Читать интересную книгу Дорога смерти - Илья Бушмин

Часть 2

«Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни»

Фридрих Ницше

Глава 1

— Нна, падла! Нна, сука!

Бритая тварь с силой опускает ногу ему на грудь. Распластанный на полу, он видит ботинок с толстой резной подошвой, а через сотую долю секунды в грудной клетке все взрывается дикой болью. Он чувствует, как ломаются его ребра. С воплем бритая тварь прыгает на него двумя ногами. Кости крошатся, трескаются, пронзая легкие, диафрагму, мышцы. Ни вдоха, ни выдоха — грудная клетка от шока отказывается подчиняться. Хватая разбитым ртом воздух, он понимает, что это конец. Все в глазах вспыхивает калейдоскопом, и, кружась в испепеляющей боли, он словно улетает куда-то — где нет верха, низа, право и лево — есть только калейдоскоп вспышек вокруг и сковывающая все его тело пронзительная острая боль. Она цепями утаскивает его куда-то вниз, вон из этого мира, туда где есть только темнота, ужас и холод.

Организм трясется и бьется в конвульсиях, отказываясь подчиняться смерти. Сейчас это комок концентрированной нечеловеческой боли.

Новый удар тяжелым ботинком он уже не чувствует — тело и так уже не является телом. Ударом его тело переворачивает на бок. Новый удар — и истекающий кровью агонизирующий мешок с мясом и костями переворачивает на грудь.

Но это еще не конец.

— Нравится, сука?! Нна!

Он пытается кричать, но словно со стороны, издалека, из того мира, откуда стремительная сила уносит его в одно бесконечное и черное никуда, слышит лишь булькающий хрип. Он успевает заметить, как бритая тварь хватает бейсбольную биту. Замах. Снова попытка кричать — и животный хрип, который, кажется, звенит лишь в его пульсирующих в агонии барабанных перепонках. И мощный удар опускается на его лицо несущимся на полной скорости локомотивом, выбивая зубы, ломая и кроша на десятки мелких безобразных осколков его челюсть и скулы.

Валяющееся на полу агонизирующее существо существует уже отдельно от него. Сознание видит это вдруг со всей отчетливостью, на которое способно. Он понимает, что умирает, купаясь в океане безумной боли. Вот это как — умирать. Мрак все ближе.

Но тело еще сопротивляется. Рука сама тянется к бритой твари, пытаясь ее остановить. Удар, хруст, и бейсбольная бита ломает предплечье. Рука плюхается на пол, разламываясь на двое. Перебитые кисть и запястье болтаются из стороны в сторону.

— Ломай его! Ломай!

Новый удар выбивает коленную чашечку, изувечивая обволакивающий ее сустав.

Боли больше нет. Как может появиться боль от ломающихся костей, если весь ты — и есть Боль?

Его кружит в водовороте, засасывая в эпицентр ослепляюще черного водоворота. За грань этого пространства, где не существует уже ничего. А может быть, существует все. Разум несется навстречу мраку, покидая конвульсирующее тело.

Как щенок, которого хватают родные челюсти за загривок, он готов подчиниться этой силе — и пусть течение несет его туда, где он должен оказаться. Боль, которую невозможно вынести, сделала свое. Он готов. Вечная ночь, я иду к тебе.

Сквозь кружащийся вокруг мрак вдруг возникает образ. Кажется, он может каким-то чудом еще видеть. Животное с золотыми резцами на верхней челюсти, обнажая в оскале фиксы и желтые клыки, что-то кричит бритой твари.

Сейчас это просто кино. Эффект присутствия закончился. Здесь лишь его тело — но его самого здесь уже нет.

Из-за тумбочки видны ноги Лены. Ее трусики и обнаженный живот. Куски разорванного халатика. И что-то черное, что тонкой змейкой выползает из-за проклятой тумбочки. Кровь.

Лена. Нет…!

Его стремительной силой вдруг возвращает назад, сознание каким-то образом выдергивает само себя из водоворота уносящего прочь мрака — и боль снова взрывается в теле. В каждой клетке, от макушки до пяток перебитых бейсбольной битой ног.

А потом животное с золотыми зубами чиркает зажигалкой…

— Он приходит в сознание!

…И появляется огонь.

— Сюда, он очнулся!

Гипс. Плотные слои бинтов, из-под которых сочится кровь. Какие-то трубки. Пикающие и щелкающие аппараты. Женское лицо с широкими глазами. Белый халат. Появляются другие халаты. Эти люди что-то кричат. Кто они? Луч света бьет в глаз.

— Зрачки расширены!

— Вы меня слышите?!

— Артериальное давление не определяется!

Где я? Моя жена, где она? Мысли молнией вспыхивают в голове. Он пытается что-то сказать, и вдруг ощущает, что не может. Его рот чем-то занят. Что-то пластиковое… Секундой позже он понимает, что это трубка, которая идет в горло и гортань. Его снова бьет в агонии. Но закованное в доспехи из гипса тело трепещется в этом панцире, как в коконе. Голоса людей в белом сливаются в один гул, и его вдруг снова начинает кружить безумная черная карусель…

…Слух прорезал собственный жуткий стон. Бегин резко вскочил на кровати, задыхаясь. Сердце колотилось так часто, словно готово было разорвать грудь и выскочить наружу. Все тело покрывал холодный липкий пот.

Сон. Проклятый сон.

Бегин пытался восстановить дыхание, но это было не просто. Он начал считать. Вдох на три счета, задержка, выдох на три счета. Вдох на четыре счета, задержка…

Бегин откинулся на подушке. Тяжело дыша, не в силах справиться с собственным дыханием после холодного кошмара, он закрыл воспаленные красные глаза.

Таблетки не помогали. Снотворное, мощное успокоительное — все это не давало совершенно никакого эффекта. Да, он засыпал. Но без алкоголя ненавистный кошмар возвращался каждую проклятую ночь.

В этот день Бегину нужно было в Москву. Это был ведомственный медицинский центр, в котором Бегин обслуживался уже много лет. Обслуживался далеко не так, как все остальные сотрудники, посещавшие центр по необходимости пару раз в год — когда понадобится помощь врачей. Бегин был вынужден бывать здесь раз в месяц. И не просто бывать. Проходить полное обследование. Это была его и только его, собственная, традиционная ежемесячная медкомиссия. Врач-куратор. Направления. Походы со своей медицинской картой по многочисленным кабинетам центра, где принимали специалисты. В течение первой половины дня он должен был пройти их всех. Стоматолог. Хирург. Гастроэнтеролог. Даже проктолог. С утра сдача всех анализов — моча, кал, кровь из пальца и вены. Чтобы иметь возможность жить дальше, Бегин был вынужден проходить это снова и снова.

— Так, хорошо. — врач-куратор листал карту, читал каракули своих коллег, кивал. — Анализы вроде бы в норме. По крайней мере, основные показатели не хуже, чем обычно. Значит, у нас все стабильно.

— Это хорошо, — отозвался Бегин.

— Как сон? Лекарства, которые я вам выписал, помогают?

— Да, — соврал Бегин. — Сейчас засыпаю нормально. Просыпаюсь тоже сам.

— Что-то глаза у вас красные… И вообще выглядите, как будто у вас недосып. Александр Ильич? Уверены, что все хорошо? Мы можем подобрать какие-нибудь другие препараты.

— Это из-за работы. Приходится поздно ложиться и рано вставать. Но сплю я нормально.

— Вон оно что. Тогда ладно. — врач снова уткнулся в карточку. — Так, хм. А что у вас с ногой?

— Да царапина, ничего серьезного.

— Показывайте давайте.

Бегин послушно поднял ногу на кушетку и закатал штанину. Врач осмотрел заживающую рану, которую Бегин получил на месте убийства Сергеева, когда случайно распорол икру о какую-то — как он предполагал — сухую ветку в обочине.

— Как это вы так?

— На месте преступления. На ветку налетел. С кем не бывает, правильно?

— А мне утром не сказали, — с укором заметил врач. — Опять замалчиваете?

— Ничего подобного. К слову как-то не пришлось.

— К слову не пришлось, говорите? Ну-ну.

Врач-куратор вернулся за стол. Потарабанил пальцами по столу, наблюдая за Бегиным.

— Александр Ильич. Мы ведь с вами много раз об этом говорили. Мы с вами в одной лодке. Вы должны быть так же заинтересованы в этом, как и мы. А вдруг вы занесли бы инфекцию, началось загноение? Вы бы не чувствовали ничего. Махнули бы рукой — как-нибудь пройдет.

— Но ведь все нормально.

— Дело сейчас не в конкретной ране, а в вас, — настойчиво продолжал медик. — У вас анальгезия. Когда человек не может испытывать боли, он не может отдавать отчет о своем реальном текущем состоянии. О любых сбоях в организме, о заболеваниях, травмах и прочем людей предупреждает боль. Это защитный механизм, созданный, чтобы человек своевременно обнаружил опасность. Вы этого инструмента, к сожалению, лишены. Больной анальгезией, условно говоря, может умирать — и даже не подозревать об этом. Поэтому каждый месяц мы тщательно обследуем вас, чтобы выяснить, все ли в порядке. Но это не значит, что вы не должны беречь себя и сами также следить за своим состоянием. Помните, как мы договаривались?