Читать интересную книгу С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

А ведь я знала, что по-польски она называется piorun kulisty. Но я едва могла говорить, и притом только по-русски. Мне стало как-то одиноко и страшно от того, что мой сын не знает, что это за шаровая молния, что он действительно не знает, не понял, понятия не имеет, о чем идет речь в этом фильме – и о том, что произошло в нашей семье. Так мне стало жаль – моего деда, сожранного ГУЛАГом; бабку, каждый день ждавшую его; дядю Мишу, утонувшего в Волге под Сталинградом; другую бабку, тоже ждавшую его каждый день. Себя мне тоже стало жалко. Живу на чужбине, и собственный сын меня не понимает.

Я замкнулась в себе. Перестала есть и спать. На третьи сутки позвонила своему врачевателю души – Войтеку Смок-Мочидле. Он внимательно выслушал и сказал:

– Я думал, ты уехала из России, чтобы спасти сына от всего этого.

– Ну, в общем да…

– Так ведь это нормальное явление, что он ничего не понимает в трагедии своей семьи, разве не так? Твои усилия принесли результаты. Вся твоя эмиграция, мерзкая работа, с которой ты начинала, неуверенность и страх, остракизм и русофобия – все то, что ты преодолела, не пропало даром. Сейчас ты уже знаешь: произошло именно то, чего ты хотела для своего сына.

– Наверно, так. Да. Сходится. Ладно, мне пора. Я хочу есть. И нужно прилечь.

Замечательно. Поговоришь с гуру, и он обратит твою наибольшую драму в успех да еще поздравит. Вот же гад!

Ладно, к черту воспоминания. Встаю с постели, нахожу в интернете «Эту последнюю неделю», добавляю русскую версию «Утомленное солнце» и записываю на компакт-диск. Завезу завтра пану Яну. Пусть ему тот толстощекий санитар включит. Пусть мой старичок поймет – мы не одиноки, мы не потеряли свою страну, не предала нас родина, просто мы живем вдали от нее. А как поймет, так обрадуется. Ведь я его поняла – мы всегда одни, всегда одиноки, нас постоянно эксплуатируют, особенно когда мы молоды, а на самом деле никаких отдельных стран не существует, это искусственный раздел земли на «твое» и «мое», все эти родины – только политический маркетинг.

В полдень следующего дня, 8 мая, когда на Западе отмечается День Победы, через неделю после нашей первой встречи, приезжаю в Дом медленного умирания. Профессиональные требования запрещают переводчику принимать участие в приватных делах клиентов. Однако я решаю действовать в некотором роде официально. Ведь мне не нужно видеть пана Яна, просто хочу передать ему диск. Скажу директрисе: «Вот презент для мистера Джона Джаники: диск с этнической музыкой». Пусть только попробует, лахудра такая, не принять этнический подарок, засужу ее за расистские взгляды!

И тут она выходит, директриса, и бросается мне на шею.

– Боже, как я вам благодарна! Давайте поспешим. Поедете на моей машине или на своей, следом за мной?

Императив выбора!

– На своей, – решительно отвечаю, уже идя к машине, вместо того, чтобы спросить: «А куда, собственно, мы едем?».

Люблю такие приключения – она явно принимает меня за кого-то другого в каком-то ей одной известном контексте. Я всегда даю себя впутывать в такие недоразумения, если располагаю временем. А как раз сегодня время есть. Так что еду за ней. Каменная стена, высокие ели.

Парк. Газоны. Цветы. Камни. Скульптуры.

Часовня. Кладбище.

Крематорий…

Мы успели попрощаться с паном Яном перед кремацией. Может, перевод «Спаленные солнцем» не так и плох?

На обратном пути принимаю на телефон сообщение. Голос толстощекого санитара: «Прошу прощения, что звоню так поздно. Пана Яна больше нет. Мы хотим просить об одолжении – чтобы вы прислали нам запись какой-нибудь польской музыки для погребальной церемонии в крематории – она состоится в субботу в час дня. Спасибо». И еще одна запись через пару минут: «Прошу прощения. Хочу только сказать, что после вашего посещения он перестал со мной общаться. Это сильно осложнило все процедуры, особенно инъекции инсулина. Но он стал издавать какой-то новый звук, что-то вроде “юуууй”, “юуууй”; я подумал, может, он по вам так сильно тоскует? По Польше?»

Ах, дорогой ты мой! Что ты несешь?..

По смерти он тосковал.

Тот день разбил мое сердце. Kак будто слетел романтический флер, скрывавший суть профессии переводчика. Как будто забрали меня с Земли, прекрасной голубой планеты, и приказали высадиться среди елей, цветов, камней… Я заметила, что после истории с паном Яном, когда кто-то спрашивает, кем я работаю, то вместо того, чтобы сказать «Я – полицейская переводчица» и услышать в ответ «О, это, наверное, интересная работа, да?», а потом рассказать что-нибудь интересное, я говорю:

– Я переводчица. А вы кем работаете?.. Интересная ли у меня работа? Что ж… мне нравится, потому что другой пока нет.

У меня вызывает симпатию этот неприметный щекастый парень. Когда его услуги не требуются, он как бы исчезает. А когда вдруг нужен – появляется во всеоружии своих навыков. Таким, невидимым, и должен быть хороший переводчик. Но в современном мире, где чуть ли не каждый старается преувеличить уровень своей компетенции, настоящие специалисты, увы, попадаются редко.

Хмм. Такое вот общее замечание. А что касается Щекастика, то хотелось бы сказать еще вот о чем. Многие посвящают себя уходу за стариками, и из них получаются отличные профессионалы. Эта сфера деятельности, наряду с просвещением и здравоохранением, привлекает людей, у которых стремление заботиться о других является неотъемлемой частью характера. Обычно для них это прежде всего призвание и только потом профессия; и вот таких людей общество использует: специалистам в этой сфере платят грошовые зарплаты. Когда все нормально, никто на них внимания не обращает – все тихо, ну и ладно! Никто не выражает им свое восхищение и не рвется пожать руку. А вот если, хоть на минутку, что-то становится не так, газеты заполняются гневными статьями о занимающих социально значимые должности выродках, которые за наши бюджетные деньги издеваются над беззащитными старичками или растлевают невинных детсадовцев. Но ведь есть альтернатива, дорогие господа моралисты: держите своих бабушек у себя дома, вместо того чтобы сдавать их в дома престарелых, и воспитывайте детей в семье, а не перепоручайте разным вожатым!

Однако статистика показывает, что в католических странах каждый шестой ребенок становится жертвой сексуальных домогательств именно в кругу ближайших родственников и друзей, и что во всем мире люди чаще всего подвергаются физическому насилию со стороны своих близких. Из этого следует, что для вашей же безопасности, господа моралисты, лучше отдавать своих стариков в дома престарелых, а детей – в кружки и в клубы.

Может быть следует признать, что настоящим специалистам в области социальной поддержки мы… как бы это сказать помягче, скупимся платить, допуская к нашим близким тех, кто просто хочет кушать, а иногда и чего-нибудь похуже? Мы сами отказываем в благодарности профессионалам и при этом требуем от них того, чего по большому счету должны были бы потребовать от самих себя.

И как бы в продолжение размышлений о возможных путях совершенствования общества и нас в нем вспоминается случай, от которого мурашки по коже.

В прошлом году молодую девушку, которую автомобильная катастрофа превратила в овощ, кто-то одарил вниманием особого рода. Она находилась в заведении круглосуточного содержания, и каждый день ее навещала мать. Наконец, та заметила, что с девушкой что-то не так… Оказалось – беременна!

Боже, что тут началось. Стали искать насильника. Взяли пробы ДНК у всех возможных и невозможных подозреваемых. В том, что это изнасилование, никто не сомневался. Мать проплакала все глаза от ужаса и ощущения бессилия: МАГДА ВСЕ ЧУВСТВУЕТ! ВСЕ ПОНИМАЕТ! ОНА СО МНОЙ ОБЩАЕТСЯ!

Кровь кипела, ножи точились. В особенности на санитаров! Думалось: что это за человек? Как он мог такое сделать? Как он мог покуситься на это недвижимое, немое, полусознательное тело? Совершил ли он это один раз или позволял себе такие удовольствия чаще? Как мог никто ничего не заметить? Как он ведет себя сейчас, зная, что его разыскивают, что о нем пишут во всех газетах? Молодой он или старый? Есть ли у него жена, дети? Сидит с газетой за завтраком, читает вслух предположения о том, как он это делал, и в душе усмехается, потому что на самом деле он делал это не так? А может, сгорает со страха и стыда и вздрагивает по ночам при каждом скрипе или шорохе за окном? Как он может жить с такой ужасной тайной? Сколько времени ему удастся ее скрывать? Может быть, он санитар, присланный на время из какого-нибудь посреднического агентства? А может, это муж или сын какой-нибудь пациентки из соседней палаты, который приходил навестить собственный овощ, а к Магде заглянул на минутку? Измывался ли он над несчастным неподвижным, но сохраняющим ощущения телом часами, или кончил в соответствии со средней статистикой по Соединенному Королевству, то есть через полторы минуты?