Читать интересную книгу Короткометражные чувства - Наталья Рубанова

Легким движением руки она вернула глаза обратно: те и впрямь казались рыжими.

— Ну, ты даешь, — он выдохнул. — Только они как будто и твои, и чужие одновременно. — Конечно, чужие, сколько зим… — Да, зим… а ты думаешь, бывает только «лет»? — Я не думаю, ничего я уже не думаю… — А помнишь вывеску в Большом Козихинском? «Товарищество Творчество ТРУД Творческо-производственное объединение». — Да, смешно. И далма в кафе. Помнишь далму? — И водку. — И водку. — Существует несколько вариантов выхода из запоя, поделиться? — Бог велел делиться. — Записывай. — Да я запомню. — Во-первых, чайную ложку нашатыря надо развести в стакане воды и выпить залпом. — Помогает? — Кому как. Вообще, хорошо пить литра три жидкости в сутки. «Боржоми» — чудненько: щелочная, газированная… Или столовую ложку уксуса — только девятипроцентного — разведи в литре воды, варенья туда — и пей целый день. Если отекаешь — мочегонное: «Верошпирон» — четыре таблетки или «Триампур» — его поменьше, одну-две. — Хм-м-м. — Да. Организм-то ацетальдегидом отравлен! Яд. Поддерживать себя надо. Опять же, «Полифепан» — за час до еды и таблеток три раза на день, «Феназепам», если есть, по таблетке утром и днем, а на ночь — две. Еще бы хорошо «Ноотропил» — по три капсулы утром и днем до еды. — Ты откуда знаешь тонкости? — В наркоцентре служу. А ты кому? — Советскому Союзу. — Так он же распался. — Не помню, я тогда пил как раз… — Приходи ко мне лечиться и корова, и волчица… Еще нужен витамин С. Густой бульон из баранины то ж… — Ты меня вылечишь? — И тебя вылечат. — Да я зашился, уж полгода.

«Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму…» Смотрит на часы — а на часах у него целая жизнь — и вспоминает ее, и сравнивает с Катенькой, а Катенька всегда опаздывает… «…тебя вели нарезом по сердцу моему…» Герберы неловко тыкаются друг в друга — совсем как незнакомые приматы, столкнувшиеся в лифте.

— Жри! Жри! Жри ржаной корж, рожа! — проскандировавшие подростки в банданах, проходившие мимо памятника Нашему Всему, вырвали его из оцепенения: идущий впереди нес флаг с веселым Роджером, а остальные, явно датые или обкуренные, повторяли как заклинание: — Жри! Жри! Жри ржаной корж, рожа! Жри! Жри! Жри ржа…

Прохожие не обращали на идущих вместе малчиков-дивачек никакого внимания — наверное, если б те оказались голыми, на них и снизошла бы толика усталого столичного любопытства, и то ненадолго, и то — не наверняка.

— …и каждое утро я прохожу мимо двух радостных заведений на этой самой Дмитровке: кожно-венерологического диспансера № 3 и психоневрологического № 14 — ну, они напротив ЛЕНКОМа, знаешь? Над обоими — вывеска «С Новым годом!». — Хорошо, что не «Добро пожаловать!» — Недобро…

Катенька и Марина направлялись тем временем в сторону малчиков-дивачек, идущих вместе, и почти синхронно поглядывали на часы, а Наше Всё, припорошенный снегом, окончательно отвернулся от суетливого мирка, как если б оказался из плоти и крови. Катенька же и Марина приближались к памятнику с разных сторон одной огромной улицы и уже заметили их — ее и его. Происходило всё, точно по сговору, и выглядело довольно кинематографично, а потому едва ли правдоподобно: так, одна — слева, другая — справа, и дотронулись до интересующих каждую плеч.

Он, отвернувшись от той, чье имя еще долго не сможет произнести спокойно, словно очнулся и протянул Катеньке рыжие герберы. Секундой позже Марина получила такие же, и сердце ее забилось, и краска залила лицо, обрамленное пепельными волосами, и захотелось провалиться сквозь землю от счастья, смешанного со стыдом.

«Познакомьтесь, Марина, — Ёжик-В-Тумане поцеловала девушку в белом полушубке и сумасшедших ботфортах, и Марина еще больше смутилась, и Катенька ахнула да заморгала кукольными своими глазками, а он стоял как дурак, как идиот, как даун, что там еще… — Мужчина и женщина имеют равные права и свободы и равные возможности для их реализации — статья 12-я главы второй Конституции РФ. А гетеросексуальность как всеобщий биологический стандарт — всего лишь принудительный политический институт», — подмигнув ему и подхватив подругу, она прошла сквозь снег, который и не думал, что работает на публику.

Ему долго снились белые мухи, а странный — такой недозволенный и красивый поцелуй — доставлял муку. Он мог бы сорваться к ней тотчас, но не сделал, как всегда, ничего: боялся, что Ёжик-В-Тумане снова бросит его ради себе подобного зверёныша.

Клад

Я только прилег, как в коридоре взвыл мобильный. Прыг-скок, соответственно, а дальше: «Вадька, я клад нашла!» — «Что-что?» — «Клад нашла, говорю-у-у! Ты один? Я скоро». Гудки. Хм. А если б не один?

Так-так. Моя обожаемая сестрица нашла клад: самое время почесать затылок. Неужели бывает такое? Впрочем, у Наташки может быть все что угодно, только не как у нормальных людей, по которым она тут же банально прошлась бы: «Смотря кого считать нормальным». У нее всегда так: «экстравагантность», «незомбированность», «relax» и подобная чушь, которую она пытается засадить в мои мозги. Только со мной этот номер не проходит, и Наташка закладывает словечки в мозги своих дружков. До некоторых «тел» я был допущен: должен сказать, ее вкус — после моих вливаний, конечно — стал более утонченным, и вместо небритых как бы артистов она стала выбирать более сносных животных. «Натали, — сказал я ей как-то. — Не позорь фамилью» — «Ане пошел бы ты, братец Кролик, на?..» — но «позорить», однако, перестала, сочеталась законным браком и, по счастию не заведя киндера, так же благополучно через год раскольцевалась. Я от души поздравил ее с волей и подарил огромную розу, крашенную в синий. Мы долго пили любимый сестрицын куантро, и Наташка клялась больше никогда не портить паспорт. Я же усмехался, и через несколько месяцев плагальный оборот выдоха «хм» донесся-таки до сестрицы, прямо из стоматологической клиники направлявшейся в клуб с неким доктором. Вскоре г-н Дуков — начинающий лысеть очкастый малый, — уже лечил зубы всех Наташкиных знакомых за смешные деньги. Однажды его суперпломбой воспользовался и я, а доктор Дуков искренне удивился, приметив, насколько мы с сестрицей похожи. Так и сказал: «Как две капли воды» — устаревший оборот, но тем не менее.

Однако вскоре Наташкина душа запросила чего-то большего, нежели развернутых монологоff о коварстве г-на Кариеса, и доктора Дукова бросила, сняла с подругой квартиру бог знает где за черт знает сколько да «занялась собой».

Что значит «заниматься собой» в Наташкином представлении, я знаю: спать до полудня, питаться фруктами, медитировать под диски со всей этой эзотерической байдой, которой у нее скопилось немерено, захаживать в солярий, иметь (удобней по субботам, «чтобы не отвлекал от главного», — заметила она как-то) здорового мужика околомоего возраста да читать Кундеру с Зощенко. Самым неприятным фактором оставалась работка, на которую между делом приходилось ходить, пользуясь презренным общественным транспортом. Работать Наташка не любила и не хотела, общественный транспорт хронически ненавидела, а на машину так и не собрала, спустив как-то все гроши в отпускное безумие Красного моря; с родителями же, к моему огорчению, порвала окончательно — «Я не шлюха и никому себя так называть не позволю!».

Так, счета за то, это и еще вон то со скулосводческой пунктуальной тоской знания о неминуемом разложении на элементы вороньими стайками слетались в почтовый ее ящик. А посему, сцепив зубы, изо дня в день верстала она какой-то «мариваннский» журнальчик с кроссвордом и кулинарными рецептами на последней полосе да радостно смотрела на стрелки часов, приближающиеся к 18.00. Иногда же заезжала ко мне и безмолвно намекала на гнусную свою участь лишь синими кругами под глазами, приближающимися к цвету этих самых глаз, редко-синих. От пудовой ее иронии становилось не по себе: «Может, дать тебе денег?» — но Наташка почти никогда не брала, только пару раз — на духи: «Вадька, не представляешь, этот запах…». В общем, сестрица была разведена, неприкаянна, сдвинута по фазе, безденежна (все съедал съемный флэт и прочая дрянь, необходимая для поддержания, как она говорила, «товарного вида белкового тела»), а еще — молода и, не побоюсь этого определения, красива. И вот эта самая сестрица, что молода и красива, сообщает мне, будто нашла клад! Верилось с трудом, но смутная надежда не оставляла: «А вдруг?..».

Наташка всегда звонила в дверь как на пожар. Вот и сейчас: «Чего трезвонишь?» — «Дурак, я клад нашла, ничего ты не понимаешь!» — и протягивает синюю такую пластмассовую банку с желтой крышкой. На банке надпись буржуйская: Danish Strawberry Preserve, 908 g, что по-медвежьи есть «Датское клубничное варенье», усиленное рекламным «лучшее», 980 г. «Ну и что? — говорю я. — Клад-то где?» — «Очнись, дебил! — Наташка вырывает у меня из рук лучшее датское и кричит: — У-у-ура-а-а-а! Сво-о-о-бо-о-о-д-а-а-а! Я никогда! Не буду! Ходить на! Эту! Чер-р-р-р-тову! Р-р-работу! Никогда! Не буду! Вер-р-р-р-стать этот! Чер-р-р-р-тов! Журнал! Поеду в Данию! В Испанию! Мальта… И Румыния еще… — мурчала она, перечисляя. — Гонконг, Пекин, Париж, Вена, в Берлин необязательно, в Эмираты тоже, Турция надоела… — потом снова хаотично-трогательно взрывалась, и мне было жаль ее, честное слово: — Краков! Майорка! Может, Лондон… — голос ее то затухал, то усиливался, пока наконец не превратился в шепот… — И обязательно — обязательно! — Тибет… Слышишь?..» Сестрица кружилась по квартире с банкой варенья, разбрасывая горстями поток вытесненного сознания: «Уволюсь завтра же уволюсь куплю темные очки шарф на голову шелковый как здорово нет ты не понимаешь ты никогда не верил в чудо, а я больше не буду ходить на работку не буду верстать не буду здороваться с придурками же здороваться не буду они идиоты ты не слышал о чем говорят даун-шоу не буду не буду пошлю всех пошлю всех их всех их всех всех все-е-е-е-х-х-х-х…» — тут она вдруг остановилась и как будто заметила меня.