Читать интересную книгу По тюрьмам - Эдуард Лимонов

— Погоди, все войдут, — остановил его пузатый, лысый и дородный полковник. И тут нашу зеленую нору заполнили люди. Большинство из них воняли армейскими одеколонами.

— Вот, генерал к нам пришел, — сказал Орлов. Как бы извиняясь.

— Есть вопросы? — спросил генерал, совсем маленький человек в кожаной куртке с меховыми отворотами и такого же меха кепке с ушами.

— Писем вот нет, — сказал я.

— Давно? — вопросил генерал.

— С ноября, — сказал я. Хотя на самом деле писем не было с сентября. Я внезапно почувствовал, что скрываю в себе сумасшедшую взрывную силу нескольких тонн тринитротолуола. И они стоят рядом со мной с опаской.

— Воздух у вас тут хороший… — сказал генерал.

— Двое не курят, — объяснил я.

— А почему нельзя сделать камеры для некурящих? — поинтересовался генерал у Орлова. Задрав для этого на него голову.

Орлов повернулся к еще более крупному, чем он сам, просто лопающемуся от спелого здоровья под униформой Немцову:

— Разберись, что мы можем сделать!

— Да не разберитесь, а сделайте! — разозлился маленький генерал.

Зрелище это надо было видеть. В зеленой хате, на зеленом полу, в убогом помещении стояли четыре зэка в ряд, руки за спиной. А носами к их носам стояли начальник по режиму, начальник тюрьмы (оба высокие и животастые), далее маленький генерал, а за ним в дверь уходила цепь soldaten. Столпотворение. Генерал стоял спиной к дальняку. На нем была блестящая новая кожанка на меху и шапка с козырьком, как я уже объяснял. Самый маленький среди нас (даже наш старший Леха Савченко был выше ростом) генерал командовал нашим парадом.

Выдержав паузу, генерал ушел. Судя по шуму, который они производили, генерал дальше нашей хаты никуда не пошел. А может быть, он и приходил только к нам. Леха, у которого седьмая отсидка на носу, он ждал суда, зэчьим чутьем почувствовал опасность, мрачно предрек: «Нас раскидают. Не надо было ему о некурящих…» И мы занялись своими зэковскими делами. Но только ненадолго. Подошел невидимый продольный к нашей двери и сказал, не открывая кормушки: «Кто некурящий, фамилии?»

Мы назвались некурящими все: Савенко, дядя Юра, Савченко, Аскеров. Через 15 минут за дверью рыкнул другой голос и вытребовал Савченко на продол. Хрустя ключами нас вскрыли. Леха ушел в щель. За Лехой закрылась дверь, и мы услышали пролог: «Еб твою мать!», предваряющий фразу, которую мы не услышали. После чего Савченко нам вернули. «Эх, бля, надо было сказать, что мы все курящие!» — сказал Леха с досадой. И мы опять вернулись к своим зэковским примитивным делам. Дяде Юре пришла дачка. Там была колбаса, и колбаса отвлекла наше внимание от генерала.

Мы уселись ужинать. Маленький Леха ест много, как профессиональный зэк. Мы старались не отставать от него. Когда мы заканчивали есть, по кормушке застучали, и голос продольного сказал: «Савченко! Аскеров! После ужина будьте готовы с вещами!»

«Еб твою мать!» — грустно отреагировал Леха. Становилось ясно, что подчиненные исполнительно претворяют идею генерала Шостака (а его фамилия была Шостак) в тюремную жизнь. Ну что же, судьба зэка такая. Ты находишься в чей-то воле. Скажут: «С вещами!» и увезут тебя на двойку или за Полярный круг, не дай бог! Леха получил от дяди Юры консервы, а от меня сахар, картошку, анчоусы из общака, вытащил из дяди Юры пачку масла и сел, собранный, на матрас. Надо сказать, что старший на третьем корпусе — это обыкновенно опытный зэк со множеством ходок. Какую роль он играет для администрации красной тюрьмы, остается тайной между ним и администрацией тюрьмы. Должен играть роль осведомителя. Для сокамерников старший должен выполнять ряд благих обязанностей: следить за благоустройством хаты. Если, скажем, нет в хате электроплитки или телевизора — затянуть в хату плитку или телевизор. Наиважнейшая обязанность старшего есть обеспечение хаты продуктами питания. Он должен по возможности затянуть «кабанчика», то есть зэка, которому регулярно закидывают полновесные дачки, «подогревают» его. Обыкновенно подогревают первоходов. Таких, как Леха, уже не подогревает никто. Близкие, в конце концов, бросают рецидивистов. Надо сказать, что в четырехместных хатах роль старшего уменьшается. Чаще всего это ленивый груз на обитателях хаты. Паразит в известном смысле. В лучшем случае хороший старший товарищ, в худшем — злейший враг.

Прежде чем даже забрать Савченко и Аскерова, нам кинули нового пацана — Саню Быкова. До этого он сидел в 217-й на четвертом этаже. «Тебя как зовут?» — спросил я. «Санек», — отрекомендовался он. И мы стали бедовать втроем. Так была создана первая в Саратовском централе некурящая хата. Может быть четвертого некурящего в Саратовском централе не нашлось. До самого 9 марта, когда к нам кинули Олега, изнасиловавшего с братом двух шлюх. Леха же ушел 5 января вечером, недовольный. С нами ему было хорошо. Дяде Юре дочери привозили по две дачки в неделю. Буржуй и в тюрьме буржуй.

В тюрьме мало происшествий, и решительно все выглядит подозрительно. Почему меня перевели в тюрьму строгого режима на двойку, неужели не знали, что через две недели тюрьму расформируют? Вопрос. А почему сразу после перевода явился генерал ГУИНа и одарил меня некурящей хатой? Может быть, на генерала Шостака некто наехал сверху в мою пользу? Такое возможно. Ведь когда по жуткому морозу в День Конституции меня одного в воронке в сопровождении машин с мигалками отвезли на двойку, то капитан Шальнов сообщил, что меня перевели «по приказу из Управления», то есть из ГУИН. Кто дал тогда приказ самому Управлению перевести меня, может быть саратовское УФСБ — генерал-майор Трегуб? Но он генерал другого ведомства! Он мог лишь рекомендовать! Вопросы размышляющего заключенного. Но то, что генерал Шостак заявился к нам в новогодние праздники, в season of Greetings, просто крошечный, в кожаном пальто на меху, было делом необычным.

Ну что, я только русский мужичок в пугачевском тулупчике. Несомый гнилыми ветрами ГУИНа.

ГЛАВА 22

В тюрьме есть туберкулезники, есть больные AIDS, в России их называют ВИЧ-инфицированными. Есть и инвалиды. Один уже появлялся в моем поле зрения не раз в связи с Цыганком. Это его подельник — маленький, щуплый, но неизменно добрый Анисимов с палочкой. Целых два обезноживших насчитывается в группе «Врубелей», состоящей из трех подсудимых: собственно Врубелей — правнуков художника Михаила Врубеля — Сергея и Яна и Владимира Петрова. С Петровым и с одним из братьев мне случилось путешествовать в областной суд в милицейском автобусе в общем боксе. Так что я немного разговаривал с потомком творца «Демона». Потомок был в очках, увеличивающих глаза, и с костылями.

Судятся Врубеля уже четыре года. Причины, по которым у них случились у двоих повреждения ног, мне никто из них не раскрыл. Полагаю, инвалидность их связана с преступлением или задержанием. Знаю только, что у Врубеля — того, что с костылями, в ноге — металлическая пластина, соединяющая кость. Пластину давным-давно надлежит вырезать, но в тюремных условиях сделать это невозможно. Потому бедный парень таскает свою пластину уже столь долго, что произошли некие необратимые изменения в тканях и костях ног. Нога практически угроблена. Зэки и здоровыми представляют собой невеселое зрелище, а зэки на костылях и вовсе иллюстрация: плачевная жестокость.

Об их деле мне известно следующее. Известно, что 17 августа 1998 года на семью Андрян якобы было совершено разбойное нападение. Правосудие считает, что его совершили братья Врубеля и Петров. В вину им ставится попытка убийства Людмилы Андрян, избиение ее беременной дочери с мужем и «исчезновение» (так определила газета «Саратов СП»), именно «исчезновение» двух тысяч рублей из дамской сумочки. Первый раз за это малопочтенное преступление, похожее внешне на бытовую ссору, в сентябре 2000 года судья Рубанов наградил Петрова 14 годами, а Врубелям дал по 12 лет. То есть за бытовую драку, по сути дела (Ян Врубель утверждает, что потерпевшие били его мясорубкой по голове и вонзили нож в ягодицу), даны были дикие срока. Да еще инвалидам. Саратовская Фемида отличается, надо сказать, крайней свирепостью. Судьи безбашенно оперируют сроками такой протяженности, словно ошибочно верят, что продолжительность жизни мужчины в РФ не 57 лет, а 114.

Верховный суд в г. Москве, поглядев на явное безобразие, приговор отменил. И вернул в Саратовский суд. Вот тогда я и стал встречать Врубелей в тюремном автобусе в осень и зиму 2002 года. Судил их второй раз судья Дементьев…

На суровый, костистый профиль Петрова в черной трикотажной шапочке падает от решки серый свет. Петров скупо цедит слова: «Адвокаты наши не отрицают, что сам факт нападения на Андрян доказан, спору нет, но не доказано, что его совершили мы, их подзащитные». Обвинение все строится на показаниях, а они все родственники — семья армян. Муж дочери Людмилы Андрян — Артур Манукян, то есть армянское гнездо там. Я сочувственно слушаю Петрова. После того как меня оговорил мерзавец Акопян, я не могу слушать армянские фамилии безразлично. Ясно, что целая нация не отвечает за одного подлеца. Но я вот думаю, и Грибоедова убили за прегрешения толмача-армянина, толмач (переводчик) обесчестил чужую жену и укрылся в российском посольстве. Грибоедов его не выдал. Персы ворвались, перебив охрану из казаков, и убили и толмача, и «Грибоеда». А «Грибоед» любил и ненавидел Россию, как и Лимон, то есть зэка Савенко.