- Ой, мать честная!- вскинулся я, холодея. - Что наделал, простофиля, что поделал! Сам себя подсек! Дал драпа от самолета, а коробку с аварийным бортпайком забыл. Сжег, раззява, сухари, консервы, сахар, сгущенку... Харчей на неделю, если не роскошествовать. Ой-ой-ой!
От такого открытия даже в желудке засосало, все тело враз развинтилось, мышцы ослабли. На ноги встаю медленно, выбираюсь из балки на пологий увал и вижу невдалеке хутор в одну улицу. Издали кажется брошенным. Приседаю в высоком бурьяне, высматриваю, что в нем делается. Над крышами ни дымка, не слышно
лая собак, ни людских голосов. Впрочем, вроде что-то стучит. Поднимаю наушники шлема, прислушиваюсь. Да, тюкают топором. Встаю и короткими перебежками- к дому, откуда доносятся звуки. Перелезаю через прясла в огород, выглядываю из за угла сарая. Сухопарый старик рубит на колоде хворост и бросает его под навес у сарая. Машет топором, стоя ко мне спиной, во дворе больше не видно никого. Сую краги за пояс, вгоняю патрон в патронник ТТ, прячу пистолет в нагрудный карман куртки. Оглядываюсь еще раз и шагаю к старику.
- Здравствуйте, дедушка!
Тот вздрагивает, поворачивается с вовсе не стариковским проворством, обдает меня прищуренным взглядом, топора из рук не выпускает. Ощупав глазами с ног до головы, спрашивает ворчливо:
- Откуда ты свалился?
- Я - советский летчик, - отвечаю с достоинством.
- Хм... - шмыгает старик крючковатым носом. - Летчик-молодчик... Далеко залетел, одначе... Это ты, что ль, гудел там недавно? - тычет топором вверх.
- Может, и я, неважно... Многие летают.
- Бысте-е-ер... - Старик хмурит брови. - А чего разгуливаешь здесь, как вертихвостка по базару?
- А что тут, немцы?
- Немцев нет, кой ляд им тут делать? Полакомей хутора нашего есть куски...
Мы на отшибе. К нам, бывало, в прежние времена всякие уполномоченные и те не часто наведывались. Ты германа опасайся, да только по нынешним временам не забывай и про своих, чума б задавила этих своих... Шляется тут всяких ватагами, за окруженцев себя выдают, а у каждого на морде пропечатано: если не дезертир, то уж бандюга обязательно. Вот они и хватают таких дураков, как ты, и сдают в германскую комендатуру. За это им - вайскарту, пропуск немцы дают, езжай с ними, куда хочешь. Русскими себя называют, а творят, подлецы, такое... - И старик со злостью вогнал топор в колоду.
- Спасибо, что надоумил, дедушка. А как ваша деревня называется?
- Хутором считаемся мы... Хутор Трушовский Большетокмакского района Запорожской области.
- Какой-какой? - переспросил я, заикаясь и чувствуя, как все во мне холодеет. Старик пожимает плечами.
- Говоришь - летчик, а не знаешь, куда залетел...
- Я не могу знать каждый хуторишко.
Открываю планшет, но вижу карту плохо, стало совсем темно. Хозяин зовет в хату.
- А не опасно? Вдруг зайдет кто-нибудь?
- Иди, никто тебя не увидит. Ставни на окнах плотные, да и стекла промерзли.
Вхожу, стаскиваю шлем, останавливаюсь у большой теплой печки. Дед возится впотьмах у стола, ворчит:
- Советский керосин кончается, от немцев шиш дождешься, а лучину уж и забыл, как щепать.
Зажигает лампу, оглядывается на меня:
- Чем рассадил-то лоб? Смой кровь вон, под умывальником. И размундировуйся. Сбрую туда кидай, на сундук, а сапоги... собачьи, что ли? Клади к загнетке, пусть сохнут. А я пока соберу перекусить чем бог послал. Как зовут-то тебя?
Называюсь и в свою очередь спрашиваю о том же хозяина.
- Роман Савельевич, - отвечает.
- Один живете?
- Один... Старуха позапрошлый год преставилась, теперь один. Дочка, правда, есть, да только бог знает где она...
Хозяин отходит к печи, а я разворачиваю на столе карту, ищу хутор Трушевский, шарю долго, наконец нахожу почти у самого обреза.
- Тьфу, будь ты проклят! - вырывается у меня нечаянно. Старик оглядывается в недоумении. Поясняю: - Это я про себя, Роман Савельевич... До линии фронта по прямой более трехсот километров! Но по прямой-то не пойдешь, вот какие пироги!
- Тебе лучше знать, где линия та... А нам известно, что немцы в Ростове, что ужо магазины свои в Москве открывают, а Ленинград окружен.
- Да кто вам такую чушь наплел?
- Сосед ездил в Мелитополь за солью, так там по всем радиоговорителям обьявляли.
- Вранье, Роман Савельевич, фашистская агитация! Ростов действительно сдавали, но через неделю, двадцать девятого ноября, взяли обратно, а сейчас части генерала Клейста обороняются от наших на Миусе. Смотрите, вот мой аэродром, смотрите на карту, видите? А Ростов вот где от линии фронта. Что же касается Москвы, то она не только не взята, а совсем наоборот: мы шуганули немцев и сейчас колошматим так, что копоть от них идет.
Дед молчит задумчиво, затем спрашивает с легкой издевочкой:
- У вас все летуны ростовские такие, как ты?
- В каком смысле?
- Улетит - и нема... Разве настачишь вас самолетами?
«Въедливый дедок, однако... Что ему объяснишь? Да и зачем ему мои объяснения? Он видит, как говорится, товар лицом...»
Говорю извиняющимся голоском:
- Знаю, Савельевич, плох сокол, что на воронье место сел... Авось беда ума приумножит, а?
- Не без того. Только бывает и так иногда; на минуту ума недостанет, так навек в дураки попадешь...
Пока дед хлопотал у шкафчика, собирал на стол, я разделся, умылся, снял унты, остался в меховых чулках-унтятах.
На стене в самодельных рамках под стеклом - фотографии. Среди них привлекали внимание две: новая карточка военного моряка в старый, выцветший дагерротип. На нем спят стройный усач с саблей на боку, в кивере с шишаком, в доломане, цифрованном кутасами, и с ментиком через плечо. Стоит, облокотился небрежно на тумбу, нога закинута за ногу.
- Кто этот лихой гусар? - спрашиваю деда.
- Неужто не похож на меня?
- Правда - вы?
- Хе-хе! Были и мы когда-то рысаками, а обернулись трусаками.
- А моряк, капитан-лейтенант?
- Внук...
- Не упекут вас немцы, если увидят? Красный моряк, скажут, и прочее...
Хозяин промолчал, поставил на стол миску с солеными огурцами, другую - с печеной картошкой, нарезал хлеба. Поев, дед присел у печного зева курить, а я забрался на печь, зарылся в просо и уснул, будто не в глубоком вражеском тылу, а где-нибудь в доме отдыха.
Утром дед говорит:
- Ты, парень, на двор не выходи. Ежели по нужде понадобится, шагай под навес через дверь сеней. А я пойду разузнаю, что деется на свете.
Он ушел, а мне стало не по себе. Уж не двинул ли дедусь «стукнуть» на меня, кому следует? Думать так не хотелось, и все же подумал. Точно на меня затмение нашло какое-то. Да пока я дрых на печи, старик мог бы роту эсэсовцев привести, будь на то желание!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});