Читать интересную книгу Короткометражные чувства - Наталья Рубанова

Рита повернула голову и увидела Эндрю: он безмятежно спал. Рита снова повернулась к компьютеру. Пальцы с удовольствием ощутили удобство клавиатуры, но, как только Рита перечитала три последних предложения, руки ее опустились. Может, все-таки оставить редактриссу? Но ведь кли-ни-ка же… не думать, не думать! Это же просто заказ, надо и относиться к нему, как к заказу. Приготовить съедобный — для обделенных полушариями двуногих дам-с — сюжетец. Любовь и разлука, непечатно, карьерный рост, непечатно, измены, непечатно, походы по магазинам и хэппи энд, крашеные блондинки, непечатно, высокие парни в кожаном… Брр! Рита поморщилась. А потом довести все это до десяти-пятнадцати авторских, отправить по мылу и ждать денег: тираж большой, договор нормальный, тема для кого-то актуальна… Востребованный автор!

Рита проснулась в холодном поту: слава богу, это был только кошмарный сон из прошлой жизни. А прошлая жизнь…

Рита зачеркнула «была очень и очень пошлой» и написала «была еще та». Рита снова посмотрела на спящего мужчину, поймав себя на мысли, что ей хочется, чтобы тот не просыпался как можно дольше. Последние несколько лет жить «для себя» не получалось в принципе, и те редкие часы, украденные… Она заставила себя остановиться.

«Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы…» Интересно, Вирджиния Вульф смогла бы написать «женский роман» по заказу? Но Рита не Вирджиния Вульф. Рите нужны деньги.

Пальцы легко и привычно бегали по клавиатуре; простые предложения чередовались со сложноподчиненными, но больше было все же именно простых, рассчитанных «на регионы». Во всяком случае, так позиционировало макулатурку этой серии само издательство. В глубине души Рита обиделась за «регионы», но договор подписала. Осталось только создать настольный шедевр для барышень, не отягощенных интеллектом. Это было не просто: когда-то Рита читала не только книги, выходящие в их издательстве.

Однажды Андрей сказал Рите, что собирается на рыбалку, — усмехаясь, набирала она текст. — Еще он сообщил, что, вероятно, будет уезжать каждые выходные: «Клёв хороший».

Так-так, — думала Рита, уставясь в экран. — Так-так. Измена, разъезд, немного депрессии, знакомство по Интернету с предварительной долгой перепиской и душещипательными разговорами с подругой, неожиданный новый роман, пляж, Турция, какая-нибудь белая собачка, Мендельсон, все будет хо-ро-шо… Так-так…

Эндрю повернулся на другой бок. Неужели проснется? Рита так мечтала побыть в этот день одной! Еще ей совсем не хотелось писать этот идиотский женский роман.

Но Эндрю все же проснулся, и Рита вымученно улыбнулась: иногда он замечал это ее еле припудренное отчаяние — тогда обоим становилось грустно, как в самом настоящем бульварном романе, а миссис Деллоуэй все покупала и покупала цветы…

— Маргарита Сергеевна! — чужой голос с придыханием. — Я поклонница вашего творчества. Я прочитала все ваши книги! Я даже знаю, что Катя Высокая — ваш псевдоним! Да-да, не удивляйтесь, я с таким трудом добывала информацию! Вы прекрасно пишите, все так жизненно, так прописаны характеры… Вот только не могли бы вы объяснить мне, что значит фраза «сон из прошлой жизни»? Никак не могу перевести на русский!

Короткометражные чувства

Правдивейшая из трагедий — самый обычный день.

Эмили Дикинсон

Карлов мот

Гертруда Генриховна — далее Г.Г. — стоит на Карловом мосту и плачет. В самом центре, у святой Людмилы плачет! Что, (не) были на Карловом? О! До восемнадцатого века на нем лет триста проторчал один-единственный крест, и вот — поди ж ты — стоило поднапрячься иезуитам — уж тридцать статуй: все — мощь и изящество, господа! Да-да, мощь от Брокофа и изящество от Брауна. Впрочем, Гертруде Генриховне плевать. И то: шутка ли думать о чьих-то мастерских, когда ты, без пяти пенсионерка, стоишь на Карловом мосту и плачешь?

Когда-то Г.Г., будучи еще Герой, приехала сюда да и влюбилась в экскурсовода — высокого шатена, забывавшего по утрам бриться: потом на щеках долго горели красные пятна, но это — потом, да и думаешь разве о каких-то пятнах, когда влюбляешься? Звали того, как Кундеру, но Кундерой он, как в перерывах между работой ни старался, не стал, а потому с Герой после нескольких мучительных лет, отяжеленных соцрежимом, расстался: госпожа Проза вытрясла души из их сплетенных тел, да и придавила могильной плитой то хрупкое, ради чего живут на земле иные чудаки — «пражская весна», сменившаяся «нормализацией»: свобода, раздавленная танками. Впрочем, Кундера, как всегда, написал об этом лучше Милана, и в конце концов последний швырнул тетрадь в самый дальний угол комнаты, где давным-давно уже не спала Гера.

Потом это как будто затянулось, как будто перестало кровоточить, но на душе саднило и во время марша Мендельсона, и во время криков обеих новорожденных, и… Перечислять Г. Г. не любила и, даже став снова в конце концов «выездной» (а занималась она, ни много ни мало, межвидовыми гибридами), от Праги руками-ногами открещивалась, как будто и не существовало той никогда: Праги.

Но Прага — «Так мне и надо!..» — оказалась такой реальной, такой одуряюще настоящей, что, как только Г.Г. вышла из самолета и повела носом, испытала нелегкое головокружение: да-да, все тот же «острый» воздух… Светлый аэропорт Ruzyne, автобус до Dejvicka, десять минут в метро, и — вот он, центр мира: вечный Вацлав на вечном своем коне, предмет шуток и гордости чехов, впрочем…

— Odvezte me, prosim, do hotelu «АХА», — просит Г.Г. таксиста; главное, забыть на время русский. — Dekuju.

В холле Г.Г. отражается во множестве зеркал. В холле слишком яркий свети китчевые пластиковые цветы. В номере как-то спокойнее. Даже несмотря на то, что их кем-то занят.

Г.Г., сцепив зубы, обходит всю Прагу (ноги уже не те), достопримечательности которой добротно описаны во всевозможных путеводителях, а потому опущены в этом тексте намеренно.

«Я искала любимого и не нашла, — царапнет Г.Г. на билете и перестанет наводить любые справки. — Не нашла». Она может рассказать пожирателям подробностей о прошлой своей жизни, но, похоже, ее ломает, как ломает и пишущего расписывать в хронологическом порядке этапы существования героини:

— Прошлой жизни? Что вы имеете в виду? Семью? Любовника? Диссертации? Друзей? Межвидовые гибриды?

— Милана, — получается как будто уточнение.

— Милана?.. — боль как будто уточняется и, осекаясь, плывет от Малой Страны по направлению к Карлову мосту, на котором Гертруда Генриховна — ранее Г.Г. — стоит и плачет.

А время года и суток такое, что и сказать нельзя: потому туристы да обслуживающие их художники не видны Гертруде Генриховне, как не видна сама Гертруда Генриховна туристам и обслуживающим их художникам. Другими словами, имеется такое пространство, в котором одни не замечают других; скульптуры же, находящиеся на привычных своих местах, одновременно на них не находятся. И вот — видите, видите?! — все они уже спускаются и окружают плачущую Гертруду Генриховну каменным кольцом, из которого ей, бедняге, выход един.

— Гера! — басят святые Косьма и Дамиан и, сжимая в руках баночки от лекарств, подходят к Гертруде Генриховне.

— Гера! — наступает святой Вацлав.

— Гера! — сводит брови святой Вит.

— Гера! — качают головами святой Каетан, слепая монахиня Луитгарда и рыцарь Брюнцвик.

— Гера! — грохочет Франциск Ассизский.

— Гера! — кричит Ян Непомуцкий. — Гера, Гера, беги!

Святые Косьма и Дамиан выбрасывают баночки из-под лекарств во Влтаву и медленно отходят от Гертруды Генриховны, без пяти минут пенсионерки. Звезды гаснут. Занавес начинает опускаться.

— Карлов мост продолжают Мостецкая улица и Малостранская площадь, — объясняет туристам Милан, жестикулируя и, не сразу замечая затерявшуюся в толпе Геру, переходит на шепот: — Наконец-то ты вернулась! Теперь-то уж они не помешают!!

— Кто — они?

Милан указывает на скульптуры: собранные в одну огромную кучу, те теперь не более чем металлолом.

— Мы тоже умерли? — спрашивает Гера Милана: в руках у него томик Кундеры «Неведение», которого тридцать лет назад просто не могло быть.

Милан стоит на Карловом мосту и смеется.

Человек с рюкзаком и собакой

Василиса — имя, нахлобученное на девочку эксцентричной театральной ма — сидела за кухонным столом, подперев щеку кулаком: типичная курья поза, агонизирующая символятина грусти-тоски. «Типичная курья поза, агонизирующая символятина грусти-тоски!» — именно так и подумала Василиса, однако кулак не убрала, а лишь только плюнула: пепел из маленькой фарфоровой чашечки, доверху наполненной окурками, невозмутимо, словно только и ждал подходящего момента, взлетел вверх да и улегся на Василисино лицо. Она, впрочем, не обратила на то ровным счетом никакого внимания и налила: пятница, вечер, дастиш фантастиш. Becherovka — излюбленный product of the Czech Republic, 38,0 % vol — много, много бехеровки! — была под ногой: пустые и целехонькие, большие и маленькие бутылки из темно-зеленого стекла ждали своего часа. А час был поздний, и наша heroиня, глядя, как быстро и весело плывут облака, нежно касаясь розовощекой наглой луны, которой по бубну не только их ежеминутно изменяющиеся фигуры, но и она сама, в очередной раз думала, каким способом сделать это.