Читать интересную книгу Им помогали силы Тьмы - Деннис Уитли

Грегори на глазах мгновенно подобрался, стал как-то даже выше ростом и со всей властностью вышколенного германского кадрового офицера заорал не своим голосом:

— А ну позовите немедленно сюда вашего начальника! Иначе вы пожалеете!

Сержант дрогнул. Позвав из караульного помещения еще одного солдата, он обернулся, вынул из кармана ключ и отпер калитку. Прибежавшему на его зов солдату он приказал немедленно позвать господина лейтенанта.

Секунды ожидания тянулись как часы. Внезапно везде погас свет. Грегори мгновенно сообразил, что это может означать: такого еще не случалось за все семь недель его пребывания в Вольгасте, а произойти это могло лишь в том случае, если с постов раннего обнаружения поступил сигнал о готовящемся воздушном налете. В шифровке говорилось о «первой же удобной ночи».

Калитка отперта. Лейтенант, возможно, уже отправился на боковую. Пока проснется, пока оденется, подойдет — будет уже поздно. А Купорович идет, ни о чем не подозревая, к лагерю, который в течение ближайшего часа будет превращен в кровавое месиво. Эта мысль подстегнула Грегори.

Оттолкнув сержанта, он рванулся в проем калитки, она выходила на кривую улочку. Ожидая в любое мгновение выстрела в спину, Грегори понесся со всех ног по улочке, стараясь спрятаться среди теней, которые отбрасывал лунный свет. Часовой, застигнутый врасплох погасшим электричеством и совершенно уже непонятным поведением майора, растерялся, совершенно забыв, что он вооружен и должен действовать по уставу. Для сержанта все эти непредвиденные события тоже оказались неожиданными, но он все же крикнул вдогонку Грегори, чтобы тот остановился, правда потеряв несколько драгоценных секунд, пока расстегивал кобуру пистолета. И к тому времени, когда он занял огневую позицию и открыл стрельбу, Грегори уже успел завернуть за поворот и был вне пределов досягаемости.

Меньше чем через две минуты он оказался на широкой дороге, пересекавшей открытое пространство. Взревела сирена воздушной тревоги, захлебнулись трескотней батареи противовоздушной обороны, пучки трассирующих пуль прочертили небо вдоль и поперек, над головой стали рваться в клубах дыма зенитные снаряды.

Дорога пошла под уклон, а в низинке зачернели деревья. Мысль о том, что, услышав тревогу, Купорович должен сообразить, что к чему, и попытаться укрыться, так и не пришла в голову разгоряченному Грегори. Единственно, о чем он думал — это перехватить, во что бы то ни стало предупредить товарища об опасности.

Со стороны моря доносился и все больше разрастался глухой ровный гул приближающейся воздушной армады.

Тяжело дыша, но не сбавляя темпа, Грегори добежал до деревьев. Грудь разрывалась от боли, ноги были как налитые свинцом, силы постепенно уходили, но усилием воли он заставил себя бежать дальше, догнать, догнать! Когда он добежал до рощицы, упали первые бомбы.

Грегори теперь ясно различал впереди лагерь, ярко освещенный ослепительными вспышками. С десяток длинных бараков были объяты пламенем, зажигалки тысячным дождем обрушивались на землю. Взрывы бомб и грохот выстрелов слились в нескончаемую кутерьму оглушительного грохота и треска.

Грегори уже почти миновал рощицу и тут увидел человеческую фигуру, стоявшую неподвижно у края дороги, менее чем в сотне ярдов от него. Ошибки быть не могло: эта одинокая фигура спокойно наблюдающего за светопреставлением широкоплечего мужчины — Купорович. Грегори с облегчением вздохнул, остановился и изо всех сил крикнул:

— Стефан! Стефан! Бога ради, спрячься!

Купорович не обернулся, видимо не расслышав сквозь какофонию звуков предостережение Грегори. Тогда англичанин собрал последние силы и побежал к нему, крича на ходу:

— Стефан! Берегись, Стефан! В укрытие, Стефан!

В это мгновение все вокруг озарилось ослепительной вспышкой, потом другой, третьей, рощица содрогнулась от взрывов обрушившегося на нее бомбового удара. По обе стороны дороги раскачивались, взлетали на воздух и падали на землю вырванные с корнями деревья. Грегори с ужасом наблюдал, как, будто при замедленной киносъемке, торжественно взлетает одно из них, парит могучим стволом и кроной над дорогой и падает… прямо на него. И никуда не спрятаться от этого воздухоплавателя, настигающего свою жертву! Вот оно: удар, неимоверная тяжесть — и он лежит посреди дороги, придавленный к земле. Невыносимо резкая боль пронзает все его тело. Глаза готовы выскочить из орбит от страшного напряжения и тяжести, приковавшей его левую ногу к земле. Он пытается поднять руки, но они бессильно опускаются. На него наваливается бездонная черная тьма. Грохот взрывов и вой бомб — все отходит на задний план, звучит все глуше, глуше. Словно уши ему вдруг заткнули ватой.

Сквозь затуманенный болью мозг яркой молнией проносится мысль: сегодня 17 августа. Восьмой день восьмого месяца. Малаку предостерегал его, что любое такое число в сочетании с числом его дня рождения, 4, будет опасно для него, особенно тогда, когда это будет как-то связано с Купоровичем. Его предостерегали, но он проигнорировал предупреждение о грозящей ему смертельной опасности — и все потому, что Купорович опоздал на день, не смог вовремя вернуться из увольнительной. Но тогда бы он неминуемо погиб там, в лагере, а Грегори был бы в безопасности. Это Судьба. Еще Малаку сказал, что Грегори может погибнуть в час своего наивысшего триумфа.

Значит, так тому и быть! Он достиг того, к чему стремился: Пенемюнде уничтожается у него на глазах. Но сам он добрался до конца своего жизненного пути. Пусть так, но дело сделано. И, успокоенный этой мыслью, он потерял сознание.

Глава 8

Приговоренный к жизни

Когда Грегори пришел в себя, первое, что он ощутил, — это невыносимая боль, пронизывающая все его тело. Он смутно догадался, что его куда-то несут, что каждый шаг несущего его тело человека отдается в нем острой болью, стреляющей из области левого бедра прямо в его, Грегори, сердце. Он застонал и не столько услышал, сколько осознал, что человек, который несет его на себе, что-то говорит ему, быть может, утешает или уговаривает, но разобрать ничего не мог, временно оглушенный взрывом, обрушившимся на него деревом. Да, он не слышал, а ощущал вибрацию голоса человека. Он хотел попросить человека остановиться и положить его на землю, но слова почему-то не складывались в фразы, мозг шаг за шагом пронзала острым кинжалом боль. Она все росла, наливалась мощью, заполняя все его существо пульсирующей красной волной. Еще шаг, еще… и он снова потерял сознание.

В следующий просвет полусознательного состояния до него медленно, постепенно дошло, что он лежит в какой-то неглубокой канаве и что кто-то закапывает его. Ему пришла мысль, что он умер, а может, все-таки еще нет, может, ему преждевременно устраивают импровизированные похороны? Да нет, вряд ли. Ведь не раз же он слыхал о том, как люди с ампутированными ногами долго еще ощущают боль в несуществующих пальцах. Так и он, наверное, умер, но тело его еще помнит ту агонизирующую боль, когда он был еще жив; это душа еще пребывает в его теле, мучается, бедняга: рано отлетать. Успокоенный этим соображением, он лежал тихо и только надеялся, что спазмы боли, пронизывающие его тело, продлятся не очень долго. Через некоторое время боль вроде стала глуше, и сознание опять залила чернота.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});