Читать интересную книгу Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

За исключением нескольких монастырей, где царили распутство и исступленный сатанизм, духовенство было достойно всяческого почитания, в религиозном экстазе оно устремлялось к самым высоким сферам и лицезрело Бога. Средние века изобилуют святыми, множатся чудеса, и при всем своем могуществе Церковь кротко осеняет смиренных, утешает скорбящих, защищает малых сих, сорадуется вместе с простым народом. Сегодня же она ненавидит бедняков, и духовенство, в котором умер мистический дух, препятствует страстному порыву к небесам, проповедует умеренность, воздержанность воздыханий к Богу, здравомыслие молитв, обыденную серость души! И все же кое-где, вдали от этих нерадивых священников, в недрах монастырей текут слезы истинных святых, монахов, которые истязают себя молитвой за каждого из нас. Вместе с поклонниками Сатаны они — единственное звено, связующее наше мещанское столетие с царственным Средневековьем.

Среди буржуа стремление к прописным истинам и довольству дает о себе знать уже во времена Карла VII. Однако алчность умеряется исповедником, и торговца, впрочем, как и ремесленника, сдерживает корпоративная ответственность. Она позволяет быстро разоблачить подлог и обман, уничтожить фальсифицированную продукцию и, наоборот, установить твердую справедливую цену на добротный товар. Профессиональные навыки переходят от отца к сыну; цеховые организации обеспечивают их работой и пристойной заработной платой. Это теперь они подчинены колебаниям рынка, придавлены мельничными жерновами капитала, а тогда крупных состояний не было, каждый жил и давал жить другим; уверенные в будущем, они, не суетясь, создавали те чудные, роскошные произведения искусства, секрет которых навсегда утерян.

Все эти ремесленники проходят, если они того заслуживают, три степени — ученика, подмастерья, мастера, — оттачивают свое умение и превращаются в настоящих художников. Они делают предметами искусства самый простой скобяной товар, самую примитивную фаянсовую посуду, самые обычные лари и сундуки. Эти корпорации, патронами которых были святые, чьи изображения украшали цеховые хоругви, пронесли порядочность и смирение через века и на удивление высоко подняли духовный уровень находившихся под их опекой людей.

Теперь все не так. Дворянство, погрязшее в слабоумии и скверне, сменила буржуазия. Именно ей мы обязаны расцветом всяческой мерзости, спортивными обществами, пьяными сборищами, тотализаторами и бегами. У этих торговцев сегодня на уме только одно — как эксплуатировать рабочих, изготовлять и сбывать недоброкачественный товар, обвешивать покупателя.

Простой люд лишили необходимого страха перед адом и в то же время надежды на воздаяние после смерти за страдания и муки. Работа оплачивается плохо, народ халтурит, пьет. Иногда, набравшись лишнего, он поднимает голову, и тогда против него применяют силу, потому что, сорвавшись с цепи, он ведет себя как ошалевшее кровожадное животное.

О боже, сколько всего наворотили! И подумать только, девятнадцатый век еще кичится своими успехами, льстит самому себе. Знай твердит: “Прогресс, прогресс”. Какой прогресс? Что принес с собой этот век?

Он ничего не создал, все только разрушил. Он похваляется электричеством, полагая, что это его изобретение! Но электричество знали и использовали с незапамятных времен, пусть древние не сумели объяснить его природу, но ведь и сегодня никому не удается наглядно показать, почему эта сила порождает искру и несет гнусавый голос по проволоке. Наш век возомнил, что открыл гипноз, но в Египте и в Индии жрецы и брахманы издавна прибегали к его помощи. Нет, единственно, что привнес девятнадцатый век — это подделку, фальшивку, суррогат. Тут он собаку съел. Ему удалось подделать даже экскременты — в 1888 году палатам парламента пришлось принять специальный закон, чтобы прекратить мошенничество с удобрениями… Дальше, как говорится, некуда!»

Раздался звонок. Дюрталь открыл дверь и от неожиданности отступил — перед ним стояла госпожа Шантелув…

Он в изумлении поклонился, она же, не говоря ни слова, направилась прямиком в рабочий кабинет. Там она обернулась, и Дюрталь, следовавший за гостьей по пятам, чуть не налетел на нее.

— Садитесь, прошу вас. — Он пододвинул кресло, расправил ногой ковер, сбитый котом, и извинился за беспорядок.

Госпожа Шантелув пожала плечами и осталась стоять. Спокойным, чуть грудным голосом она проговорила:

— Это я посылала вам безумные письма. Я пришла, чтобы остановить это брожение в крови, чистосердечно со всем покончить. Вы ведь сами писали, связь между нами невозможна… забудем все, что было… и, прежде чем я уйду, скажите, что вы на меня не в обиде…

— Что вы! — воскликнул Дюрталь, вовсе не желавший забывать эти «безумные письма», в ответ на которые, нисколько не притворяясь, в здравом уме и твердой памяти писал не менее пылкие послания. — Я полюбил вас!

— Полюбили! Но вы же не знали, что письма писала я! Вы любили незнакомку, любили призрак. Даже если вы сказали правду, призрак теперь исчез, на его месте я…

— Вы ошибаетесь, я прекрасно знал, что под именем мадам Мобель скрывается госпожа Шантелув.

И Дюрталь подробно объяснил, умолчав, разумеется, о своих сомнениях, каким образом ему удалось раскрыть ее инкогнито.

— Вот как! — Госпожа Шантелув на минуту задумалась, ее ресницы затрепетали, глаза затуманились. — Так или иначе, — сказала она, глядя на него в упор, — вы не могли догадаться об этом сразу, после первых писем, а ведь вы ответили на них со всей страстью, значит, этот крик души был адресован не мне!

Дюрталь заспорил, но тут же запутался в датах, письмах, да и гостья в результате потеряла нить своих рассуждений. Это выглядело так забавно, что они оба замолкли. Потом госпожа Шантелув села и вдруг — расхохоталась.

Ее резкий, пронзительный смех — из-под насмешливо вздернутой губы сверкнули ослепительно белые мелкие и острые зубы — рассердил Дюрталя. «Она издевается надо мной», — промелькнуло у него в голове, и, недовольный оборотом, который приняла их беседа, и невозмутимым спокойствием женщины, чей облик так не вязался с пламенными письмами, он с досадой спросил:

— Могу я узнать, что вас так рассмешило?

— Простите, это нервы. На меня даже в омнибусе иногда находит — вот так, ни с того ни с сего. Не стоит об этом. Проявим благоразумие и обсудим все спокойно. Вы говорите, что любите меня?

— Да.

— Хорошо, но даже если предположить, что вы мне тоже не безразличны, куда это может нас завести? Помнится, мой бедный друг, вы отказали мне в свидании, о котором в минуты безумия я вас просила, и подкрепили свой отказ вполне обоснованными причинами.

— Да, отказал, но я еще не знал, что речь идет о вас. Я же сказал, что лишь через несколько дней Дез Эрми, сам того не подозревая, открыл мне ваше имя. Догадайся раньше, неужели я бы колебался? В первом же письме, написанном мной после вашего разоблачения, я умолял вас о встрече.

— Пусть так, но выходит, я права — первые письма вы писали не мне!

Госпожа Шантелув на секунду задумалась. Спор, который они завели, начинал тяготить Дюрталя. Из осторожности он промолчал, соображая, как лучше выйти из создавшегося положения.

Однако его гостья сама пришла ему на помощь.

— Давайте прекратим эти пререкания, от них все равно никакого толку, — с улыбкой предложила она. — Положение дел в целом таково: я замужем за очень хорошим человеком, и он меня любит. Его единственное, в сущности, преступление — в том, что он представляет себе счастье несколько пресным. По его представлениям, счастье всегда должно быть под рукой. Я первая написала вам, значит, вина на мне. А мужа мне, поверьте, жаль. Вы творите, пишете замечательные книги — вам совсем ни к чему, чтобы в вашу жизнь вторгалась взбалмошная женщина. Лучше нам остаться друзьями, настоящими друзьями.

— Вы писали мне такие пламенные письма, а теперь говорите о рассудке, здравом смысле, бог знает о чем!

— Но будьте откровенны, вы ведь меня не любите!

— Я? — Он нежно взял ее за руки.

Госпожа Шантелув не отстранилась, однако, глядя Дюрталю прямо в глаза, решительным тоном произнесла:

— О какой любви может идти речь, если вы не приходили ко мне месяцами, даже не интересовались, жива я или нет…

— Но поймите, я не мог надеяться, что вы заговорите со мной так, как в письмах. И потом, у вас в гостиной всегда толкутся гости, муж… Да я бы просто не пробился к вам!

Дюрталь все крепче сжимал руки госпожи Шантелув, подступая к ней все ближе. Подернутый туманной поволокой взор, так пленивший его, выражал печаль, почти боль. Ее бледное, чувственно-меланхоличное лицо нервно передернулось, но она решительным движением высвободила свои руки.

— Давайте сядем и поговорим о чем-нибудь другом! У вас милая квартира! А что это за святой? — спросила она, разглядывая картину над камином, на которой рядом с кардинальской шапочкой и кувшином молился коленопреклоненный монах.