Читать интересную книгу 94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Звуковая система языков. Ее техника

Приоритет звуковой формы как таковой, определяющей характер языков, можно представить себе и иным образом. Совокупность всех средств, которыми пользуется язык для достижения своих целей, можно назвать техникой языка и, в свою очередь, подразделить ее на фонетическую и интеллектуальную. Под фонетической техникой я понимаю образование слов и форм, если оно касается только звука или мотивируется им. Фонетическая техника богаче в том случае, если отдельные формы обладают большей протяженностью и полнозвучием, а также если для одного и того же понятия или отношения она выступает в виде форм, различающихся лишь посредством выражения. В отличие от нее интеллектуальная техника охватывает в языке то, что необходимо обозначить и различить. Об этой технике можно говорить, когда, например, язык для обозначения рода, двойственного числа и времени использует все возможности сочетания понятия времени с понятием процесса действия и т. д.

С этой точки зрения язык может рассматриваться как орудие, служащее определенной цели. Но поскольку это орудие пробуждает Как чисто духовные, так и благороднейшие чувственные силы путем

1 Эвальд в своей „Еврейской грамматике" (§ 93, с. 144; § 95, с. 165) не только в явном виде указал на двусложность корневых слов семитских языков, но также мастерски провел эту идею через все учение о языке. Мысль о том, ЧТО семитские языки образуют словоформы и отчасти формы склонения и спряжения исключительно путем изменений внутри самих слов и в силу этого обретают свой особый характер, подробно развил и по-новому рационально использовал в классификации языков Ф. Бопп (см. „Сравнительную грамматику…" Ф. Боппа, с. 107–113).

отражающихся в нем идейной упорядоченности, ясности и четкости, а также при помощи благозвучия и ритма, то органическое строение языка как такового и взятого как бы вне своих целей может само привлечь к себе восхищенное внимание народов, и это происходит в действительности. Техника перерастает затем в потребность достижения внутренних целей языка, и тогда может возникнуть как предположение о том, что языки тем самым превосходят потребности, так и предположение, что они отстают от потребностей. Если сравнивать английский, персидский и собственно малайский языки с санскритом и тагальским языком, то можно убедиться в упомянутом нами различии в протяженности и богатстве языковой техники, которое, однако, не препятствует осуществлению непосредственной цели языка — выражению мысли, — так как каждый из этих трех языков не только в принципе достигает этой цели, но делает это в какой-то мере с красноречивым и поэтическим многообразием. К теме преобладания техники вообще я предполагаю вернуться ниже. Здесь же я затрагиваю только моменты преобладания фонетической техники над умственной. Каковы бы ни были преимущества звуковой системы, такое несоответствие всегда подтверждает недостаточную мощь языкотворческой силы, так как то, что представляет собой единое и энергичное целое, не утрачивает и в своей деятельности заключающуюся в его природе гармонию. Там, где не нарушена соразмерность, звуковое богатство можно сравнить с колоритом в живописи. Впечатление от обоих рождает одинаковое ощущение: ведь и мысль, подобная лишь общему очертанию и выступающая обнаженной, оказывает иное воздействие, нежели мысль, получившая, если можно так выразиться, более яркую языковую окраску.

Внутренняя форма языка

21. Любые преимущества самых искусных и богатых звуковых форм, даже в сочетании с живейшим артикуляционным чувством, будут, однако, не в состоянии сделать языки достойными духа, если ослабнет влияние лучезарных идей, направленных на язык и пронизывающих его своим светом и теплом. Эта внутренняя и чисто интеллектуальная сторона языка и составляет собственно язык; она есть тот аспект (Gebrauch), ради которого языковое творчество пользуется звуковой формой, и на эту сторону языка' опирается его способность наделять выражением все то, что стремятся вверить ему, по мере прогрессивного развития идей, величайшие умы позднейших поколений. Это его свойство зависит от согласованности и взаимодействия, в котором проявляющиеся в нем законы находятся по отношению друг к другу и к законам созерцания, мышления и чувствования вообще. Однако духовная способность (geistigeVermogen) существует единственно в своей деятельности и представляет собой следующие друг за другом вспышки силы, выступающей во всей своей цельности, хотя и избравшей для себя одно-единственное направление. Законы языка суть поэтому не что иное, как колеи, по которым движется духовная деятельность при языкотворчестве, или, привлекая другое сравнение, не что иное, как формы, в которых языкотворческая сила отчеканивает звуки. Нет душевной силы, которая не была бы включена в эту работу; нет в человеческом сердце таких глубин, такой тонкости, такой широты, чтобы они не могли перейти в язык и проявиться в нем. Его интеллектуальные достоинства покоятся поэтому исключительно на упорядоченности, основательности' и чистоте духовной организации народов в эпоху образования или преобразования языков и являют собой отображение или даже непосредственный отпечаток этой организации.

Может показаться, что в своих интеллектуальных приемах (Verfahren) все языки должны быть одинаковыми. В сфере звуковых форм вполне понятно их бесконечное, необозримое многообразие, ибо всё чувственное и телесно-индивидуальное проистекает из столь многих причин, что возможности его градаций неисчислимы. Но то, что, подобно интеллектуальной сфере языка, опирается только на самодеятельность духа, должно, казалось бы, быть одинаковым, тем более что цели и средства к достижению целей у всех людей одинаковы. И действительно, эта сфера языка обнаруживает большее единообразие. Однако даже в ней по ряду причин возникают значительные различия. С одной стороны, они вызываются тем, что языкотворческая сила как вообще, так и в обоюдной связи с порождаемыми ею действиями проявляется не в одинаковой степени. С другой стороны, здесь действуют еще и силы, творения которых не могут быть измерены посредством рассудка и. чистых понятий. Фантазия и чувство рождают индивидуальные образования (Gestaltungen), в которых отражается индивидуальный характер нации и в которых, как во всем индивидуальном, разнообразие способов, с помощью которых данное (Nem- liche) может проявляться во все новых и новых определениях, доходит до бесконечности.

Впрочем, и в чисто идеальной области, зависящей от рассудочных связей, тоже обнаруживаются различия, которые, однако, почти всегда возникают здесь от неверных или несовершенных комбинаций. Чтобы понять это, достаточно остановиться уже на одних собственно грамматических законах. Различные формы, например те, которые сообразно потребностям речи должны получать особые обозначения в структуре глагола, могли бы, пожалуй, — коль скоро их можно установить простой дедукцией понятий, — полностью исчисляться и правильно подразделяться одним и тем же способом во всех языках. Но стоит нам сравнить санскрит с греческим, как мы сразу замечаем, что понятие наклонения в первом не только осталось явно недоразвитым, но даже и не было прочувствовано по-настоящему при порождении языка и недостаточно четко отграничилось от категории времени. Из-за этого оно не связывается должным образом с понятием времени и даже не проведено полностью по всем временам То же происходит и с инфи-

1 Бопп „Jahrbiiche: furwissenschaftlicheKritik", 1834, IIBd., S. 465) был первым, кто заметил, что обычное употребление потенциалиса состоит в том, чтобы нитивом, который, кроме того, с полным пренебрежением к его глагольной природе переносится в разряд имени. При всей расположенности к санскриту, как бы ни была она обоснованна, мы должны признать, что он в этом отношении отстает от более молодого языка. Впрочем, природа разговорной речи потворствует подобным нечеткостям, умея делать так, чтобы они не мешали достижению ее главных целей. Она допускает, чтобы одна форма заменяла другую или довольствуется метафорами там, где ей не дается прямое и лаконичное выражение. Подобные случаи, однако, не становятся от этого менее досадными несовершенствами, причем именно в чисто интеллектуальной сфере языка. Выше (§ 20) я уже заметил, что вина за это иногда может ложиться на звуковую форму, которая, усвоив однажды привычку к известным образованиям, склоняет дух к тому, чтобы и новые роды требующих оформления понятий тоже втянуть на прежний путь образования. Но так бывает не всегда. Только что описанную мною трактовку наклонения и инфинитива в санскрите, пожалуй, ни в коем случае не следовало бы объяснять, исходя из звуковой формы. Мне, по крайней мере, не удается обнаружить в этой последней ничего подобного. Богатства ее средств тоже достаточно для того, чтобы обеспечить обозначение достаточно выразительными средствами. Причина явно глубже. Идеальное строение глагола, его внутренний организм, целиком расчлененный на различные части, не были с достаточной отчетливостью развернуты перед созидающим духом нации. Недостаток этот тем удивительней, что в остальном ни один язык не передает истинную природу глагола, чистый синтез бытия с понятием, так верно и с такой подлинной окрыленностью, как санскрит, который и не знает для глагола иного выражения, кроме вечно подвижного, всегда указывающего на то, что речь