было, чтобы опасность постоянно бродила поблизости. Нужно было помериться силами со Вселенной. Высосать адреналин до последней капли. Исчертить шрамами свое тело. Ощутить себя живым, очутившись на волосок от смерти. Доказать, что он ни в чем и ни в ком не нуждается, что способен выпутаться из любой ситуации, что остальные должны им восхищаться и завидовать ему.
Но в последние два дня, после отъезда Гари, он впервые заколебался. Стоило ему подумать о жене, и он как будто погружался в туман… Он жаждал знать. Ему было необходимо знать. Обойтись без этого он не мог. И теперь все зависело от дайвера!
Он не сумел остановить неконтролируемый порыв: с силой швырнул огромный кухонный нож, и тот воткнулся в деревянную стенку за баром. Реакцией были восхищенные крики и аплодисменты: придурки, платившие ему, чтобы пожрать, решили, что он вознамерился их позабавить. А он бы запросто вонзил нож в одного из них. Так он выражал свою ярость и страх.
Как ему со всем этим справиться?
10
Гари
Ключ вставлен в скважину. Интересно, как я его еще не потерял. Дверь заскрипела, но не поддалась. Мешала накопившаяся за ней куча конвертов. Я толкнул ее ногой. Потом долго шарил по стене, чтобы найти выключатель, успев забыть, где он. У меня отсутствовал обычный рефлекс человека, входящего в свой дом. Если за три года я переночевал здесь двадцать раз, то поставил рекорд. Я был владельцем небольшой студии. Эта комната была чем угодно, только не домом, хоть и являлась моим единственным адресом. Когда мне наконец-то удалось включить свет, я сощурился от холодной, больничной белизны света лампочки, свисающей с потолка. Я огляделся по сторонам, и меня потрясло, что все или почти все здесь мне чужое. Ни один предмет не вызывал у меня воспоминаний. Я вроде бы воссоединился со своими вещами, но не испытал при этом никаких эмоций. Я бросил в угол дорожную сумку и снаряжение. Комната была никакой, и в ней витал запах затхлости. Диван-кровать у стены, несколько картонных коробок там и сям, пожелтевшие стены, заново покрасить которые мне не приходило в голову, старые гидрокостюмы, жилеты, пустые баллоны, которые никогда больше не пригодятся.
Я достиг ошеломляющих успехов в оформлении интерьера. От усталости я рассмеялся. Это был смех досады. Горький смех. Но способность посмеяться над собой успокоила меня относительно моего душевного состояния.
Я был голоден. Глупо и банально, но я цеплялся за простые факты, чтобы вытерпеть до завтрашнего дня. Завтра я все лучше пойму. Меня посетило хорошо знакомое по путешествиям чувство, которое я ненавидел: как будто я прожил тысячу дней за одни сутки. Подумать только, еще сегодня утром я был на пляже Реюньона, в последний раз плавал в океане, предварительно осушив бутылку рома с Иваном. Иван. Я пока что отказывался обсуждать эту тему сам с собой. Как только я после приземления включил телефон, на нем появилось его тревожное сообщение. Но мне следовало сперва разобраться с собственными проблемами, а уж потом заниматься его личной жизнью. Я порылся на кухоньке, достал свой ИЗ. Уезжая отсюда, я не забывал оставить все необходимое, чтобы по возвращении просуществовать несколько дней. Ничего особенного. Макароны, консервы, кофе, упаковки пива. Я открыл первую банку пива и стал готовить некое подобие ужина. Закончив, я быстро поел, стоя спиной к встретившим меня пустоте и хаосу. Я мыл свою тарелку в микроскопической раковине из нержавейки и спрашивал себя, кто я такой: нищий студент или пожилой депрессивный дядька. Ни тот, ни другой, блин!
Чуть позже я стоял у окна со следующей банкой пива. Смотрел на огни города, на башни одна выше другой. На дым, поднимающийся вдали из фабричных труб. Слышал шум аэропорта совсем рядом. Красота лагуны растворилась где-то вдали, но я по ней не скучал. Довольно печально – не иметь возможности поделиться с кем-нибудь впечатлениями. Мне не довелось восхищаться окружающей красотой вместе с кем-то. С тем, кого люблю или кто хотя бы имеет для меня значение. Луизе всегда было не до того.
Я существовал в параллельном пространстве. В дороге я поспал, но все равно перелет тянулся бесконечно долго, и я сильно устал. У меня все болело, мой стареющий скелет стал хуже переносить дискомфорт самолета. И до чего я в итоге докатился? Я мог бы очутиться где угодно, в любом гостиничном номере, в любом городе любой страны, но нигде бы не ощутил себя на своем месте. Я наверняка дошел до полного отчаяния, если купил эту студию, прилепившуюся к аэропорту. Я тогда ни о чем не задумывался. Меня не устраивало, что деньги, полученные от продажи жилища, которое я делил с Луизой, бесполезно лежат в банке, к тому же у меня не было угла, где приткнуться в случае редкой необходимости. Родители, брат и сестра предлагали оставить вещи у них и, когда понадобится, ночевать в их доме, но я отказался. Я уже был не в том возрасте и слишком гордым, чтобы мириться с опустошенностью и растерянностью после развода и признания своего бесплодия. Поэтому меня интересовал только практический аспект. Требовалось жилье, где я буду изредка ночевать и хранить четыре коробки с официальными документами и старым снаряжением. Моим портом приписки оставалась Франция и аэропорт Руасси в особенности. Проблема была улажена. У этого псевдорешения нашлось единственное последствие: оно еще глубже утопило меня. Ускорило мое бегство от реальности. Мое бегство. Мне очень не понравилась одна из последних фраз Луизы на корабле: “Ты сбежишь, ты всегда сбегал”. В ответ я, безусловно, сказал правду, но только часть правды: меня в той нашей жизни ничто не удерживало от бегства, а она не сумела или не захотела это сделать. Но дал ли я ей шанс? Что ж, тут не поспоришь: она надавила на больное место, привлекла внимание к самой сути моего бытия. Однако к этому моменту у меня было твердое намерение все изменить. Меня ждала гигантская стройплощадка. Я должен вернуться в мир. Туда, где обитают человеческие существа. Меня как будто ударило электрическим током. И речи быть не может о том, чтобы день за днем гнить здесь в ожидании какой-нибудь хорошей новости, которая никогда не придет.
Сперва нужно было оповестить кое-кого о своем приезде. Пусть станет известно, где я нахожусь. Я больше не желал оставаться размытым пятнышком на глобусе. Никто никогда не знал, где я. Получалось, что я вроде бы не существую, что я