Читать интересную книгу Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 244

Его биографы подчеркивают, что такое внимание этой теме ни сюжетом, ни логикой развития образов не вызвано. «Мы скорее чувствуем, что здесь мы наталкиваемся на одержимость писателя.» (March 1948: 152). Представлению о гомосексуальности автора противоречат несколько обстоятельств. Во-первых, он очень подробно и с чувством описывает и обычную гетеросексуальную любовь. Во-вторых, о гомосексуальной любви во всех случаях он пишет с сарказмом, язвительно и попросту гротескно. Правда, он всем изложением наводит на мысль о необходимости проявлять терпимость, ибо гомосексуальность — врожденное свойство (так, оно наследственно в аристократическом семействе Германтов), и нельзя осуждать людей за то, за что они отвечать не в силах. Но терпимость — его общая позиция, ибо он вообще освобождает искусство от примеси проповеди и морализирующих поучений. А вот его изображение конкретных гомосексуалов — чрезвычайно холодное, трезвое и без малейшей симпатии. «Бесстрастные анатомические разрезы характеров, — замечает критик (March 1948:144), — всё более подавляют. Мы находимся среди потерянных душ, гримасничающих, позирующих, интригующих созданий, лживых, пустых, непрестанно обуянных своими желаниями и пороками».

Барон де Шарлю появляется еще в первых томах эпопеи. Читателю запоминается его взгляд на молодых мужчин — непонятно пристальный, испытывающий, будто барон хочет задать какой-то вопрос, но не решается. В первом томе автор пишет о нем: «глядя на этого человека, которому так хотелось слыть мужественным, который так кичился своей мужественностью, которому все люди казались до отвращения женственными, я подумал: столько женственного промелькнуло сейчас в его чертах, в выражении его лица, в его улыбке…»

Рассказчик Марсель незаметно наблюдает за случайной встречей барона с бывшим жилетником простолюдином Жюпьеном, тоже гомосексуальным.

«В этом самом дворе, где они, конечно, до сих пор ни разу не встретились (де Шарлю приходил к Германтам во второй половине дня, когда Жюпьен был еще на службе), барон, вдруг широко раскрыв глаза, которые он только что жмурил, устремил до странности пристальный взгляд на бывшего жилетника, стоявшего в дверях своего заведения, а тот, пригвожденный взглядом де Шарлю, пустивший корни в порог, как растение, любовался полнотой стареющего барона. Но еще удивительнее было вот что: как только де Шарлю изменил позу, Жюпьен, словно повинуясь закону какого-то неведомого искусства, точно так же изменил свою». Сквозь притворное равнодушие барона было заметно, что ему не хочется уходить. Жюпьен «с уморительной молодцеватостью подбоченился, выставил зад, кокетничал, как орхидея с ниспосланным ей самой судьбою шмелем». Оба медлили, «через каждые две минуты один и тот же вопрос, казалось, упорно возникал в тех беглых взглядах, какие де Шарлю бросал на Жюпьена….. Как ни сдерживали себя де Шарлю и жилетник, соглашение между ними, казалось, было уже достигнуто, а бесцельные их взгляды были только обрядовой прелюдией, чем-то вроде вечеринки перед свадьбой».

Де Шарлю попросил у жилетника спичек, хотя сигары он забыл дома. Жилетник пригласил его в мастерскую, и дверь за ними закрылась.

Марсель забрался в каморку по соседству и подслушивал свидание (о чем пишет без тени смущения). Разговор у гостя и хозяина начался только через полчаса. «Де Шарлю давал Жюпьену деньги — тот решительно отказывался». Де Шарлю стал расспрашивать Жюпьена о жителях квартала: «Вы знаете того, кто торгует на углу каштанами, но только не с левой стороны — там торгует какое-то страшилище, — а с правой: рослого, смуглого детину? А что собой представляет провизор из аптеки напротив? Его лекарства развозит какой-то милый велосипедист». Вопросы его задели Жюпьена за живое. Выпрямившись с видом обманутой кокотки он жеманно упрекнул барона: «А вы, как я гляжу, волокита!» Де Шарлю, загладив свою провинность лаской, продолжал расспрашивать Жюпьена — о трамвайном кондукторе и прочих (Пруст 1993а: 20–27).

По поводу этой сцены Пруст разражается пространными (на полтора десятка страниц) рассуждениями о гомосексуальности вообще.

«Порок (впрочем, это понятие условное) всюду сопровождает человека

… Над людьми этой породы тяготеет проклятие; их жизнь — сплошная ложь и клятвопреступление, ибо они знают, что их желания, представляющие собой для всех созданий величайшую радость жизни, наказуемы и позорны, что сознаваться в них стыдно; эти люди — безбожники, ибо если они христиане, то, когда их привлекают к суду и обвиняют в том, что составляет самую суть их жизни, они, перед ликом Христа и клянясь его именем, заявляют, что на них клевещут; это сыновья, у которых нет матерей, ибо они всю жизнь лгут своим матерям, даже закрывая им после их смерти глаза; это друзья, не знающие, что такое истинная дружба, хотя благодаря своему обаянию они часто внушают к себе дружеские чувства, а так как у многих из них доброе сердце, то они и сами питают эти чувства к другим; но можно ли назвать дружбой чувства, которые произрастают под покровом лжи и которые погубит первый порыв доверчивости и откровенности, ибо он ничего, кроме отвращения, не вызовет…»

Далее автор пишет, что «для такого рода любовников почти недоступна та любовь, в чаянии которой они идут на огромный риск и столько времени проводят в одиночестве: ведь они влюбляются в таких мужчин, у которых как раз ничего женского нет, в мужчин не извращенных, а следовательно неспособных отвечать им взаимностью; таким образом, их страсть никогда бы не утолялась, если бы они не покупали настоящих мужчин за деньги или если бы их воображение не выдавало им за настоящих (тех) мужчин, которым они отдавались, таких же извращенных, как они сами. Это люди порядочные до первого случая; они на свободе до тех пор, пока не раскрылось их преступление; в обществе их положение шатко, как у того поэта, перед которым еще накануне были открыты двери всех салонов, которому рукоплескали во всех лондонских театрах и которого на другой день не пустили ни в одни меблированные комнаты, так что ему негде было преклонить голову…» Это он об Оскаре Уайльде.

Пруст констатирует: «Они лишены даже, за исключением тех дней, когда случается большое несчастье и когда вокруг жертвы собирается толпа…, сочувствия — а то и общества — им подобных, потому что тем противно видеть в них свое отражение, точно в зеркале, их не щадящем, показывающем все изъяны, которые они старались не замечать в себе, и доводящем до их сознания, что то, что они называют любовью (толкуя это понятие расширительно, они из чувства самосохранения вложили в него всё, чем обогатили любовь поэзия, живопись, музыка, рыцарство, аскетизм), порождено не идеалом красоты, который они себе создали, а их неизлечимой болезнью…» Из-за гонений у них, как у евреев, вырабатываются расовые особенности, «причем некоторые из них прекрасны, но чаще всего это черты отвратительные.» (Пруст 1993а: 27–30).

Он пишет о «недоброжелательности гомосексуалистов, надменных с теми, кому нравятся они, и заискивающе любезных с теми, кто нравится им» (Пруст 1993а: 291). Женское объединяется в них с мужским — «его омерзительное начало выставляет себя напоказ, например, когда они смеются истерически-визгливым смехом, от которого у них трясутся колени и руки: в такие минуты они похожи не на мужчин, а на обезьян с грустным взглядом, с синевой под глазами, с цепкими ногами…» (Пруст 1993а: 34).

Более того, писатель идет дальше и вместе с заядлыми гомофобами намекает на существование всемирного заговора гомосексуалов и на его опасность для общества. Он пишет, что:

«эти люди образуют своего рода масонскую ложу, но только более обширную, более деятельную и менее заметную, ибо она создается на основе единства пристрастий, потребностей, привычек, на основе однородности опасностей, на основе того, что все члены ее проходят одну и ту же школу, получают одни и те же знания, на основе того, что у них один и тот же образ действий и свой особый язык, ложу, где даже те ее члены, которые не хотя г поддерживать друг с другом знакомство, моментально узнают друг друга по естественным или условным знакам, невольным или предумышленным… это изгои, составляющие, однако, мощную силу, присутствие которой подозревают там, где ее нет, но которая нахально и безнаказанно действует там, где о ее присутствии никто не догадывается; они находят себе единомышленников всюду: среди простонародья, в армии, в храмах, на каторге, на троне…» (Пруст 1993а: 31).

В следующих томах эпопеи он показывает, как барон де Шарлю влюбился по уши в бесчувственного и безнравственного молодого скрипача Мореля, проходившего в это время воинскую службу, как он увивался вокруг этого грубого простолюдина, хлопотал об ордене для него, готов был даровать ему титул и имя, но в конце концов был им на светском рауте публично опозорен и отвергнут, от чего заболел и оказался при смерти. Позже де Шарлю помог Жюпьену устроить в Париже мужской бордель и сам там пропадал. Писатель не жалеет красок, чтобы подчеркнуть смешные и унизительные поступки де Шарлю, хотя в глубине за этим омерзением можно углядеть сострадание.

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 244
На этом сайте Вы можете читать книги онлайн бесплатно русская версия Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн.

Оставить комментарий