Почти до самой Первой мировой войны большинство галичан даже не подозревали, что являются «украинцами». Как и во времена Древней Руси, местное население называлось «русинами» и считало себя частью русского народа, оторванного от единого целого. Сыном русина именовал себя даже Иван Франко, которого ныне считают классиком украинской литературы. В 1904 году по заказу редакции Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона он написал для этого многотомного издания статью «Южнорусская литература» – о том, что сегодня мы задним числом называем литературой украинской. Франко знал русский язык, хоть и жил во Львове, как знали его многие образованные львовяне. Писать по-русски ему понравилось. Тем более что он получил солидный гонорар. В одном из писем петербургскому профессору Венгерову, входившему в редакцию Брокгауза и Эфрона, Франко спрашивал, нельзя ли ему еще что-то написать на русском языке для петербургских изданий?
Чтобы окончательно отбить историческую память у населения Галиции, правительство Австро-Венгрии, получившее эту провинцию в конце XVIII века после очередного раздела Речи Посполитой, решило гнуть особую линию. Австрийцы популярно объяснили русинам, что они должны либо объявить себя особой национальностью, либо готовиться к крупным неприятностям. Что это за неприятности, стало окончательно ясно, когда началась Первая мировая война. Тех из галичан, кто упорно твердил, что он – русский, правительство Франца-Иосифа отправляло в концлагерь Талергоф на перевоспитание. Тем не менее, многие галичане остались москвофилами, а в промежутке между Первой и Второй мировыми войнами во Львове вышло несколько выпусков «Талергофского альманаха», где собраны воспоминания узников этого концлагеря, созданного задолго до Майданека и Заксенхаузена.
Перевоспитывать австрийцы пытались и уроженцев той части Украины, что входила в Российскую империю, – служивших в царской армии и попадавших в плен. Но процесс «украинизации» малороссов шел туго. Даже начальник австрийской разведки Макс Ронге был вынужден признать в мемуарах: «Были, правда, и такие русские украинцы, которые мечтали об освобождении и присоединении к центральным державам, но это были единицы, не имевшие никакого влияния на общую массу. Среди пленных украинской национальности их пропаганда не могла добиться успеха. Эти пленные интересовались социалистическими идеалами, но ни в коей мере не национальными».
Привить национальные идеалы украинцам удалось только советской власти, присоединившей к УССР индустриальный Донбасс, Новороссию и Крым и проводившей в 20-х гг. жесткую политику украинизации. Мнение тех, кто хотел бы оставаться частью триединого русского народа при этом, естественно, не учитывалось. Более того, грозило им репрессиями. Ведь концепция триединости русских являлась основой идеологии белой армии, проигравшей в гражданской войне. В самом слове «Украина» заключен этот изменчивый характер страны – дух пограничного состояния, двуязычия, двоеверия и «многовекторности», которая при предыдущем президенте Леониде Кучме считалась основой дипломатии официального Киева. Тем не менее, именно эту двойственность и «окраинность» официозный Киев всегда пытался отрицать. Взять того же Кучму. Сколько сил потратил человек, доказывая, что «Украина – не Россия». Даже целую книжку издал под своим именем. И это при том, что сам с трудом два слова мог связать на украинском языке. Особенно не нравилось Леониду Даниловичу, что Украина – это этимологически «окраина». Очень уж хотелось ему в самом центре жить. Космического размаха был человек – как ни как бывший директор ракетостроительного предприятия. Забери его начальство в советские времена в Москву, не было бы никакого украинского президента. Был бы пенсионер всесоюзного значения.
Между тем, западноевропейские путешественники чуть ли не в один голос твердили: Украина – именно пограничье. «Страна эта называется Украиной, то есть пограничьем», – писал венецианский посол к Богдану Хмельницкому Альберто Вимина. «Страна, где обитают казаки, называется Украиной, что означает «окраина», – вторил его современник француз Пьер Шевалье, написавший «Историю войны казаков против Польши». А Вольтер в «Истории Карла XII» дал несколько гротескную, но, по сути, верную картину этой территории и ее политической системы: «Это земля запорожцев – самого странного народа на свете. Это шайка русских, поляков и татар, исповедующих нечто вроде христианства и занимающихся разбойничеством»…
Украина так бы осталась таким же трудноуловимым в истории понятием, как и сербская Краина, если бы не победоносные войны Екатерины II, покончившей с Крымским ханством и королевской Польшей. А ведь то же Крымское ханство не ограничивалось только территорией полуострова. В него входили еще и обширные степи, занимавшие место нынешних Одесской, Херсонской, Николаевской, Донецкой и половины Харьковской областей! Хочется это кому-то или нет, а матерью нынешней Украины была проклинаемая сегодня в Киеве Российская империя. В ее разросшемся в XVIII–XIX веках степном брюхе она и вызрела, чтобы выскочить на свет усатым петлюровцем со шлыком на знаменитой булгаковской печке в «Белой гвардии».
Когда сегодня я проезжаю по Крыму и вижу поднимающиеся в татарских селах минареты, я воспринимаю это как дыхание мусульманского юга. Когда во Львове попадаешь в греко-католический собор Св. Юра на высоком холме, то ощущаешь его как зримый знак нависшей над Украиной длани Запада. А когда в Киеве проходишь через ворота Лавры, то снова возвращаешься на Святую Русь. Три этих вектора по-прежнему определяют настоящее и будущее Украины и ее культуры, – страны, где сошлись в конфликте три цивилизации.
Это на вершинах цивилизаций возможно их мирное взаимопроникновение. Российскому философу и дипломату Константину Леонтьеву турки представлялись очень симпатичными милыми людьми именно потому, что его контакт с Турцией происходил на верхних этажах системы. Он имел дело с окультуренными образованными турками – такими же дипломатами, как он, а не башибузуками. В украинском же народном творчестве символом такого «культурного» контакта стала дума о казаке Байде, повешенном в Стамбуле на крюк, но отказавшемся изменить православной вере. Тут контакт обернулся не интеллектуальной беседой, а кровавой трагедией.
Русский император Александр I и его брат великий князь Константин могли быть полонофилами, так как другом юности первого из них был князь Адам Чарторыжский, а второй женился на польской барышне. Однако, последствием полонофильской политики августейших братьев, даровавших Польше конституцию в то время, когда остальная Российская империя ее не имела, стало варшавское восстание. Подавлять его пришлось украинцу фельдмаршалу Паскевичу, воспринимавшему поляков не как красивых женщин и симпатичных друзей, а как противников в наполеоновских войнах, с которыми ему пришлось почти десять лет воевать в молодости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});