Читать интересную книгу Номер Один, или В садах других возможнос­тей - Людмила Петрушевская

Сел к ней.

— Руки убрать. Так. Руки! (Пыталась прикрыть грудь).

— Но я был несовершеннолетний, посидел на зоне до восемнадцати и все. Даже гроб нес с перевязанной головой. Отец сотрясение мозга мне устроил. Белый бинт, в больнице перевязали и на похороны отпустили. О невыезде! Мама не могла идти… Только что на брата похоронка пришла… Погиб при исполнении и так дальше. И тут я и отец. Он меня тубареткой по кумполу. Я его ножом хлебным… Пределы защиты. Да. Ну вот. Эт самое (мат неуклонно рвался из уст), я люблю женщин. У меня три жены.

Легкий намек на интерес на ее лице. Трусит, однако. Глаза закрыты, губы пытаются как бы иронически изогнуться. Надежда на человеческие взаимоотношения. Презумпция гендерной это… провокативности.

Ножом провел пониже шеи. Хорошая реакция! Все дернулось у ней. Волоски вокруг соска встали дыбом.

— Двое пацанов, девять месяцев и три, что ли. Пять?.. А мать Алисы та-акая сука. Я ругаюсь, простите. Прости меня если сможешь за все что было и все что будет (песня такая, что ли?).

Нет, погоди у меня. Разгреб на ней одежду, открыл ее живот. А!!! Так и есть. Пояс на ней.

Долго возился, отстегивая. Пояс с толстой мошной. Она заплакала. Приложил кончик ножа ей к глазу.

— Помолчи, а? Арестована.

В поясе было много чего. Монеты ржавые… Какие-то в пакетике старые золотые коронки, даже с зубным налетом, чьи? Кого убили? Ладно.

Надел пояс себе под майку.

Живот гладкий, как сливочное масло. Эх бабы, ничего нет прекраснее женского тела, у тебя лучше чем у известной Данаи, говорил библиотекарше. Как ее звали-то?

Уткнулся в это мягкое лбом. Вздрогнула, отодвинулась к стенке. Как бы дает место рядом. Надеется! Погоди, не готов. Поднял голову.

— Ее звали Даная! А Алиса пошла чиститься на аборт. Ну вот, эт самое… А сыну три месяца. Мы живем, я, дочь и теща. Там дочь у меня. Спутал. Старая теща, уже сорок пять лет, пришла вместо Алиски посидеть пожить с внучкой. И в первую же ночь: «Иди ко мне, Алиска будет кровить месяц, а я целка». Стилимули… стимулирвала меня, эт самое, блин.

Показал на лежащем объекте. Дрогнула. Стала отбиваться.

— Ну че дергаешься, погоди… Руки убери, ну! Да! Она, теща, говорила, лучше будет покой в семье, чем ты, козел, изнасилуешь свою дочь, пока жена в больнице. Так мне потом сказала. Жили мы с ней месяц.

Увлекся. Лилось легко, как у Никулая. Ккто… ккто такой Ни… кулай?

— Ну! И повели кота на мыло. Только Алиса в свою поликлинику, она опять мне лезет рукой так (расстегнулся, взял руку объекта, показал на себе. Объект завозился.). Промискуитет знаешь? Вульва и тэ пэ. (Показал на объекте). А это знаешь как называтся? Вот это.

Замерла, блин.

— Забыл как. Пэ… Забыл, короче. Да. Потом ее вообще убил мужик ее. По голове от так топором!

Отворачивается. Ну куда ты денешься! Лежать!

— Мы с Алиской говорили тому мужику, который с ней связался, что доведет она тебя! Он ее топором убил, пили оба, поругались. Лежи! Че ты… Самое дело… Я же не ножом! Ладно бы ножом. Ну и вот…

Полез дальше, увлеченно рассказывая.

— Он сам на себя милицию вызвал, дали ему восемь лет. Он когда ей раскроил череп-то, она жива была, он ей говорит «Давай я скорую вызову», но она не разрешила. Сама эт самое. Как с собой покончила, ее бы спасли на хей. Вот, эт самое. И говорит: «Я целка». Видали? Ты понимаешь что это значит? Это атавизм матриархата. Ты целка? Нет? Проверим!

Выложив эту мысль, он тряхнул головой и продолжал:

— Я отца зарезал! Честно, блин. Он на мать полез. Она больная лежала, а ему приспичило, вынь да положь. Да при мне! Полез, она начала ругаться, плакать. А ей нельзя, у нее сильно болело, ей операцию сделали, удалили что-то. А он стал тащить с нее одеяло. Говорит, дай по-другому. А я буквально тут же смотрел футбол. Разрешите?

Икнул. Посмотрел. Как следует прижал ее руку. Ну бревно ты. Показал как надо. Не шевелится.

— Во у меня батяня комбат отец был! Работай, блин. Да не так!

Отвлекся, вытер руку о простыню. Затем сделал хороший глоток огненной воды, как ее называют писатели-чукчи. Время есть, до утра далеко. Прошлую ночь… Прошлую ночь тоже в поезде болтался… А где сумка-то с бритвой, с зубными всеми делами? Где? Была же сумка!

Гнев закипел. Стал вспоминать. В голове все спуталось.

Ты, где моя сумка? Украла?

Что-то было не то.

— Ты!!! Где?!! А?!!

Лежала как бревно, закрыв глаза. Ну бревно! Провел ножичком опять по горчичного цвета животу, ровная темная полоска от пупка ниже. Немного ошибся, пошла кровь.

Заговорил быстро, глотая слова:

— Я сам его зарезал, честно, я ему говорю так: «Отвали», он табуретку взял, по голове меня как… (…)! Я на кухню пошел, взял нож, а он к матери громоздится, одеяло с нее сорвал, рукой лезет.

Показал как. Крякнула от боли.

— Бабка на мне повисла, ну а мне что, его хоронили, я гроб нес в белом бинте на голове, я молодой сел, пятнадцать лет. Я люблю вас, люблю с вами, с бабами поговорить, ну подними… Поднимись. Так. Ты че такая толстая, а? Че такая толстая, разъелась, а? Ну не бойся… Да не дрожи…

Укусил за грудь. Не сильно. А, из глаза у нее вытекла слеза. Из линзы.

— Дай линзу посмотреть какая…

Полез в глаз. Дернулась, стала дрожать. Схватилась за пальцы, не понимая, что там осколок бритвы.

— От дура! Руки!

Что-то как чешуйка выколупнулось. Вытер руку о простыню. Кровь.

— У меня три жены. Алла, эта… Марина… и Галя с Ирой, сестры. Четыре. Мать Марины тоже хорошая сука (ччто-то перепутал… Алиска или Марина? Марина медсестра… Тощая). Марина ушла в больницу, я у них тогда жил. Побежала. А, я говврил ужже. Вот… Вот…

Всю ее перекосило. Плачет, но молча. Вот как интересно, бабы разных народов! Шерсть на животе! И по ногам внутри шерсть! Ну ты подумай! Всегда у нас только русские телки были, ну надо же, какая разница. Говорят, у них бывает хвост сзади из волос!

— Скажи, а где у вас хвост?

Но переворачивать не стал, целое дело. Потом.

— И меня к себе в комнату ночью зовет. Старая уже, сорок пять лет, лежит и говорит мне: «Маринка кровить будет две недели, а я целка». И руками мне в ширинку. Вот так… вот так… Че ты! Че, не бойся… Или Алиска? Потом-то ее, тещу, убили… Мы говорили тому мужику, он с ней связался. Говорили, это тебя не доведет! До добра. Он ее топором замочил по пьяни. Убежал, потом вернулся к ней и стал говорить «давай скорую вызовем». Она не разрешила, так умерла. А он сам на себя милицию вызвал, восемь лет дали. И мне восемь лет тогда дали. А у меня же была самозащита! Мать продала дачу, нашла адвоката женщину. Я у ней один остался вооб-шче! Я целка, сказала. Ты целка? Ты понимаешь, что это означает? Это есть атавизм пережитка прошлого.

(Контаминация Паньки-директора. Кто это?)

Сейчас будет готова, но доводить до конца не надо…

Наше время не пришло, мы еще не в силе.

Это деды такие бывают, гладят. Гладиаторы. Но пока не можем.

— При матриархате всем распоряжается старая мать, и мужчины племени, в том числе и ее сыновья, живут с ней. Я говорю понятно, эй? Известная фраза «я ел вашу мать» есть оскорбление. Да! Есть патриархат, а есть… матрипархат. Опять панькинская контаминация.

Номер Один сказал эту мудреную фразу, тряхнул головой, как бы сам себе удивляясь, и продолжал:

— Мать для меня самое главное! У меня старшего брата убили в Сызрани, в армии. Пришло извещение, все. При выполнении служебного долга. В мирное время! Какая война может быть в Сызрани? Там три с половиной человека татар живет, все мирные. Она слегла. Я должен для нее жить! Я для нее все! Представляешь, брата убили, а я тоже на зоне. Ну? Почему я его зарезал: она плачет, а он на нее лезет, одеяло при мне сдергивает, штаны снимает с нее. Он ее всем заразил. Сифилис у мамы! До чего дело доехало! Я… достаю автомат… Калаш… И как — от души — его раз! И развалил. Размесил буквально! Его в морг, а меня зашивали. На мне столько швов! Я тебе покажу.

Быстро приспустил брюки. Встал.

Никакого результата. Испугался. Что это? Что со мной?

— Гляди, швы! Ты! Открой глаза! Как тебя зовут? Я тебя где-то видел! Давай-давай, глаза открой! Ну-ка гляди прямо!

Вылакал остатки водки из ее стаканчика. Что-то проняло слишком сильно. Сел. Опять ее руку крепко приложил. О чем говорил? О чем я говорил-то?

— Моя мать для меня самое главное! Но мать со мной жить не хочет. Живу с бабкой. Иногда спрашивает: «Вову ты убил?» Да нужен он мне! Я, что ли. У меня двадцать мерседесов было. Дал этому Вове полтора миллиона баксов. Он стал морду прятать, туды-сюды, дефолт. Ничего не вернул. Мне какое, на хей в йёт, дело? И не я его взорвал на хей. Но меня вызвали на взрыв, я видел эту ногу, как окорок, паленое сало. Нога осталась и полруки от локтя, но без пальцев. Двоюродная сестра Ленка, его жена, вообще, я на похороны пришел, она кричать. Чо кричишь, давно в лоб не огребала? Ты же вдова! Лечись! Не трогал пальцем я твоего засранца! Правильно его разнесли.