Читать интересную книгу Огонь столетий (сборник) - Марк Амусин

При этом автор строит повествование как систему зеркал, в которых взаимно отражаются времена, пространства и персонажи. Главный герой не только плутует, прибавляя к своей биографии вымышленные детали, но и «клонируется», перевоплощается в другие образы: предприимчивого монгола нулевых; авантюриста XVII века, с легкостью меняющего маски, конфессии и подданства; чудесным образом выжившего наследника российского престола Алексея. Череда двойников, самозванцев, авантюристов кружится в сознании протагониста, писателя и историка Шубина… Российская история разных эпох, со всеми ее нелепостями и жестокостями, сводится в романе к некоему инварианту, рассматривается в перспективе абсурдного мифа (почерпнутого из «Илиады») о длящейся извечно войне журавлей и карликов, бессмысленной и беспощадной…

Вполне естественно, что авторы, запечатлевающие, непосредственно или с некоторой временной дистанции, действительность 90-х, обращаются к одним и тем же центральным событиям и явлениям – маркерам времени: бешенству отпущенных цен и причудам ваучерной приватизации, осаде и штурму Белого дома (тут можно упомянуть еще «Испуг» Маканина), чеченской войне, взрывам домов в Москве в конце десятилетия.

Неудивительно и то, что при изображении этого бурного периода писатели самых разных направлений тяготеют к размашистым мифологемам. Похоже, что опыт десятилетия высвечивал нечто очень важное в судьбах страны, что не покрывалось линейной логикой исторических схем, добросовестной эмпирикой социоэкономических расчетов, политтехнологическими сценариями, аналогиями с зарубежьем. Под тонким слоем видимой и умопостигаемой реальности перекатывались валуны невнятных причин и связей, сдвигались тектонические слои, проступали бугры архетипических закономерностей.

Заметим, что у авторов, условно говоря, либерального склада преобладают интонации экклезиастовой скептической мудрости: все, мол, возвращается на круги своя. Романы Юзефовича и С. Витицкого здесь не единственные примеры. Д. Быков в «ЖД» (изображающем, конечно, не реальность 90-х, а ее гипертрофированную выжимку, смещенную в будущее, – но это, как мы уже видели, прием типический) расцвечивает российскую историю и современность целой россыпью мифологем разной степени оригинальности. Тут и вековечное противостояние «варягов» и «хазар» в борьбе за душу и территорию России (чем не журавли и карлики?), и заповедная, сакрально-лубочная праоснова народной жизни, и чудесный флогестон – даровой источник энергии, которым обделена одна лишь Россия. Но центральный символ романа – вечный путь, дорога, свивающаяся в кольцо, в круг. По этой-то дороге, иногда железной, и движутся персонажи романа в своих безнадежных попытках обрести смысл и цель существования.

Совсем иная, раскаленная мифопоэтика господствует в романе А. Проханова «Господин Гексоген». Проханов, пассионарный плакальщик по империи, точнее, по ее платоновской идее, не склонен лишь в очередной раз констатировать тотальную бессмысленность российской постперестроечной реальности. Он видит в событиях десятилетия явственные тенденции метафизического порядка, которые воплощаются благодаря целенаправленной активности индивидов, элит, групп влияния.

Писатель представляет 90-е годы как период судьбоносный, пусть и в зловещем смысле слова, для России, как время битвы сил добра и сил зла – с неопределенным исходом. Сознанию протагониста, кадрового разведчика и российского патриота, предстают апокалиптические образы: «Огромный жилистый червь прогрыз Вселенную, как переспелое яблоко… Продырявленное мироздание сгнивало, поедаемое жилистой гусеницей. Вокруг гибнущего, готового отломиться и упасть яблока летали духи света и тьмы».

Проханов рассматривает политическую историю десятилетия сквозь сильную конспирологическую призму: заговор против заговора, тайная активность «Ордена рыцарей КГБ» против замыслов олигархов, «семьи», «семибанкирщины», злонамеренных и бездарных авантюристов. Но «орден» и сам есть оружие в руках вездесущей сети глобалистов, вознамерившихся установить новый мировой порядок, стирающий национальные и конфессиональные различия. Против него, как выясняется, действует «Орден рыцарей ГРУ», отстаивающий самобытность и мессианское предназначение России. Энергия авторского воображения выводит это противостояние на все более высокие символические уровни.

Публицистический накал и избыточный риторический пафос часто идут в ущерб художественному качеству этого эпатажного текста, зато не позволяют заподозрить автора в склонности к отвлеченной, созерцательной «игре в бисер».

Характерно, что образ Преемника, призванного сменить одряхлевшего Президента, в итоге трактуется автором как сугубо виртуальный. Финал, в котором Преемник, оказавшийся за штурвалом «Самолета “Россия”», растворяется без следа, сообщает «мессиджу» Проханова неожиданную многозначность. И одновременно это странным образом перекликается с пелевинским подходом, помещающим политическую действительность под знак заведомой ирреальности, с размышлениями Б. Стругацкого о неисповедимости путей истории, о пропасти, разделяющей замыслы и результаты.

«Господин Гексоген» можно отнести к произведениям, подводящим итоги десятилетия. Так, похоже, видел свою задачу сам Проханов. Есть, однако, и другие тексты, которые, пусть и не столь декларативно, приглашают читателя к обобщенному осмыслению и оценке этого исторического отрезка.

В. Маканин в повести «Удавшийся рассказ о любви» касается литературы и творчества, отношений мужчины и женщины, жизни по ту и другую сторону «великого перелома». И все – в тональности ядовитого, под сурдинку, поношения. Герой – Тартасов, в молодое свое советское время писатель с именем и талантом. Героиня – Лариса Игоревна, в прошлом сотрудница цензурного управления, курировавшая Тартасова, и по совместительству его возлюбленная. Нынче, на рубеже веков, в новой действительности, он подрабатывает ведущим захудалой телевизионной программы, постоянно балансируя на грани увольнения. Она – управляющая солидным, со строгими правилами борделем.

Сопоставляя – как без этого – советский период и эпоху либерально-рыночных ценностей, Маканин презрительно констатирует: одно другого стоит! Тогда Тартасов был вынужден идти на всяческие уловки и компромиссы, чтобы не рассердить Софью Власьевну и при этом хоть как-то сохранить «творческое лицо». Теперь он, утратив литературное дарование и кураж, способен только повторять с телеэкрана заветную мантру: литература умирает! Лариса Игоревна в молодости слегка подсуживала возлюбленному и надувала советскую власть – ходила, так сказать, «налево». Нынче она, сохранив тень чувства к Тартасову, спасает его раз за разом от полного крушения, отдаваясь для этого влиятельному боссу от культуры Вьюжину – в прошлой жизни видному чиновнику Главлита.

Маканин не дает в повести широкой панорамы жизни, как в «Андеграунде», не вдается в анализ социальных и психологических закономерностей. Но, поверяя время на оселке культурной ситуации, он однозначно констатирует: ситуация эта жалкая, позорная. С «творческой сферой» здесь ассоциируются зависимость, продажность, интриги и импотентность. Не случайно содержательница публичного дома оказывается – в стебовом контексте повести – намного достойнее и обанкротившегося Тартасова, и истаскавшегося функционера Вьюжина. Направленность современной культурной политики хорошо иллюстрирует следующий диалог: «– …А то ведь замену найдут быстро. Возьмут Витю Ерофеева. И не глуп. И тоже готов повторять, что литература умирает… – Зачем это повторять? – Как зачем?.. Сферы влияния. Телевидению выгодно, чтобы люди не читали. Меньше читают – значит, больше смотрят. Створаживаем словесность…»

Чем не обобщенная оценка «коперниканского переворота» 90-х, пусть и схваченного в очень специфическом ракурсе?

Печально-усмешливый «Эвакуатор» Д. Быкова – тоже в некотором смысле «книга итогов». Характерно, что живописуя обстоятельства начала нулевых – плоды реформ и эволюций предыдущего десятилетия – Быков как бы цитирует «Невозвращенца» и «Лаз»: снова в воздухе разлита тотальная опасность, снова нехватки и ограничения, снова неуклюжие акции бездарной власти. Словно история описала круг в пятнадцать лет – или, по крайней мере, виток спирали. Нормальному человеку неуютно, противно жить в этой атмосфере фальши, бестолковщины и угрозы.

Как и в «Господине Гексогене», в «Эвакуаторе» московские теракты – уже рутинные – становятся событийной кульминацией повествования. Однако интерпретируются они здесь совсем в ином ключе, возможно, осознанно полемичном. У Проханова взрывы домов – инструменты многоходового и тщательно сконструированного заговора. У Быкова они – следствие и квинтэссенция неизбывного российского хаоса, чуть ли не материализация подсознательного стремления народа к саморазрушению: «Распад, как выяснилось, был тайной мечтой почти всего населения, потому что созидать давно было незачем, нечем и, в сущности, себе дороже».