Читать интересную книгу Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

Рецидивист потупился и пробасил виновато:

– Так мы сперва читали…

– Читали… – передразнил Васька. – Если б читали, не скурили бы! А вы знаете, как Сергеич те стихи писал! Недосыпал, мучился, голодал. Его не печатали, над ним смеялись, избивали даже, а он – писал! Не за деньги, как вы думаете, не ради славы, а потому что – поэт он… Ему дано писать, и он пишет, а нам дано его стихи читать! Это закон, понимаете! И если мы его нарушать станем, а из поэзии самокрутки крутить, нам всем… кранты наступят! Это как… небо с землей местами поменять, а потом ходить и удивляться, что это на меня сверху камни падают?

Зал принял сравнение и понимающе загудел. Васька отступил к своему стулу и сказал, успокаиваясь:

– Не знаю, согласится ли он читать вам свои стихи. Я б не стал…

Васька сел, и тут же из зала кто-то нервно и покаянно выкрикнул:

– Это Соловей, сука, книжки упер. Сказал – списанные… Мы ж не знали.

В зале зашумели, заспорили о чем-то между собой.

– Тихо! – кричал Головлев и стучал пробкой по графину, но его не слышали.

И тогда решительно поднялся Александр Сергеевич. Шум почти сразу стих. Макаров уверенно вышел на авансцену, чувствуя в душе подъем, какого не чувствовал давно, ощущая собственную силу и власть над залом. Он не знал, с чего начнет, но это было не страшно. Он в задумчивости кашлянул в кулак, почесал затылок, слегка подтянул на поясе брюки и вдруг ощутил, «Макаров» выскальзывает из-под пояса и проваливается в штанину. Александр Сергеевич цапнул себя рукой за ягодицу, но не успел поймать беглеца, а только сумел приостановить его убийственный ход, согнув в колене ногу. Замерев в такой странной птичьей позе, Александр Сергеевич смотрел в зал и видел перед собой черную, неотвратимо надвигающуюся стену.

Зеки молчали, думая, видимо, что все поэты начинают так читать свои стихи. Головлев покосился на Ваську. Васька встревожился. А «Макаров» тем временем обошел преграду сбоку и пополз по икре вниз – к щиколотке, к краю штанины. Макаров понял, что должен упасть и умереть мгновенно, сейчас, здесь, однако оставался жить и даже продолжал стоять.

И вдруг завыли сирены, залаяли где-то собаки, в зал ворвался офицер с автоматом, вскочил на сцену и что-то сказал на ухо торопливо поднявшемуся Головлеву. Он сказал это шепотом, но почему-то все услышали.

– Соловьев сбежал, – пронеслось по залу неожиданное известие.

Солдаты с автоматами стали спешно выводить из зала зеков. О Макарове забыли все, даже Васька. Через минуту Александр Сергеевич остался на сцене один перед совершенно пустым залом. «Макаров» вышмыгнул из его штанины и улегся рядом с ботинком, озорно поблескивая вороненой гранью.

– Шутить изволите? – прошептал Макаров, глядя на него со страхом и почтением.

9

Макаров стоял в своем кабинете у окна и смотрел вниз, во двор, где прогуливалась Наташа, покачивая одной рукой коляску со спящим Осей, а в другой держа развернутый толстый литературный журнал. Останавливаясь и переворачивая очередную страницу, Наташа всякий раз поднимала голову и смотрела на окно кабинета в надежде увидеть в нем мужа. Вот и теперь. Макаров вздохнул. Разглядев его за стеклом, Наташа улыбнулась так, будто не видела Сашу очень давно, и замахала журналом. Макаров в ответ улыбнулся и помахал свободной левой рукой. В правой, опущенной, он держал «Макарова».

Наташа могла стоять так, улыбаясь и размахивая рукой, очень долго. Зная это, Александр Сергеевич отошел от окна и обвел внимательным взглядом книжные полки, плотно уставленные поэтическими томиками. Он ждал, когда жена уйдет гулять с ребенком, ждал этой минуты, чтобы побыть наедине со своими книгами и найти ту, единственную, которая понравится или, точнее, подойдет «Макарову». Взгляд Макарова почти сразу остановился на одном томе – самом большом и толстом. Это был Пушкин, весь Пушкин в одном томе, не считая писем, изданный еще тогда, когда издавали хотя и редко, но хорошо и надолго.

Держа в одной руке Пушкина, а в другой «Макарова», Макаров перешел в кухню, где уже все было готово к операции: на столе лежала раскрытая опасная бритва, которой брился Александр Сергеевич, не признавая всяких там «шиков» и электрических машинок, и стоял старый медный таз. Макаров положил между ними Пушкина, раскрыл его примерно на середине и наткнулся на иллюстрацию: дуэль Онегина и Ленского. Макаров улыбнулся ностальгически-грустно и перевел взгляд на текст поэмы.

Друзья мои, вам жаль поэта:Во цвете радостных надежд,Их не свершив еще для света,Чуть из младенческих одежд,Увял! Где жаркое волненье,Где благородное стремленьеИ чувств и мыслей молодых,Высоких, нежных, удалых?Где бурные любви желанья,И жажда знаний и труда,И страх порока и стыда,И вы, заветные мечтанья,Вы, призрак жизни неземной,Вы, сны поэзии святой!

Только начав читать главку, Александр Сергеевич вспомнил ее и прочитал по памяти, с закрытыми глазами. Когда-то он знал «Онегина» наизусть почти целиком… Макаров открыл глаза. Времени на воспоминания не было, следовало срочно приступить к операции. Он положил пистолет на страницу, обвел его карандашом, отложил в сторону, взял бритву и стал вырезать в книжной плоти ложе для пистолета, выгребая ненужную бумагу и бросая ее в таз.

Операция длилась две-три минуты, не больше. Александр Сергеевич уложил «Макарова» в нишу и закрыл книгу. Кто бы мог подумать, что там лежит пистолет, – никто! Пушкин и Пушкин. Эта идея пришла Макарову в голову ночью, он даже подпрыгнул на кровати, да так сильно, что Наташа проснулась и стала допытываться встревоженно: что случилось? Пришлось срочно придумывать дурной сон.

Но сейчас Александр Сергеевич был один и мог дать волю чувствам. Выхватив «Макарова» из книги и потрясая им в воздухе, он восторженно воскликнул:

– Ай да Макаров, ай да сукин сын!

Теперь требовалось замести следы. Александр Сергеевич положил пистолет на стол, поднес спичку и кинул ее в ворох лежащей в тазу бумаги.

Совсем не вовремя зазвонил телефон. Макаров не стал бы к нему подходить, но звонок был междугородний. Это могла быть Анна, она давно не звонила, и Макаров с Наташей уже начали волноваться. Чуть не наступив на путающуюся под ногами Сафо, Макаров подбежал к аппарату, снял трубку и услышал родной взволнованный голос:

– Папка, ты?

– Анна, ну наконец-то! – обрадовался Макаров.

– Папка, не волнуйся, я скоро приеду и все расскажу! А теперь слушай.

Макаров понял, что сейчас Анна станет читать чьи-то стихи, она давно наравне с Наташей участвовала в семейной игре «Угадай поэта!».

– Анна, постой! – крикнул он, глядя, как опасно высоко поднялось пламя в тазу, но дочь не слышала, а счастливо забубнила на другом конце провода:

Ночью черниговской с гор араратских,шерсткой ушей доставая до неба,чад упасая от милостынь братских,скачут лошадки Бориса и Глеба.

Плачет Господь с высоты осиянной.Церкви горят золоченой известкой,Меч навострил Святополк Окаянный,Дышат убивцы за каждой березкой.

Макаров рассеянно смотрел на убывающие языки пламени, на поднимающиеся выше огня крупные хлопья бумажного пепла и внимательно слушал чужие прекрасные строки.

Еле касаясь камений Синая,темного бора, воздушного хлеба,беглою рысью кормильцев спасая,скачут лошадки Бориса и Глеба.

Пепел плавно опускался на стол и падал на пол.

Путают путь им лукавые черти.Даль просыпается в россыпях солнца.Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти,мук не приявший вовек не спасется.

Неожиданно Сафо дико взвыла, подпрыгнула и пулей вылетела из кухни, а на полу лежал «Макаров», который, выходит, свалился сверху на кошачий хребет. Трубка выпала из рук Макарова и повисла на шнуре. Макаров присел на корточки, взял пистолет в руки и чуть не выронил – его стальное тело сильно нагрелось от близости огня.

Александр Сергеевич выпрямился и удивленно посмотрел на стол, на то место, где лежал «Макаров», – рядом с тазом, но далеко от края стола.

– Да, не любишь ты Сафо, – задумчиво проговорил Макаров, глядя на «Макарова». – Впрочем, она тебя тоже не любит.

Александр Сергеевич положил пистолет в книгу-тайник, закрыл ее и вспомнил про Анну. Из покачивающейся на весу трубки доносился ликующий голос дочери. Макаров взял трубку и приложил к уху.

Ныне и присно по кручам Синая,по полю русскому в русское небо,ни колоска под собой не сминая,скачут лошадки Бориса и Глеба.

Анна замолчала. Кажется, она там заплакала. Макаров улыбнулся.

– Ну, узнал? – спросила, шмыгая носом, дочь.

Макаров вздохнул и ничего не сказал.