Маршал д’Амбуаз обещал не загружать Леонардо заказами и предоставить ему много времени для его личных занятий.
В Милане к этому времени собралось большое общество художников и ученых, среди которых яркой звездой блистал молодой ученый, анатом Долла Toppe, у которого Леонардо многому мог поучиться.
Вот так и случилось, что Леонардо превратил свой трехмесячный отпуск в Милан почти в шестилетнее пребывание в нем.
Как всегда, в Милане Леонардо работал много и упорно. Это Пыли занятия но математике, механике, гидравлике, аэродинамике и анатомии. Неустанно он пополнял и расширял свои знания. Большой, все более растущий опыт практического приложения его теоретических знаний заставлял его снова и снова пересматривать их, уточнять и пополнять.
Все больше внимания Леонардо уделяет приведению в порядок своих многолетних записей, все чаще мечтает о составлении «трактатов». Это была очень трудная, поистине геркулесовская работа. Леонардо не только хотел привести в порядок многие тысячи своих записей, что уже само по себе представляло бы ценнейший вклад в мировую науку, но, неустанно пересматривая и пополняя их, стремился свести все в единую, стройную систему.
В основе этой системы должно было лежать окончательно определившееся материалистическое миропонимание, полностью освобожденное от каких бы то ни было следов идеализма и религии.
Великая книга природы, как любил говорить Леонардо, открывает внимательному, пытливому уму действие основных законов, которым подчинены все явления. Отыскать эти законы и четко сформулировать их было особенно трудно.
Леонардо хорошо понимал, что он не может ограничиться изложением только одной какой-либо науки. Это было бы неизмеримо легче.
У Леонардо были все возможности до конца (конечно, по условиям времени) разработать какую-либо отдельную науку. Один из величайших математиков того времени, Лука Пачоли, говорил, что Леонардо вполне может быть профессором математики, если только захочет.
И теперь его новый друг, один из виднейших анатомов, Делла Toppe, с восхищением рассматривая анатомические рисунки Леонардо и его записи, называл его величайшим анатомом времени.
Но Леонардо не мог ограничить себя разработкой какой-нибудь одной науки. Он хорошо понимал, что время для этого еще не пришло, что сейчас главной задачей является не столько углубленная разработка отдельных наук или отдельных проблем, сколько закладывание основ нового мировоззрения.
Противник, старый мир, стоявший на пути победы нового мировоззрения, мировоззрения научного, материалистического, был еще очень силен. В распоряжении господствующих классов была такая огромная сила, как католическая церковь, еще крепко владевшая умами миллионов людей, сила жестокая, беспощадно расправлявшаяся кострами и пытками со всем новым. В их руках всё — университеты, книгопечатание, суды, полиция явная и тайная.
Для того чтобы подорвать эту громадную силу старого, средневекового мира, нужно было выступать против него во всеоружии. Надо было иметь ответы по всем вопросам, ответы пусть еще далеко не совершенные.
Он хорошо понимал, какую гигантскую работу время взваливает на его плечи. Но никогда, ни на один миг, не тяготился он этим. Всюду и везде, куда бы ни обращался его пытливый ум, он видел проявление великого начала — материи.
И потому, торопясь, он собирал, записывал все, что могло пригодиться для подлинной народной науки.
* * *
Так в трудах протекала жизнь Леонардо. 12 сентября 1508 года он начинает новую тетрадь своих записей. Эти записи резко отличаются от прежних.
Теперь он задумывается над положением Земли во Вселенной и приходит к мысли о ложности еще господствовавшей в науке и усердно поддерживавшейся католической церковью птолемеевой геоцентрической системы. Эта система утверждала, что центром Вселенной является Земля.
В результате своих размышлений и наблюдений Леонардо приходит к выводу, что Вселенная далеко не ограничивается теми узкими пределами, в которые ее замыкала старая наука, что она беспредельна, что миры бесчисленны.
Совершенно независимо от Коперника он одновременно с ним, а может быть, и несколько раньше, пришел к мысли о том, что Земля — такое же светило, как другие, и движется подобно им, что она «не находится ни в центре круга Солнца, ни в центре Вселенной». Крупными буквами он записывает, что «Солнце не движется».
Из последующего развития науки мы знаем, что Леонардо в этом случае ошибался — Солнце также имеет свое движение. Но тогда это положение, противоположное утверждениям церкви и старой науки, носило явно революционный характер.
Много раздумывал Леонардо о происхождении Земли. Он выдвинул ряд ценных положений о строении Земли, соотношении между сушей и водой, о движении воды, впоследствии блестяще подтвержденных наукой.
Не оставлял Леонардо и технику.
Как и раньше, много беспокойства жителям Милана и его окрестностей причиняла угроза наводнения. В годы военных действий гидротехнические сооружения, предохранявшие город от этого бедствия, пришли в упадок и нуждались в реконструкции. Миланские власти обратились за советом и помощью к Леонардо.
Он охотно пошел им навстречу и в 1509 году построил новый шлюз.
Особенное же внимание Леонардо в этот период привлекала анатомия.
Для выработки материалистического мировоззрения занятия анатомией имели большое значение, ибо рассеивали множество нелепых сказок, сочиненных служителями католической церкви.
Священники и монахи резко враждебно относились ко всем, кто пытался посягать на авторитет церкви. У них всегда было наготове обвинение дерзкого в «нечестии», «кощунстве» и «безбожии». Поэтому-то, чтобы сохранить жизнь, приходилось производить вскрытие трупов тайно.
* * *
Темная осенняя ночь. Далекая окраина Милана. Дождь, зарядивший еще с утра, превратил широкую немощеную улицу в непроходимое болото. Маленькие полуразвалившиеся домишки. Стены их, когда-то белые, давно уже покрылись грязными потеками и большими пятнами плесени. Около хибарок нет ни садов, ни цветников. Только одинокие старые ивы роняют на землю мокрые темно-желтые листья.
Глухая тишина. Слышен лишь плеск дождевых струй да редкий жалобный вой бродячих собак.
По узенькой дорожке вдоль стен домов, то и дело задевая их плечами или локтями, идут двое. Впереди — невысокий коренастый человек в больших сапогах, в черном плаще. В правой руке у него фонарь, скупые лучи которого тускло освещают безрадостную картину городской окраины. В левой руке, спрятанной под плащом, он держит тщательно завернутые в холст стеклянные банки.
— Здесь осторожнее, мессер!
— Спасибо, друг! — и в тот же момент крепкая, сильная рука Леонардо ловко подхватывает своего спутника и ставит его на дорожку.
— Благодарю вас, мессер!
И опять молчание. Вокруг так тихо, что кажется — нет ни большого города, ни людей. Только редкий лай собак да сочное чавканье грязи.
В этот час на окраине все спят. Мелкие ремесленники, рабочие мануфактур, рыбаки, лодочники, грузчики, нищие — все они с первыми лучами солнца должны быть на ногах. Унылая, беспросветная жизнь: тяжелый от восхода до захода солнца труд, несколько часов короткого, беспокойного сна.
Полное безлюдье. И даже тот, кому случится запоздать — рыбак или бездомный бродяга, ищущий пристанища, — спешит, завидев путников, нырнуть в калитку первого попавшегося домика и там переждать прохожих.
Вот и последние хибарки. Глаз едва различает мрачное приземистое строение. От него и на расстоянии веет какой-то безнадежностью. Это госпиталь святого Иоанна, последнее прибежище людей, выброшенных за борт жизни.
Они стекаются сюда со всего города и из его окрестностей в туманной надежде найти излечение своим неизлечимым, часто еще совершенно не ведомым тогдашней науке болезням.
— Ну, наконец-то! — облегченно восклицает Зороастро.
Он стучит в тяжелую дверь. Долгое молчание. Потом глухой голос:
— Кого бог принес?
В круге фонаря видна большая седая борода. Маленькие подслеповатые сонные глазки буравят пришельцев.
— Свои! — коротко отвечает Зороастро.
В руку сторожа падает тяжелая монета. Со скрипом и скрежетом дверь открывается шире.
Теперь все трое молча идут по двору. Справа распласталось низкое длинное строение почти без окон. Вместо них — незастекленные дыры, через которые вырывается наружу спертый, густо насыщенный зловониями воздух, слышится храп, стоны, бред людей.
Чем ближе к небольшому каменному домику, где помещаются мертвецкая и часовня, тем шаги проводника становятся медленнее, а доносящееся из-под густых усов бормотание громче:
— Господи, спаси и сохрани... Да не покарает меня...