он, сжав кулаки. – Я знаю, Бог убьет ее. Все самое прекрасное быстро умирает. И цветы по весне, и краски неба на заре, все… А если смерть пощадит ее, жизнь превратит милую девочку в чудовище, каким стала наша… мать».