Читать интересную книгу Сердце дыбом - Борис Виан

Может, вымостить весь парк? Керамической плиткой. Белой. Но отраженные солнечные лучи могут повредить детским глазкам; если, например, однажды ясным жарким днем перед солнцем окажется прозрачное чечевицеобразное облачко, вроде лупы, сконцентрированный пучок лучей обрушится на парк, белая плитка отбросит свет со страшной силой, и он перекинется на детей… они бегут, пытаясь заслонить глаза ручонками, но, ослепленные безжалостной стихией, слабеют и падают, навек лишившись зрения… Смилуйся, Боже, пошли дождь… Я положу черную, Господи, черную плитку! А впрочем, плитка слишком жесткая, вдруг они поскользнутся — после дождя так скользко, так легко упасть, раз, и Ноэль летит на землю. Никто из взрослых, к несчастью, не видел падения, никто не знает о скрытом под пышными кудрями переломе черепа, а братья, как обычно, не слишком церемонятся друг с другом, и вот он без сознания, он бредит, никто не понимает, что с ним, дети не помнят, доктор ничего не знает, и вдруг череп раскалывается, верхушка отлетает, точно крышка, и вылезает косматый монстр. О, нет! Ноэль, не падай, осторожней!.. Да где он?.. Ах да, все трое спят, вот они, рядом со мной. Посапывают в своих кроватках… — тише! не разбудить бы их!.. Но ничего такого не может произойти, если пол будет упругим и мягким, как резиновый коврик — ага, это именно то, что надо: пол из резины! постелить слой резины… А если загорится? Ведь резина горит, плавится, они увязнут ногами в горячей резине, задохнутся дымом — нет-нет, все не то, от добра добра не ищут, надо сделать так же, как стены, исключить контакт с землей да и все, надо снова позвать работников, пусть прибавят к стенам невидимый ковер из пустоты; пока его будут монтировать, дети посидят в доме, а потом — никакой опасности… Ах да, небо, помню-помню, но я же решила: сначала обезвредить землю…

Клемантина встала. Жакмор, конечно, не откажется еще разок сходить в деревню за мастерами. Глупо было не сделать все за один раз, но сразу всего не предусмотришь, хоть постоянно думаешь и передумываешь, коришь себя за упущения, стараешься их исправить, изобретаешь что-нибудь новое — а как же, ведь надо устроить для детей идеальный мир, безопасный, стерильный, удобный, чтобы они в нем жили как в белой яичной скорлупке, положенной на пуховую подушку.

25

80 декамарта

Жакмор договорился с мастерами и собрался домой, но было еще только утро, времени впереди много, и, проходя мимо церкви, он решил заглянуть к кюре, чьи оригинальные воззрения его живо интересовали. Он вошел в просторное эллипсоидное помещение, где царил художественный полумрак; с наслаждением, как знающий цену жизни человек, вдохнул духовную атмосферу храма и толкнул приоткрытую дверь ризницы, обозначив свой приход легким стуком.

— Войдите, — сказал кюре.

Он был в нижнем белье и скакал через веревочку посреди маленькой, заставленной утварью комнаты. Ризничий, развалившись в кресле со стаканом сивухи в руке, придирчиво наблюдал за ним. Из-за хромоты прыжки получались не слишком изящными, однако в целом кюре недурно справлялся с упражнением.

— Добрый день, — сказал ризничий.

— Мое почтение, господин кюре, — сказал Жакмор. — Я проходил мимо и решил проведать вас.

— Правильно сделали, — заметил ризничий. — Хотите дернуть стопарик беленького?

— Бросьте притворяться деревенщиной, — строго сказал кюре. — В доме Божием подобает изъясняться слогом возвышенным и благолепным.

— Но ризница, отец мой, это, так сказать, уборная при доме Божием, — возразил ризничий. — Здесь можно и расслабиться.

— Дьявольское отродье, — проговорил кюре, испепеляя его взглядом. — Не понимаю, для чего держу тебя при себе.

— Согласитесь, — сказал ризничий, — я вам весьма кстати как наглядное пособие. Да и для ваших представлений незаменим.

— Кстати, — сказал Жакмор, — что вы задумали к следующему разу?

Кюре прекратил прыжки, аккуратно сложил скакалку и запихнул ее в ящик комода. Потом взял не первой свежести полотенце и все время, пока говорил, растирал им свой упитанный торс.

— Это будет нечто грандиозное… — Он провел полотенцем под мышкой, потом поперек живота, покрутил головой и продолжал: — …затмевающее великолепием все светские зрелища, в которых эффект достигается за счет демонстрации голых тел. А главное, я изобрел необычайный способ приблизиться к Господу. Вот послушайте. Церковный хор мальчиков, посреди невероятно пышной процессии, в великолепных костюмах, пройдет отсюда до Бастьенова поля, где будет ждать золотой воздушный шар, привязанный к земле тысячью серебряных канатиков. Я поднимусь в гондолу под звуки пневматического органа, шар взлетит, а когда он поднимется достаточно высоко, я выкину за борт ризничего. Сам Всеблагой Господь улыбнется, глядя на это блестящее празднество и торжество света над тьмой.

— Ого, — перебил его ризничий, — а меня-то вы не предупредили, отче, я же сломаю шею!

— Дьявольское отродье! — огрызнулся кюре. — У тебя же есть крылья, как у летучей мыши!

— Я уже давно не летал, — возразил ризничий. — Каждый раз, как попробую, столяр принимает меня за дичь и всаживает в задницу заряд соли.

— Ну а сломаешь шею, туда тебе и дорога.

— Смотрите, вам же хуже будет, — процедил сквозь зубы ризничий.

— Это без тебя-то? Да я только и мечтаю от тебя избавиться.

— Хм, — вмешался Жакмор, — вы позволите мне высказать свое мнение? На мой взгляд, вы подобны двум полюсам магнита. Один без другого не мог бы существовать. Без дьявола ваша религия в некотором роде лишилась бы смысла.

— Приятно слышать такие речи, — сказал ризничий. — Слышали, отец мой? Я оправдываю вашу деятельность.

— Пошел прочь, гадина, — сказал кюре. — Грязная, вонючая тварь.

Но ризничего так просто было не пронять.

— А самое подлое с вашей стороны это то, что вы все время отводите мне неприглядную роль, я никогда не возражаю, и вы же еще меня поносите. Недурно бы иногда меняться местами.

— А когда в меня швыряют камнями? Скажешь, не ты их подстрекаешь?

— Если бы это было в моей власти, вас бы закидывали почаще, — злобно буркнул ризничий.

— Ладно, заткнись! — оборвал спор кюре. — И не забывай о своих прямых обязанностях. Богу нужны цветы, ладан, богатые дары, золото, елей, чудесные видения, ему нужны юноши, прекрасные, как кентавры, сияющие бриллианты, краски солнца и зари, а ты торчишь тут, отвратительный и мерзкий, как паршивый осел, да смердишь на всю ризницу… Поговорим лучше о другом, пока ты не вывел меня из терпения. Я сказал, что выкину тебя из гондолы, и это не подлежит обсуждению.

— Ну, а я не упаду, — холодно отчеканил ризничий и изрыгнул язык пламени, который опалил волосы на ногах кюре.

Святой отец скверно выругался.

— Господа, прошу вас! — воззвал Жакмор.

— В самом деле, — заговорил кюре учтивейшим тоном, — чему обязан удовольствием видеть вас?

— Я проходил мимо, — объяснил Жакмор, — и решил проведать вас.

Ризничий встал.

— Я вас покидаю, отец мой, — сказал он. — Не буду мешать вам беседовать с господином, как его там?

— До свидания, — сказал Жакмор.

Кюре соскребал с ног обгорелые волосы.

— Как поживаете? — спросил он.

— Все в порядке, — ответил Жакмор. — Я приходил нанять работников. В доме опять намечаются переделки.

— Все в том же духе?

— В том же. Ее сводит с ума мысль, что с детьми может что-нибудь случиться.

— Но мысль, что с ними ничего не может случиться, будет сводить ее с ума не меньше.

— Совершенно верно. Сначала я подумал, что она просто паникует. Но теперь исступление, с которым она оберегает их, признаюсь, даже внушает мне некоторое уважение.

— Какая изумительная любовь! Какая святая блажь! Какие изощренные предосторожности! А они хоть понимают, как она о них заботится?

Жакмор замялся. Об этой стороне дела он никогда не думал.

— Не знаю… — неуверенно протянул он.

— Эта женщина — святая, — сказал кюре. — А между тем она никогда не бывает в церкви. Чем это объяснить?

— Ничем. Надо просто признать, что это никак не связанные друг с другом вещи. Вот вам и объяснение.

— Что ж, признаю, признаю.

Они помолчали.

— Ну, я пойду, — сказал Жакмор.

— Да-да, — кивнул кюре, — пойдете.

— Так я иду, — сказал Жакмор, попрощался и впрямь пошел.

26

12 маюля

Небо хмурилось и заслонялось броней сернистых туч. Веяло холодом. Зловещие ноты зазвучали в доносившемся издалека шуме моря. Тусклый предгрозовой свет разлился в парке. Последняя модернизация уничтожила землю; в пустоте торчали лишь редкие уцелевшие после избиения деревьев кустики и травяные кочки. Нетронутой осталась и гравиевая дорожка, разделявшая невидимую площадку на две равные части.