подвиг для человека пенсионного возраста и доказательство силы, с которой — и Элизабет понимала это — ей никогда не справиться. Он вытаскивал мешки через отверстие в тайной камере.
Прежде всего надо было отделаться от Розмари и освободить пространство для собственных действий, и с этой целью Фритцль купил второй пансион, на сей раз намного ближе к Амштеттену, назначив ее там управляющей. И все же когда жена не была рядом и не могла видеть, чем он занимается, это был самый рискованный период для Фритцля за все годы его подпольного существования. Он заручился помощью своего сына Йозефа, попросив помочь ему выкопать бассейн. Но даже если Йозефа не оказывалось поблизости, Фритцль тоннами вывозил землю в тачках. Элизабет принимала в работах самое непосредственное участие.
Жильцы дома, так же как и соседи, помнят постоянное пыхтенье бетономешалки, прибытие пустых и отправку доверху полных бадей. И все это время под землей Элизабет Фритцль в буквальном смысле впивалась голыми руками в грязь, чтобы расширить пространство для себя и детей. Дополнительное пространство создали за счет коридора в подвальной части старого дома, о котором никто не знал, кроме Фритцля. Таким образом, тайное подземелье состояло теперь из пятиметрового коридора, кладовой и трех маленьких открытых камер, все они были соединены узкими переходами; имелись кухня, уборная и две спальни, в каждой из которых стояло по две койки. Все вместе занимало площадь примерно в 183 квадратных метра. Потолки в самой высокой точке достигали 1,7 метра.
Когда расширение камеры подошло к концу, генеральный план вступил в следующую дьявольскую фазу: Лизу переместили в мир света. Ребенок был болезненный, склонный к приступам кашля и жестокому ознобу. Девочка оказалась чрезвычайно шумной — «визгливка», как называл ее Фритцль, — он боялся, что ребенок однажды может быть услышанным сквозь метры земли, стали и бетона, скрывавшие бункер. Поставив Элизабет в известность, что он забирает ее дочку наверх, к живой жизни, Фритцль заставил узницу написать еще одно письмо, вынудив окончательно запутаться в собственной лжи. Письмо было призвано увековечить вымысел о том, что она бросает дитя, поскольку не в силах воспитывать его.
«Дорогие родители, — выводила она своим отчетливым круглым почерком. — Передаю свою маленькую дочь Лизу вам. Следите за ней повнимательнее». 19 мая 1993 года Фритцль «обнаружил» на пороге дома картонную коробку с Лизой, которой к тому времени было уже девять месяцев. Разумеется, никакого подлинного изумления не было и в помине; он сам поставил коробку к порогу и завел звонок на таймер.
Для главы исполнительной власти Амштеттена это один из фактов, свидетельствующий о сложности замысла Фритцля. «Дом был наводнен людьми, кто-то постоянно входил и выходил, Фритцль не мог контролировать этого, и все же ему нужно было поставить коробку с ребенком, а затем подойти к двери и забрать посылку. Подумайте только: он завел дверной замок, возможно с помощью одного из своих пультов дистанционного управления, за несколько секунд до того, как вошел в комнату. „Не волнуйся, я открою“, — видимо, сказал он жене, спустился и первым нашел ребенка. Не было практически никаких шансов, что за эту одну минуту кто-то еще увидит коробку. А если и увидел бы, то Фритцль подоспел бы через мгновение и взял бы ситуацию под контроль. Это показывает невероятную изощренность, с какой он таил все от мира».
В письме, которое Фритцль показал своей недоверчивой жене, та прочла: «Вы, наверное, в растерянности и не понимаете, почему услышали обо мне только сейчас, хотя это письмо шло одновременно с маленьким сюрпризом. — Элизабет добавляла: — Я кормила ее грудью шесть с половиной месяцев. Теперь она только молоко пьет из бутылочки, а все остальное ест ложкой». Элизабет писала, что «не в состоянии» заботиться о дочери и надеется, что не слишком озаботит родителей. Психиатр, изучавший это письмо много лет спустя, сказал, что оно составлено в таком тоне, будто Элизабет просит немного уважения и терпимости к своему такому отличному образу жизни.
Сказать, что Розмари Фритцль была ошеломлена — значит ничего не сказать. Несколько долгих минут она просто смотрела на ребенка, вновь и вновь повторяя «Боже мой!». Ее солдафонистый муж уже все решил заранее: их дочь Элизабет была дрянью, но поступила правильно, предоставив им дитя, за которым не могла присматривать сама.
«Мы поступим по справедливости», — сказал он Розмари, прежде чем одеться, чтобы отправиться сначала в полицейский участок, а затем в городской центр, ведающий делами малолетних.
Власти оказались бюрократическим зеркальным отражением соседей и жильцов с Иббштрассе. Они не видели ничего, кроме того, что им хотелось видеть. Перед ними стоял уважаемый семейный человек, хороший, надежный гражданин, крепость брака не подлежала сомнению, жена была набожной прихожанкой, к тому же у четы Фритцлей имелась определенная сумма в банке. Конечно, власти могли бы копнуть немного глубже: вскрылось бы заключение в связи с изнасилованием, допросы в связи с поджогами, еще кое-какие странные вещи и, наконец, дочь, сбежавшая из дома еще подростком. Власти могли бы начать расследование. Но не сделали этого. Коварный и изворотливый Фритцль знал образ мыслей властей, точно так же, как он знал образ мыслей обитателей Иббштрассе. Никто и пальцем не пошевельнет, решил он, и оказался прав.
«Господин и госпожа Фритцль оправились после первого шока», записал амштеттенский офицер в отчете, сделанном через пять дней после «обнаружения» Лизы. Респектабельная дама с журналом для записей навестила семью и выпила кофе из миниатюрного мейсенского сервиза, принадлежавшего Розмари. После такой гостеприимной встречи она добавила в собственном отчете: «Фритцли — семья, которая с любовью заботится о Лизе и будет продолжать делать это и впредь. Мы думаем, что в интересах ребенка попасть в семью бабушки и дедушки, которые явно станут ответственными и заботливыми опекунами». Год спустя чета удочерила Лизу, однако поток детей не прекращался.
15 декабря 1994 года, вскоре после полуночи, был обнаружен еще один ребенок — Моника. Ей было девять месяцев. На этот раз дитя не лежало в картонной коробке, а сидело в детском креслице на колесиках, которое стояло в коридоре. Пару минут спустя раздался телефонный звонок, и к трубке подошла Розмари Фритцль.
Она расслышала голос дочери на другом конце провода, Элизабет попросила ее позаботиться о ребенке. «Я просто оставила ее перед вашим домом».
Телефонный звонок представляется весьма любопытным по одной причине: Йозеф недавно сменил номер телефона. Похоже, он был по горло сыт звонками разгневанных жильцов, или кредиторов, или просто людей, которые беспокоили его попусту.
«Как она узнала номер?» — спросила Розмари мужа, когда тот