Читать интересную книгу Такой нежный покойник - Тамара Кандала

Флакон он закрыл плотно притёртой пробкой и убрал в сейф, где хранились кое-какие профессиональные бумаги, не предназначенные постороннему глазу, и наличные деньги для текущих расходов. Код сейфа, кроме него, был известен только тестю.

Именно там впоследствии его и нашла Вера.

* * *

Следующие полгода он провёл в безобразном загуле. Чего он только не вытворял – все мерзости постсоветского гламурного Вавилона отведал на собственной шкуре, изучил «фольклор» во всех его проявлениях.

Деньги Лёшка разбазаривал без счёту (у савана карманов нет), и благодаря этому обстоятельству вокруг него образовался целый круг присосавшихся профессиональных халявщиков всех родов войск. Они успешно заботились о «программе» на каждый день, будучи в курсе самых «чумных», как они выражались, тусовок. Он стал завсегдатаем самых гнусных, вульгарных и безобразных празднеств. Поскольку в этих кругах он слыл человеком свободным, от девиц у него не было отбоя. Каких только «экземпляров» он не наблюдал. Виды, породы, классы и подклассы – представительницы всех этих, охотящихся за «форбсами» диан, пользующихся у мужчин «успехом, жильём и деньгами», побывали у него в постели.

В старой квартире у Никитских ворот был устроен этакий мини-вертеп, где заправлял неизвестно откуда взявшийся гомункул, воплощающий в себе все возможные пороки. Вернее, представления о них. Имя его было Фенечка. Это субтильное андрогинное существо, приехавшее завоёвывать столицу из какой-то тьмутаракани, ориентировалось в этом своеобразном, настоянном на всех смертных грехах бульоне лучше любого потомст венного гуляки-москвича. Он насмерть приклеился к Лёшке, опутав его, как паутиной, похабно-эпи курейской теорией, состоявшей в некой утончённой «хуёво-русской» вседозволенности. А также лёгкими наркотиками, своей готовностью к утехам любого качества и в любом составе и, наконец, внушениями о его, Лёшкиной, неадекватности восприятия мира.

– Кончай «пасти народы». Пора забуриться в буддизм с нашими национальными особенностями – нам только туда и дорога. А настоящая любовь только там, в кокаиновом астрале. Напрягаться западло, – объяснял Фенечка.

Лёшка, до этого ни разу в жизни не сталкивающийся с такими представителями фауны, был им просто загипнотизирован (не без помощи всяческих галлюциногенных снадобий, в приготовлении которых в домашних условиях Фенечка достиг колдовских высот – из него бы мог получиться фармацевт высочайшего класса). Девицы же (к слову сказать, отборные, мохнатое золото, по Фенькиному определению) служили Лёшке, помимо прочего, неиссякаемым источником новояза.

«В этой стране раздражает ну буквально всё – закаты, блядь, рассветы, птицы, нахуй, летают…» – он даже в состоянии «продвинутого кайфа» умудрялся запоминать, а потом записывать за ними словесные перлы.

Сам себя Фенечка называл фриком.

– Я-то сознательный фрик, – говорил он, щеря редкие зубы в улыбочке, – к тому же образованный. Зато все остальные просто манкурты, мерзота. А мерзоте надо соответствовать.

Он постоянно «шоркался» на телике, типа музыкальный критик, знал там всю тусовку («Цезаропаписты сраные», – щеголял он поставангардистскими терминами), кто, сколько, чем берёт, мог пропихнуть куда угодно кого угодно.

– Надумаешь вернуться в TV-журналистику – велкам, – просвещал он Лёшку. – Life of rich and famous – не дороже денег. Надо только знать, кому дать.

– Ну и сколько, к примеру, – примеривался Лёшка.

– Сколько – это в Думе и в ментовской, наивняк, а у нас – КАК. Совсем другой уровень. То – примитивный планктон. У нас – франкенштейны вислозадые.

Лёшка не понимал.

– Жопку надо подставить, дурачок. Или кого надо в очко поиметь.

– Неужели все? – удивлялся Лёшка. – Мне на самом деле всё равно, кто какой стороной в постели поворачивается. Но я всё-таки за выбор.

– Практически все – очень трендовая фишка. А кто не был, тот станет. Мастхэв. А журналишки-то уж точно сосательные. Халявная стружка. Гадские пукели. Да и страна такая – тут только раком и можно выжить. Некоторым, канешна, это чуждо, но притворяться приходится – надо же в себе комплексы вознесённого убожества преодолевать. В других сферах – другие причуды. Кто пострелять любит по живым мишеням, кто целок покалечить. У нас-то ещё всё по-людски – живым можно остаться, бабок в сундук навалить, ещё и на улице узнавать будут. Энтиллихенция твоя, заместо того чтобы страдать и опрощаться, давно оскотинела в погоне-то за баблом – растленная всекупля и всеебля.

– Не верю, – слабо протестовал Лёшка. – Не может быть, чтобы приличных людей не осталось.

– Станиславский ты наш: «Не верю!» Так не бывает, чтобы вся страна остервенела, а журналисты все в белом, – просвещал его Фенечка. – Тем более что мы РУПОР, понимаешь?! Без нас – никуда: хотим – сольём, хотим – назначим. Главное, свежий указ получить. Журналюжки-шлюшки существуют, чтобы быдло по ушам пинать. У нас говорят, покопайся поглубже в анналах – такого оттуда наковыряешь. Многие из ваших – прогорклые задроты – очень даже поспособствовали, чтобы Москва превратилась в выгребную яму, забрызганную Шанелью номер пять, как спермой. А главное, кто лучше-то? «Интеллектуальный» глянец – сборники унылого эстетского говнища? «Свободные» радиостанции, которые свободны только потому, что их слушает три процента населения? Вся страна превратилась в педовку – все друг дружку наёбывают. А мы промеж них – жрецы.

Лёшка слушал, не веря своим ушам: в его время такого оборзения лживых и бесстыдных уродцев пера в журналистике не было. Даже конъюнктурные журналисты старались играть по правилам – писать между строк и, сдвигая акценты, превращать газетные штампы в бессмыслицу.

– А у нас в ящике и вовсе дурдом пополам с борделем, – откровенничал Фенечка. – У начальства клиторное мышление, там может выжить только блядская скотина. Как я, например. Но я родился па-а-донком, живу им чудесненько и, надеюсь, им и подохну. А ты у нас просто временно обезумевший, обдолбанный любовью… А девушка твоя правильно сделала, что свалила: эта фрикская страна не место для добропорядочных барышень, здесь к бабе относятся как к половому органу, поэтому выживают или гламурные сучки (хороших девушек разбирают ещё щенками), или бабы с яйцами, из тех, что коня на скаку оскоромят. И спасать её бессмысленно, страну, в смысле, – всё равно что переспать с сифилитичкой: её не вылечишь и сам заразишься. Стишок-то небось знаешь?

Мелки в наш век пошли людишки:Уж нет х-ёв – одни х-ишки.

Сам же понимаешь, вся правда в народном фольклоре! – наставлял Фенечка. – И нечего так глаза таращить, запиши лучше в блокнотик, глядишь, пригодится. На-ка, лучше нюхни – мир в другом свете предстанет. И тёлочки тебя так побалуют – маму родную забудешь. Всё одно у всех – мокро, тепло, мягко и туго.

Лёшка проплавал в этой тухлой луже много месяцев.

Потом опять прихватило сердце – не выдержало такого образа жизни, – пришлось выползать. На этот раз он вытаскивал себя за волосы сам, без вмешательства врачей.

И вытащил. Костя помог. Встретил Лёшку однажды на улице в совершенно непотребном виде и затащил к себе.

* * *

Были как раз детские каникулы – все дети уехали в спецлагерь на Волге, где с ними занимались спортом, специальными, по разработанным программам, играми. У Кости тоже случились каникулы, и он настоял, чтобы Лёшка остался у него на некоторое время. Жил он чёрте где, в далёком спальном районе, в маленькой двухкомнатной квартире. У него недавно умер отец, с которым он прожил в этой клетушке последние пятнадцать лет, и, привыкнув заботиться о пожилом человеке, он не знал, куда приложить руки в пустой квартире. Так что Лёшка оказался вполне кстати.

К этому моменту наш герой уже пару месяцев как был безработным. Тестю свою строительную контору пришлось «уступить» людям, отказать которым было опасно не только для бизнеса, но и для жизни. К этому моменту появилась целая плеяда молодых жадных волков – конторская смена, принадлежащая к «ближнему кругу».

Вадим Михалыч с его профессиональным нюхом успел за это время зацепиться в нефтянке, присосаться к трубе. Даже те капли, которые перепадали таким, как он (старой гвардии «своих»), вполне возмещали урон от сложного, слишком разросшегося, требовавшего полной концентрации и профессионализма строительного бизнеса, перешедшего практически в одни руки (вернее, ручки). Лёшке участвовать в новой газовой «расчленёнке» он не предложил – понял, что толку в настоящих делах от зятя мало. Пусть сам выкручивается. За эти годы, пока бизнес был ещё не так жесток и в нём могли участвовать непрофессионалы, он и так дал ему возможность заработать.

Вера уже давно сама имела серьёзные деньги, да и случись что с отцом, всё ей перейдёт. Зятя же своего Вадим Михалыч в душе презирал – лох с принципами.