Алла Дементьева
26 Ставропольский край, Пятигорск
Пятигорск
(к 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова)
Этот город прославлен поэтом великим,Пятигорск величавый, красивый, родной.Лермонтов в нем творил душою владыки,В дом-музее царит образ… будто живой.
Был здесь Пушкин, Толстой в неизбитое время,В веке том, где нам жить, увы, не привелось.Очень жаль, что не свиделась с ними со всеми,Очень жаль, не родилась во времена их эпох.
Пятигорск славится лечебным нарзаном,С ближних стран, городов, съезжаются к нам:Отдохнуть, погулять на Провал, да в беседку,И встретить рассвет с видом на храм.
Наступит октябрь, а с ним день рождения,Ведь Лермонтову двести лет в этот год.Мы чтим память поэта, его же творения,Жаль, жизнь так закончилась рано его.
В Лермонтовском сквере в тайне, в секрете,Прогремит офицерский бал, вечернего дня:Дамы в платьях, а их кавалеры в жилете,В долгом вальсе кружат, сердце сердцу даря.
Пятигорск, Пятигорск! Вот такой он у нас:Помнит множество добрых, волнующих фраз,Помнит лица, фигуры, великих людей,Помнит искренний свет машукских аллей.
Людмила Захарова
58 Пензенская область
О мастерах города Никольска Пензенской области
Выдувальщик
На соломинке одуванчикаМыльный пузырик дрожит… –Ворожит диво дивное мальчика,Мальчик за чудом бежит!..
Он бежит, спотыкаясь и падая,Под ногами вращая шар…Вечно круглое душу радует:Творцу и художнику – дар…
Как соломинку одуванчика,А на ней шар стеклянный огня,Крутит трубку старик-выдувальщик,Непонятное все же поняв….
Вспоминает бегущего мальчика….Выдувальщик – философ в веках:«Ах! Без детства и одуванчикаЧуда не было б в наших руках!»…
Мастеру Виртузаеву
Бог творил и Тебя, и ЛукрецияПо образу своему, по подобию…Ты творил… Но даже ВенецияНе могла лицезреть подобного!..
Кобальт неба на вазе синей…Нить – лозою, как росчерк пера…Как лучисты глаза России…И хрустального света игра!!!..
Как тонки, кружевно-поэтичныНити звонкие, мастер, Твои!Лишь с поэзией Данте сравнимы…,Да еще, может быть, Навои…
Ариадны волшебная нитьВ пыль веков и столетий одета…А Венецию с Русью роднитьБудет нить виртуозная эта!..
Сергей Злыднев
77 Москва
Висит косою месяц в небе пьяном,Кудрявой головой качает тополь,Мне не нужна та жизнь за океаном,Мне ни Париж; не нужен, ни Акрополь.
Зарос бурьяном дом до самой крыши,Никто не косит сочную отаву,Здесь по углам шуршат одни лишь мыши,Ведь некому подсыпать им отраву.
Покошены незапертые двери,С петель слетели узенькие ставни,Но все же, очень хочется мне верить,В то, что здесь жизнь была еще недавно;
В то, что жила здесь добрая старухаИ все смотрела пристально в окно –Где видно неба половина брюха,Да поля незасеянного дно,
И малость еще виден старый тополь,И месяц в этом маленьком окне –Он мне родней и ближе, чем Акрополь,Да и Парижа он дороже мне.
Юрий Кузнецов
Москва 77
Путешествие из Москвы в Санкт-Петербург
Путь к Соловкам весомым ляжет грузом,Но память не билет, назад уже не сдать,И будет цепь тюремных камер-шлюзовХрипеть во сне: «Век воли не видать».
В ответ на вспышку фотоаппаратаПредупрежденье-окрик в мегафон,Грозит бедою призрак с автоматом:«Стой, кто идёт! Снимать – запрещено!»
А на речном калязинском раздолье,Печальным последействием беды,Нам будет отраженье колокольниКрестом-перстом строжить из-под воды.
Быть может, зря тревожили руины,Столбов-тотемов вырубив штыри,Из чрева капищ, предками любимыхИ поверх них взметнув монастыри.
Зло рукотворное залечит мать-природа,Но может нам обиды не простить,Из лабиринта света выпустив народы,Вновь лабиринтом мрака поглотить.
Кресты от звёзд пошли своей дорогойИ вот уже на Петроградской стороне,Нам будут много говорить о богеИ как-то мало – о блокаде, о войне!
Цветочный ряд
У знаменских ворот
Весенним днём, осенней непогодойВпотьмах ложится, с солнышком встаётВнебрачный сын торговли и природы –Цветочный ряд у Знаменских ворот.
Пускай вокруг дырявят небо краны,Пусть город метастазами растёт,Ласкает глаз завидно-постоянныйЦветочный ряд у Знаменских ворот.
Когда в пустой борьбе иссякнут силы,Когда смешных обид невпроворот,Помирит и с женою, и с любимойЦветочный ряд у Знаменских ворот.
А если вдруг забросит на чужбинуСудьбы-индейки странный поворот,Я не забуду городок старинный,Цветочный ряд у Знаменских ворот.
Любовь Колесник
77 Москва
«Наводнённый варягами, фрицами выжженный город…»
Наводнённый варягами, фрицами выжженный город,я любила тебя и стеснялась, как пьющую мать.Сколько будешь в пустыне, пустыней?Как Мойша, лет сорок? –чтоб себя изменить – или что-то хотя бы понять.Здесь крутые холмы и великие прежде заводы,здесь речные откосы заплёсканы памятью войн,тут святые отцыи купцы,тут дела и заботы,только память над Волгой – как вдовий отчаянный вой…В забурьяненых парках шпана полосует скамейки,треть моих одноклассников умерли или сидят.Я по пыльным дорогам старательно делаю змейки,поминая бомбёжку и тщетно полёгших солдат.По путям неметёным без страха хожу даже ночью…Не боюсь темноты, но мой ужас другой и сильней:что душой обезбожен, как улицами обесточен,город; ты меня жжёшь, как велел преподобныйМатфей,чтобы было светло и не холодно мирно жующим.Ты не любишь меня.Ну, а я в тебе просто живу.Сколько ты простоишь на изломе меж; прошлыми сущим?Моя мать никогда не пила.Уезжаю в Москву.
«Радищев матерился точно так…»
Радищев матерился точно так, как я, увязнув в расписные хляби.
– Опять застряла! Погоняй, дурак!
У трав по берегам дорог оттенок жабий,
их трогаешь, и на ладонях грязь
от тысяч здесь проехавших, прошедших.
– Ну, мертвая! Резвее понеслась!
Кто бродит тут? Слепец и сумасшедший меж; Питером блуждает и Москвой. Шаверма, шаурма… Бордюр, поребрик… Радищев спит, кивая головой – он так войдет в нечитанный учебник. Все тот же мост, и там опять ремонт, как в тысяча семьсот бог весь каком-то, и бригадир – пьянчуга, идиот, мерзавец, вор; и тянется раскопка. Здесь экскаватор водит крепостной, и барин наземь харкает из «прадо». Радищев, милый, выпейте со мной, не откажите, нам обоим надо! Похмелье. Тошно. Значит, я живу. Я, значит, еду. – Н-но, пошла, подруга! Беспечный путь из Питера в Москву, Дорога от Москвы до Петербурга.
«в твери все обычно…»
в твери все обычнопод колесами «москвича» пострадал нетрезвыйотпущен домойв коротких сводках в адских печахгорят мои суткипопахивает тюрьмойи землей немного местный несытный хлебв подворотнях пиво и героиночередной авгий вычищает наш древний хлевчтоб на этот хлеб намазывать маргаринв кафе на набережнойс видом на волжский ледсижус телефона читаю Карамзинаон плакал в Твери еще в тысячу восемьсотвесна
«Никто не умер, но такая грусть…»
Никто не умер, но такая грусть…Не будет песен, молодость проходит.Дай руку, я когда-нибудь вернусь –кататься по Неве на пароходе.Спасибо, друг, ты дышишь мне в плечо,присутствуя на этой панихиде.Мы сыплем бисер букв, мы ни о чёмбеседуем, важнейшего не видя –как ты робеешь, будто бы влюблен,но не влюблен, а просто март, наверно.Моих волос невыбеленный ленлетит по злому питерскому ветру.В воде чугунной – вроде бы фрегат –подобие, декор, инсценировка.Я выстыла на этих берегах,мне холодно и больно, и неловко.Пора домой, тебе в машину, мнев машину; все понятно, мы не дети.В Неве, на самом дне, на глубинеостались годы – лучшие на свете.
«Еду ощупью в ночи…»
Еду ощупью в ночи.Мой немой усталый город,твой истаивает морок,тихо двигатель мурчит.От руля тепло руке,шепчут старенькие шины,я пою чуть-чуть фальшиво,что-то тает вдалеке –вроде стройных этажейза рекой и обелиском.Поздний стриж летает низко.Темень, павшая уже,осязаема на пальцах.Я петляю по прямой.Негде выспаться остатьсяи не хочется домой…
«Мальчик застенчивый слушает диск Успенской…»