Читать интересную книгу Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро - Адам Бревер

– За физическую нагрузку! И за здоровый сон.

Сэндберг просит ее отставить бокал на минутку и встает с дивана. Поднимает ее за локти. Они стоят, разделенные несколькими дюймами пространства. Его зеленые глаза манят и грозят поглотить.

– Невозможно делать что-то, если не знаешь, как это делать.

На первый взгляд – странное зрелище. Он – весь в черном, и даже галстук такой темный, что почти незаметен. Точно так же, как в лицах некоторых пожилых женщин проявляется мужская жесткость стариков, так и его лицо обрело женскую мягкость. Хотя он и поддерживал хорошую форму, фигура начала раздаваться, плечи втянули в себя шею, руки и ноги налились и затвердели. Как будто некая тяжесть исказила его физическое тело, потянула его к земле. Мэрилин замечает, что и она меняется. В ней уже нет дерзкой невинности и высокомерия молодости. Она уже не та женщина, которая прижималась уютно к Ди Маджио в дверях Нью-Йорка, заливаясь румянцем в новизне ее только что сотворенного мира. И не интеллектуальная ученица Миллера, вращающаяся в литературных кругах Восточного побережья. На ней спускающееся ниже колен габардиновое платье консервативного желто-коричневого цвета, в котором она словно вспыхивает, когда на него падает свет. Оно признак изысканности, достигаемой только с определенной зрелостью, но при этом оно преподносит тело, еще не расставшееся с молодостью. Она пришла на вечеринку в солнцезащитных очках, но потом заменила их темным шарфиком, как какая-нибудь бабушка. У нее появилась потребность прикрываться, как будто обнаженная голова делает ее уязвимой. Может быть, еще усталость в глазах. Или то, как легко расслабляется тело, когда она садится. Сходство между Сэндбергом и Мэрилин – не во внешности или в различиях во внешности. Оно в том, как они смотрят друг на друга. Словно они существуют в мире, знакомом только им двоим. В мире, где бремя возраста не является фактором, где тело и ум не сражаются за господство и где исповедь – не тайна.

Они стоят в углу комнаты. Он поднимает ее руки и отпускает их.

– А теперь я хочу, чтобы вы следовали за мной. Делайте то же, что делаю я.

Она улыбается ему, с нетерпением ожидая продолжения.

– Сделайте глубокий вдох и, медленно приседая, вытяните руки.

– Медленно приседая, – повторяет она, приседая.

– С вытянутыми руками.

– С вытянутыми руками.

Гости поворачиваются посмотреть. Сэндберг и Мэрилин ничего не замечают. Он ведет, она следует за ним. Их движения не скоординированы. Вверх и вниз. Вниз и вверх. Как поршни при возвратно поступательном движении.

– Почувствуйте напряжение в ногах, – говорит он, поднимаясь.

Она приседает; подол габардинового платья ползет вверх по бедрам.

– Чувствую жжение. Но приятное, – она вытягивает руки, стараясь сохранить равновесие.

– Вы разгоняете кровь. Напоминаете телу, что оно живое. Напоминаете о потребности в отдыхе и пополнении ресурсов. Одного этого должно быть достаточно, чтобы организм понимал потребность во сне. Надо только напоминать ему, чтобы не забывал слушать.

Она смеется:

– Я ничего об этом не знаю. Мне, чтобы уснуть, и выпивки вполне хватает.

Их окружает группа гостей; они улыбаются, словно ободряя участников некоего завершающегося сверхчеловеческого представления. Одна женщина присоединяется к ним, пытаясь вклиниться со своими приседаниями между Сэндбергом и Мэрилин. Мистер Уэйнстайн ставит пластинку с босановой. Кто-то прихлопывает в ладоши, и кусочки льда бьются о стеклянные стенки стаканов. Участников все больше, они приседают и поднимаются, стараясь попасть в ритм музыки.

Мистер Сэндберг поднимается, и Мэрилин кладет руки ему на плечи. Она слышит ритм песни, но не замечает происходящего вокруг. Ей так и хочется уступить соблазну и упасть на него, но вместо этого она ведет его в танце на середину комнаты.

Со стороны кажется, что Сэндберг перемещается легко и изящно, без всяких усилий покачивая бедрами, что шаг его легкий, плавный, скользящий. Но на самом деле движения его неловки и далеко не точны. Ему тяжело держать равновесие; он не столько танцует, сколько старается не упасть. Но при этом нисколько не стесняется, словно чувствует себя одновременно Астером, Нижинским и Чаплином. Причина такого самообмана может быть только одна – Мэрилин. Он как будто перенимает ее грацию. И с каждым тактом, с каждым движением все лучше понимает, каково это – не только питать тело, но и жить им. Существовать, почти полностью независимо от вычислительной машины интеллекта.

– Вы меня почти усыпили, – говорит она, склоняя голову ему на плечо.

– Последняя роль для старика.

– Нет, – шепчет она и поднимает голову. – Нет, вы не так меня поняли.

Вокруг них танцуют другие. Кто-то кружится в одиночку, с коктейлем в руке. Другие – парами.

– Не так понял? – спрашивает мистер Сэндберг.

– Да. Не поняли.

Одна его рука лежит на ее плече. Другая – на бедре.

– В таком случае, помогите мне понять.

– Я не хотела вас обидеть.

– Я и не заметил такого намерения.

– Просто так редко случается быть с кем-то, кто в полном мире с собой. Я только это и имела в виду. Когда ты сам ощущаешь этот внутренний покой… Ну, вы сами знаете, что я хочу сказать.

– Только то, что нагоняю на вас сон.

– Я всегда чувствую себя такой усталой. Не сонной – усталой. Хочу лечь и проспать всю ночь напролет, а утром проснуться и начать все заново…

Он привлекает ее к себе. Их тела в полном согласии друг с другом. Будто одно – ее – вышло из другого – его. Она говорит, что не могла представить себе такое. Что раньше, закрыв глаза, могла увидеть себя в тот или иной момент в будущем. Что умела представить, как все будет. А вот увидеть себя стареющей у нее не получается. Ничего не выходит. И разве мудрость приходит не оттуда? Впервые в жизни ей не удается представить будущее. Или представить, каким оно может быть. Сэндберг останавливается, раздумывая, что сказать, и в этот момент к ним, пританцовывая, подходит Уэйнстайн:

– Позвольте?

Сэндберг отступает – Уэйнстайн ведь не его руки просит? – кивает Мэрилин и, шепнув «вы только танцуйте», падает на диван. Подбирает ее недопитый бокал и осушает одним глотком. Он устал, слегка запыхался, и ноги побаливают. Он смотрит на Мэрилин, которая с улыбкой – как будто перед камерой – танцует с мистером Уэйнстайном. Сэндберг завидует ее молодости, но к зависти примешивается грусть. Что он всегда ценил, что позволяло ему смотреть в зеркало и видеть себя без тех признаков усталости, что видны на фотографиях, это мысль о том, что он еще может о чем-то мечтать. Он никогда, даже если сильно его прижать, не скажет, на что надеется или чего ждет. Может быть, впереди еще есть что-то, что заставит замедлить шаг, к чему-то потянуться. И теперь, глядя на нее, сияющую и улыбающуюся для мистера Уэйнстайна, он думает о ней как о курице на скотобойне – голову отрубили, а она все бегает…

Потанцевав с хозяином дома, Мэрилин устало падает рядом с Сэндбергом. Откидывается на спинку дивана, склоняет голову на плечо и, подняв руку, протягивает ее в ожидании бокала шампанского.

– Вы, должно быть, думаете, что я сейчас усну. Особенно после всего этого.

– Позволю себе высказать одно предположение, – говорит Сэндберг, глядя в потолок.

– Только одно?

Он не отвечает. Закрывает глаза.

– Постарайтесь построить лестницу.

– Лестницу, – повторяет она сонно, склоняя голову ниже, к его плечу. Но кожа горит, как будто под напряжением.

– С множеством ступенек. Их столько, что вам кажется, будто подняться на самый верх невозможно.

– Но можно долго-долго падать, – она притворно смеется.

– Да, такое всегда может случиться.

В ее руке оказывается, наконец, бокал шампанского, и она тут же поднимает очередной тост.

– Расскажите мне что-нибудь еще, чего я не знаю. Расскажите о том, что я должна знать. О том, что знать необходимо. Расскажете?

– Да, – говорит он. – Да, да.

Май 1962-го: съемочная площадка студии «Twentieth Century-Fox»

Ты приезжаешь на студию, готовая сниматься в сцене с бассейном для фильма «Что-то должно случиться». В попытке вернуть бывшего мужа, твоя героиня, Эллен Арден, заходит ночью в домашний бассейн. Когда на балконе появляется Ник, она зовет: «Иди сюда. Вода так освежает после… О, да ты сам знаешь!» Ник в панике умоляет ее поскорее выйти, пока его новая жена не пронюхала, что происходит. Эллен с удовольствием откликается на его просьбу и, поднявшись голая из воды, садится на бортик.

На площадке ты надеваешь трико. Облегающее, телесного цвета. Твоего мнения не спрашивали. Просто решили, что для женщины твоего возраста трико – самое разумное решение. Ты натягиваешь его. Ощупываешь ноги. Проводишь ладонями по животу. Колеблешься. И, наконец, просишь режиссера, Джорджа Кьюкора, убрать с площадки лишних и оставить только тех, кто действительно нужен. Он смотрит на тебя с сомнением.