— Да, то, что надо, — повторил мистер Эйнсворт. — Она смотрится раз в десять лучше, чем эта малышка.
Он махнул рукой в сторону "мини", которая, казалось, совсем увяла и съежилась от его слов, потом лукаво взглянул на жену.
— Хочешь?
— О, Генри, она такая замечательная!
Старые лапочки так меня умилили, что я решил плюнуть на премиальные и сделать им подарок.
— У меня для вас ещё сюрприз! — услышал я свой голос как бы со стороны. — Сегодня у нас на неё особая, уникальная скидка — сегодня её цена не семьдесят, и даже не шестьдесят, а… — меня уже понесло, — всего сорок девять фунтов и десять шиллингов!
Они пооткрывали рты. Первым опомнился мистер Эйнсворт. Он сказал:
— Что ж, моя дорогая, тогда уж думать нечего. Хорошо, мистер Тобин, мы её берем. Чек вас устроит?
Еще бы, черт возьми!
Я выписал квитанцию и начал показывать миссис Эйнсворт, как пользоваться дополнительными приспособлениями, когда в дверь позвонили.
— Я открою, — сказал старичок.
Я услышал, как он с кем-то поздоровался в прихожей, а вскоре он вернулся в гостиную в сопровождении пожилой женщины.
— Машинка просто потрясающая, — говорил он ей. — Э-ээ, познакомьтесь, мистер Тобин. Наша дочь, миссис Рейдок.
Я учтиво поклонился, а миссис Рейдок присоединилась к компании пылких поклонников "макси".
Чувствовалось, что дочь отчаянно завидует матери.
— Да, нужно мне тоже купить новую машинку, — вздохнула она. — При одном виде моей каракатицы, у меня портится настроение. Пусти, мам, дай я попробую.
Миссис Эйнсворт подвинулась и миссис Рейдок принялась усердно строчить какой-то замысловатый узор.
— Фантастика! — воскликнула дочка.
Старички переглянулись, а мистер Эйнсворт подмигнул мне.
— А такая тебя не устроит, доченька? — спросил он.
Воцарилось такая тишина, что было бы слышно, как чихнула муха.
— О, папочка, я не смела… — ошарашенно пролепетала миссис Рейдок. Ты уже и так столько для нас сделал…
— Ну, а для чего ещё деньги? — развел руками мистер Эйнсворт. — Ведь ради этого мы и играли в лотерею.
О чем это он?
_ Да, конечно… — кивнула дочка.
— Мистер Тобин, вас не затруднит доставить ещё одну такую же машинку моей дочери? Она живет в доме напротив.
— Конечно, нет, сэр! — гаркнул я, с трудом подавив в себе желание броситься ему на шею. — У меня в машине как раз есть ещё одна.
Я уже выходил вместе с дочкой, когда мистер Эйнсворт, вынув из шкафа листочек бумаги, протянул его мне.
— Вот, посмотрите, — сказал он. — Вы славный молодой человек, и мы хотели бы поделиться с вами своей радостью. — Он расхохотался. — А заодно поймете, как вам удалось продать целых две машинки.
Я посмотрел на бумажку. Это был заверенный чек от "Объединенных лотерей", выписанный мистеру Х. Эйнсворту.
На семьдесят восемь тысяч четыреста семнадцать фунтов, восемнадцать шиллингов и четыре пенса!
В пятницу днем я ехал, весело насвистывая. За неделю я продал восемь машинок, заработав, таким образом, сорок фунтов, и чувствовал себя на седьмом небе.
Я заехал пообедать в более приличную забегаловку, чем обычно, и размечтался о предстоящем уик-энде. Нужно непременно отпраздновать окончание первой рабочей — и к тому же удачной! — недели в "Райтбае". Какую представительницу прекрасного пола мне лучше осчастливить? Глорию? Саманту? Принцессу Бали?
Потом, запустив зубы в сандвич с яйцом, я задумался уже не о том, с кем… а — как? Как и на что мне лучше потратить эту баснословную сумму? Может, махнуть в круиз? На Ямайку! Нет, на Багамы!
И тут я вспомнил про чек на семьдесят восемь тысяч фунтов стерлингов. Семьдесят… восемь… тысяч… фунтов… стерлингов. Как ни произноси, быстро ли, медленно — все равно получается что-то сногсшибательное. На такую сумму можно купить… А что, кстати, можно купить на семьдесят восемь тысяч? Я вытащил карандаш, бумагу, и взялся за подсчеты.
3120000 пакетиков жевательной резинки по 6 пенсов за штуку.
78 автомобилей "воксхолл креста", да ещё на бензин останется.
312000 яиц с чипсами по 5 шиллингов.
857 лет ежедневных походов в кино по 5 шиллингов за сеанс.
428 лет и 6 месяцев того же самого, но с подружкой, за которую вы платите.
520000 презервативов по 3 пенса.
— Вы не против? — прервала поток моих мыслей официантка, забирая у меня со стола меню. — Вы здесь не один, между прочим.
Волосатые ноги и глаз косит — вот откуда дурной нрав. Q.E.D..[2]
Так что же мне делать?
Пробило два часа, а я так и не решил. Ладно, подождем, авось, само решится.
Я кинул взгляд на бумажку с последним сегодняшним заказом. Миссис Стэндиш, Нотти Эш, Брэнстон Мэншенз, квартира 12. Что ж, миссис Стэндиш, держитесь, к вам едет лучший продавец "Райтбая"!
Я оставил мохнатой официантке шестипенсовик на чай, чтобы лечилась от косоглазия, и был таков.
Денек выдался хоть куда. В воздухе впервые запахло весной. Люди уже жадно предвкушали, как проведут очередное промозглое лето. Я опустил стекло и всю дорогу до Нотти Эша напевал себе под нос.
Брэнстон Мэншенз меня поразил. Дух покоя и богатства витал над домом, как густой утренний туман. Он ощущался за добрый квартал. Да, тут уж без дураков.
Пройдя через двойные двери, я поднялся на один этаж по лестнице, застланной ковром, в ворсинках которого заблудилась бы стая черепах. Перед дверью с номером двенадцать я остановился и позвонил. Внутри мелодично залились колокольчики. Достаток жильцов ощущался даже в коридоре, словно консьерж поливал его французскими духами. Я сразу вспомнил Саманту. "Саманта, я тебя люблю", — мысленно пропел я.
Дверь распахнулась, я увидел миссис Стэндиш, и тут же позабыл про Саманту. В жизни не видел более соблазнительной и лакомой красотки! Лет двадцать пять, среднего роста, с идеальными выпуклостями и впадинами именно в тех местах, где я бы и сам их расположил. На ней были белые брючки, столь обтягивающие, что я разглядел очертания родинки на правом бедре, и голубой свитер, который, должно быть, подпрыгнул при покупке, увидев, на что его наденут. Смахнув со лба выбившуюся прядь пепельно-пепельных волос, она медленно улыбнулась, и я сразу понял, что мы станем очень добрыми друзьями.
— Привет! — сказала она, ухитрившись одним коротким словом погладить меня от головы до коленок.
— Миссис Стэндиш? — спросил я.
— Нет, — сказала она. — Я её позову.
И исчезла в квартире.
Эх…
Ура — мы опять живем! Подружка оказалась её вылитой копией; волосы только каштановые, брючки желтые, а свитер белый.
— Добрый день, — сказала она.