Читать интересную книгу Верен до конца - Василий Козлов

Стал расспрашивать. Гляжу, Гапанович лезет в карман и вынимает мне затрепанное, пожелтевшее письмо:

— От родного отца из Америки.

Выяснилось, что еще до первой мировой войны отец двухлетнего Павла уехал в Соединенные Штаты на заработки. Там его и застала революция. В письме отец сообщал, что он в числе многих эмигрантов из России поднял свой голос в поддержку Советской власти, за что вместе с другими был выслан на «остров Слез».

Маленький Павел вырос без отца, парнем вступил в колхоз, стал на ноги. И вот теперь, когда все чаще стали поговаривать о врагах народа, кто-то узнал про то старое письмо и обозвал Павла «прислужником мирового капитала». Он и решил уйти с поста бригадира.

— Вы как директор, Василий Иванович, с кого спросите? С меня. А я что должен? Спросить с тракториста. Должен при необходимости и нажимать. Не все же у нас в эмтээсе сознательные? Есть крикуны, вроде Кудрявца, а есть которые похуже. Обидится и… напишет заявление с клеветой. Так лучше я сам сяду за баранку как рядовой; уж я-то выработку всегда покажу высокую.

— Не дело ты говоришь, Павел. Конечно, хороший тракторист — находка для эмтээс. А хороший бригадир — вдвойне. Как же я могу тебя освободить? Не сомневайся, по-прежнему твердо руководи хлопцами. А о твоем письме я передам своему заместителю по политчасти, и в случае нужды мы тебя всегда поддержим.

Успокоил я его. На прощанье сказал:

— Мы тебе вполне доверяем. И даже хотим выдвинуть на другую работу… как опытного бригадира. Преподавать на курсах трактористов.

За работу после этого Гапанович взялся еще усерднее.

Вот еще случай.

Я уже, кажется, упоминал, что шофером у меня работал Николай Клочков. Парень он был видный, носил брюки навыпуск, ботинки и даже галстук — в МТС дело редкостное. Все местные девушки старались ему понравиться. Роста высокого, с каштановыми волосами, великолепно играл на гитаре, танцевал, с успехом участвовал в постановках самодеятельности. Гулял он с учительницами, с медсестрами из больницы. Держался с достоинством, знал себе цену: отлично водил нашу старенькую, допотопную машину.

Николая очень любили дети, он был их душой. За то, чтобы подержаться за крыло машины, «бибикнуть» разок клаксоном, они готовы были всю ее вымыть до блеска. Николай часто катал их по деревне.

Как-то новый замполит Швайко и я поехали в Слуцк и там задержались. Обедали поздно, с такими же, как и сами, приезжими «командировочными». В сутолоке, за делами совсем забыли о Николае Клочкове и не пригласили его с собой в столовую. Вспомнили об этом, лишь когда выехали за город. От Слуцка до Старобина недалеко, километров тридцать, и это нас успокоило: «Ладно. Дома Николай заправится».

Об этом случае все забыли, кроме самого Клочкова.

Вскоре «верхушке нашей МТС» вновь пришлось выехать: теперь всего за десяток километров — в Старобин на заседание райисполкома. Пока заседали, решали разные вопросы, хлынул обложной ливень. Погода и без того стояла дождливая, а тут совсем развезло. Смотрю я в окно и думаю: «Эка не вовремя. Лен убирать надо. Не зря в народе говорят: «Льет не когда просят, а когда косят. Не когда ждут, а когда жнут»».

Возвращались поздно. Николай ловко рулил между налитыми колдобинами, топкими местами. На середине пути машина вдруг зачихала, задергалась, а потом и совсем остановилась.

— Будем загорать, — с досадой сказал Швайко.

Свою машину мы называли «инвалидка» — так часто она ломалась, «хромала». Была она старой заграничной марки, — кажется, «Бенц», не помню точно, — с тонкими, будто у велосипеда, колесами. Николаю очень часто приходилось ее ремонтировать. Делал он это безропотно и мастерски. Бывало, ночь не поспит, а уж машина всегда в порядке.

Он и тут вылез из кабины, с час возился с мотором, а затем заявил:

— Дальше машина не пойдет. До утра, наверно, возиться придется.

— Вот это поужинали вовремя! — сказал я.

— И отоспались в дождик!

Поворчали мы, поворчали, да что поделаешь? Подобрали полы пальто, шинелей и пошлепали по грязи домой. Темнотища, идти лесом, а до Кулаков без малого шесть километров. Добрались поздно. Пока жена накрывала на стол, я вызвал механика и наказал поехать и помочь Николаю. После ужина хотел позаниматься, но так устал, что изменил своим обычаям и лег спать.

Наутро спрашиваю механика:

— Вытащил Николая?

Смеется, молчит.

— Машину починили?

Опять смеется:

— А что ей делается?

Ничего не пойму.

— Где ты вчера Николая застал?

— Да я его совсем не видал. Как вы велели, до самого Старобина добежал — и ни полуторки, ни Клочкова. Под, утро он сам приехал, сейчас спит. Что-то непонятно.

— Где же Николай был? — спрашиваю.

— А это вы его спросите.

И ушел в мастерские.

Конечно, я потом узнал все. Оказывается, машина наша была в полном порядке и совсем не думала «болеть». Просто Николай отомстил нам за то, что оставили его в Слуцке без обеда. Заставил протопать пешочком, а сам уехал в соседнюю деревню Дубеи к дружку на свадьбу.

«Вот из-за чего заставил, сукин сын, по грязи брести, — подумал я. — Фрукт».

Вспылил сперва. А потом смешно стало. Конечно, это мальчишество, Николай — зеленый парень, ему только на будущий год в Красную Армию идти служить. Ну, а может, это и не простое озорство? О себе-то, мол, начальство не забыло, а меня оставило голодным! Или я не такой же человек? В речах-то вон какую заботу проявляете о рядовых людях! Так вот же вам, обойдитесь разок без меня!

Вызвал его, будто ничего не знаю. Клочков пришел, как всегда, подтянутый, каштановые волосы пышно взбиты, ботинки начищены.

— Как машина? — спрашиваю.

— В порядке, Василий Иваныч. Заправлена. Куда поедем?

Смотрит преданно. Выкинул фортель и уже забыл о нем.

— Вокруг столба без поворота, — говорю и поднял на него от бумаг глаза.

Смешался, покраснел. Смекнул, что мне все известно. Я погрозил ему пальцем.

— Давай договоримся, Николай, больше фокусов не выбрасывать. Ясно? «Без обеда» тебя оставили, как школьника? И ты нас в «угол» поставь. Ступай в столовую и обедай, как положено всякому советскому человеку, а мы в машине покукуем. А мальчишествовать не след. Обязанности должны быть выше самолюбия. — И другим, обычным тоном добавил: — В Старобин за соляркой поедешь. Да гляди опять не сбейся с дороги… Дубеи-то в стороне лежат.

Что же мне было, в амбицию удариться, из-за самолюбия потерять хорошего шофера, способного мальчишку? Вырастет — поумнеет. Так оно и было. От нас Николай Клочков ушел служить в Красную Армию, в Киевский военный округ, потом храбро дрался с фашистами, после падения рейхстага, после победы, часто писал мне письма.

Таких фактов я мог бы рассказать много, да дело не в количестве. Привел я их тут, чтобы показать: постепенно коллектив МТС стал единой, дружной семьей.

Я уже упоминал, что моя самостоятельность кое-кому не нравилась в Старобине, искали малейшую зацепку, чтобы «надавать мне по шее», как они считали, «для пользы дела».

Надо полагать, крупных просчетов мы не допускали. К личной жизни моей тоже трудно было придраться, протекала она у всех на виду. И тогда, видно, потеряв терпение, решили меня «поймать» хоть на чем-нибудь.

Утром — было это в начале августа — сидел я у себя в конторе и, как всегда в эту пору, планировал, как лучше расставить силы, чтобы быстрее закончить уборочную, организовать подъем зяби: в какой колхоз дать трактор, в какой комбайн, думал о том, что придется, наверное, самому ехать в Минск, в Тракторосбыт, доставать запчасти. А времени нет.

Зазвонил желтый настенный ящик телефонного аппарата. Я снял трубку:

— Козлов слушает.

— Здорово! — раздался в трубке властный бас — Что у вас там хорошего?

Я сразу узнал голос Боярченко.

— Заканчиваем уборочную. Как всегда, запчасти режут. Вы нам не сможете помочь?

— Это уж твоя забота.

Обычно Боярченко разговаривал со мной сухо, требовательно, всегда старался найти какие-нибудь непорядки в работе МТС. А в этот раз тон его был добродушный. Что-то новое…

Трубка замолкла. Я ждал. Вновь заговорил Боярченко:

— Сейчас к вам приедет Жуковский.

— Примем. Можно узнать, по какому вопросу?

Пауза.

— Он сам тебя проинформирует.

И дал отбой. Не нашел нужным объяснить более подробно.

Что там у них? Жуковский — второй секретарь райкома, правая рука Боярченко, всегда держит его сторону, даже вопреки собственному мнению. Мысленно я перебрал дела последних дней: не проштрафились ли в чем? Хоть тон у Боярченко не был по-обычному придирчивым, строгим, я хорошо помнил его отношение ко мне: если даже не виноват, то попытается сделать виноватым.

«Удельный князек» — это было его любимое выражение. Меня он среди своих друзей по-другому не называл, говорил это и в глаза…