Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Светка осталась «приводить квартиру в порядок», а Лёша, за абсолютной своей ненадобностью, поплёлся обратно в свою полужизнь.
Через пару дней Светка позвонила и сказала, что отвезла Кору под Москву, в деревню, где жили её, Светкины, родители.
– Ей нужно прийти в себя. Она никого не хочет видеть. И это можно понять после всего, что она пережила.
Лёша понимал. И остался ждать новостей от Коры в Москве, в своей огромной, почти всё время пустой, угрюмой квартире на одной из Фрунзенских улиц.
Тима всё больше времени проводил в лицее, а Галя, за ненадобностью, приходила только вечером, приготовить ужин на скорую руку и переночевать. Похоже, она кого-то встретила и собиралась «обустроить» свою личную жизнь.
Кора позвонила примерно через месяц, сказала, что она «в порядке», но в данный момент встретиться с Лёшей не готова. Просила дать ей время «снова начать жить».
– Я тебе позвоню, как только смогу, – пообещала она.
Лёша продолжал ждать.
Прошли Новый год, Рождество, «старый» Новый год, школьные каникулы, на которые он свозил Тиму в Австрию, в горы.
Наступил февраль.
Кора позвонила в самую первую неделю месяца. Предложила встретиться, погулять где-нибудь в районе Новодевичьего, их любимого места, где были нагуляны километры, нашёптаны задыхающимся голосом самые главные слова, зацелованы рты, глаза, руки и вообще всё, что попадалось под губы.
Стоял редкой красоты зимний день. Недавно выпавший снег, ещё девственно-белый, сверкал и переливался на солнце, приятно поскрипывал под ногами. По замёрзшему озеру скользила, кто на чём, детвора, в своём незамерзающем закутке гордо возвышали снежно-белые шеи лебеди, на накатанной горке, как муравьи, туда-сюда сновали мамаши с малышнёй на санках, даже снежную бабу уже кто-то успел слепить, всунув ей вместо носаморковки перегоревшую лампочку – словом, действительность выглядела картинкой с рождественской открытки.
Чего никак нельзя было сказать о Коре.
Сначала он её просто не узнал. Она шла со стороны улицы к скамейке, на которой он сидел уже минут десять, и Лёша, скользнув по ней безразличным взглядом, продолжал следить за Собакой, которую он взял с собой, инстинктивно понимая, что её присутствие может сгладить первые минуты этой непростой встречи. И только когда она подошла достаточно близко и Собака, узнав, помчалась в её сторону, Лёшка снова повернул голову и узнал в приближающейся фигуре Кору – женщину своей жизни. Мгновенная защемлённость в области сердца и огненный шар внизу живота безошибочно подтвердили ему это.
Она была одета в короткую дублёнку, на голове примостилась маленькая шапка-ушанка с подвязанными на затылке ушками, а на ногах – сапожки-апрески, в которые были заправлены джинсы. Она так сдала, что худобу её не скрывала даже зимняя одежда, и силуэт мог принадлежать скорее угловатому подростку, чем зрелой женщине. Он встал со скамейки и ждал, когда она, облобызавшись с Собакой, приблизится вплотную. Лёша взял её холодное лицо в свои ладони и поцеловал в лоб. Она при этом проявила полное безучастие, опустив руки и не сделав никакого движения в его сторону. И только отстранившись, Лёшка увидел, как оно изменилось, это лицо: на нём было выражение какой-то крестьянской суровости, так несвойственной её тонким и нежным чертам, – казалось, горе оставило на нём невидимые борозды.
Они сделали несколько кругов вокруг озера, говоря сначала о Тиме, потом о его новом лицее, старательно избегая опасных животрепещущих тем и уделяя больше внимания Собаке, чем друг другу. Лёшка чувствовал её отчуждение на чисто физическом уровне, понимая порами, кишками, что это не поза и не продуманная холодность. Даже о Тимофее она говорила как-то отстранённо – нечто о надвигающейся опасности национал-фашизма в стране, о враждебности ко всем «другим», о взрослеющих детях, которых надо было во что бы то ни стало уберечь, и Лёшка воспринял это формально, как попытку уйти от главного разговора.
И тогда он решил попытаться наладить хоть какой-то эмоциональный контакт.
– Ты ждёшь от меня того, чего каждая женщина ждёт от своего мужчины: проявление мужества, благородства, силы, – заговорил он тоном, каким говорят с больными. – И наверное, ты права – настоящий мужской экземпляр таким и должен быть. А я, может, другой, немужской породы, какой-нибудь собачьей, например. Типа дворняги, которая ничего, кроме обожания хозяина, предложить не может. Не можешь же ты от такого требовать превратиться в питбуля, готового порвать на куски всякого чужого.
– Всё пытаешься иронизировать! Что, мол, мы можем, мужики, кроме надрывного стёба! Выглядит жалко.
– Ты хочешь сказать, что я выгляжу жалко?
– И ты тоже. Лучше бы сравнил себя с всадником без головы, который считает, что у него горе от ума. – Кора явно была сильнее его по части сравнений и метафор.
Лёшка заткнулся.
Так и шли молча.
Смеркалось, воздух внезапно стал колюче холодным. Лёшка предложил Коре зайти во двор монастыря, чтобы немного укрыться от ветра. К тому же там было светлее – зажглись фонари.
Они, привязав Собаку к дереву и пообещав ей скоро вернуться, вошли в огороженное пространство Новодевичьего придворья.
Атмосфера там была резко отличной от внешнего мира.
Открылись двери главной церкви, и туда струйкой потянулись тёмные силуэты, закутанные в платки, сгорбленные старухи, женщины и мужчины среднего возраста, многие с детьми, и, что было непривычно глазу, совсем молодые люди, практически подростки. Все они осеняли себя крёстным знамением и входили в храм как в убежище.
Лёша осмелился наконец взять Кору за руку – пальцы были ледяными и никак не прореагировали на прикосновении его ладони. Он сжал их осторожно и потянул её в сторону гостеприимно распахнутых дверей. Она равнодушно последовала за ним, но перед самым входом остановилась как вкопанная.
– Я туда не пойду, – сказала она и высвободила свою руку из Лёшиной ладони.
– Почему? Говорят, там люди оттаивают душой. Может, это тебе поможет?
– Вряд ли. У меня с Богом свои счёты. И не в Его пользу. А попов, как ты знаешь, я всегда терпеть не могла. Так что пусть уж они там без меня… душой оттаивают. – Последнюю фразу она произнесла, болезненно скривившись.
Вместо этого они зашли на маленькое прицерковное кладбище с захоронениями, датированными началом позапрошлого века. Побродили немного между холодными камнями и, окончательно закоченев, выбрались оттуда и растерянно остановились, не понимая, что делать дальше. Разойтись просто так было невозможно.
И Лёшка уговорил Кору зайти погреться в близлежащий ресторанчик, уютно светившийся своими окнами и обещавший вывеской домашнюю грузинскую кухню.
* * *Гостеприимная хозяйка молниеносно накрыла стол аппетитно пахнущими закусками – золотистым, пряным даже на вид сациви, лобио, шоколадного цвета фасолью со звёздочками свежей, зелени и горячими, сочащимися расплавленной брынзой хачапури. Лёшка заказал водки, которую им немедленно принесли в запотевшем графинчике в сопровождении домашних же солёных огурчиков. Даже Собаке принесли какие-то обрезки и миску с водой. Она тут же всё опустошила, завалилась в углу под батареей и, положив меховую голову на толстые лапы, немедленно уснула.
Кора стянула наконец шапку, и под ней обнаружились торчащие во все стороны отросшие вихры, явно не поддающиеся никакой укладке. Она разворошила их пальцами и на этом успокоилась – похоже, ей было совершенно всё равно, как она выглядит. И Лёшка ясно увидел, как ввалились от худобы щёки, как выступили скулы, какими огромными оказались глаза в тёмных кругах на этом осунувшемся лице, и подумал, что она стала похожа на инопланетянку, притворяющуюся человеком.
Они молча, не чокаясь (как на поминках), выпили по полной стопке. И Лёшка сразу же налил по второй.
Кора заговорила после третьей. Этот её страстный монолог, произнесённый будничным голосом, прерываемый иногда скрежетанием зубов и прикусыванием до крови губ, Лёшка помнил практически дословно и теперь, не принадлежа уже этому миру и потеряв память на неглавное.
– Ты знаешь, что значит прожить четыре дня в ожидании смерти? – Вопрос был риторическим и ответа не требовал. – А что это значит для матери – жить в ожидании неминуемой смерти своих детей? А там таких было большинство. У этих людей не спрашивали, когда начинали вой ну, они никоим образом не участвовали в убийствах мирных жителей. Они просто пришли в театр в Москве. Они не знали, что это опасно для жизни. Многие из них копили деньги, чтобы сводить детей на раскрученный мюзикл. И главное, они верили, что их спасут. Несмотря ни на что! На полную безысходность ситуации. Правда, в конце они больше верили террористам, чем «спасателям»: включился «стокгольмский синд ром». Они имели возможность за это время пообщаться с боевиками-смертниками и особенно смертницами. Которые объяснили, что им терять нечего – они уже потеряли своих отцов, мужей, братьев, а многие и детей. Смыслом их жизни стала месть.
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Хроника его развода (сборник) - Сергей Петров - Русская современная проза
- Записки продавца - Николай Куценко - Русская современная проза