— Я? Интересно, почему?
— На вашей одежде пятнадцать дыр от австрийского оружия, а у меня — только тринадцать.
— Зато ваша шпага вся в крови.
— И правда, даже желтые ленты на ней покраснели…Знаете, я попрошу какую-нибудь гренобльскую даму снабдить меня лентами на будущее…
— Говорят, они очень любезны. Вы, конечно, найдете двух или трех, которые поспешат оказать эту маленькую услугу.
— Вы ошибаетесь: вы и то похожи на разбойника, а уж я вовсе смахиваю на бродягу.
— Ну-ну, граф, не отчаивайтесь. Желтые ленты везде найдутся. А уж другую одежду вы найдете в своем обозе.
— Э, мой дорогой, где теперь его искать? Мои лакеи разбежались, а с ними и мой обоз.
— Я знаю, где он, — заметил как всегда в таких серьезных случаях оказавшийся рядом Кок-Эрон.
— Ты, братец? И что же ты знаешь? — спросил с удивлением Фуркево.
— Ваш обоз в ста шагах от обоза его высочества.
— Кто ж его спас? Уж не ты ли?
— Вот так вопрос! Впрочем, может, это сделали ваши шесть лакеев-хорватов?
— Признаться, для этого не потребовалось бы слишком много храбрости.
— Вы чересчур молоды, сударь, — Кок-Эрона не надо было учить поучительному тону.
— Твоя правда, приятель, но не сердись. Нельзя быть старше, чем есть.
— Ничего, у вас ещё есть время исправиться.
— Я тоже так думаю. Но скажи, Кок-Эрон, почему ты спас мой обоз и не позаботился об обозе своего господина?
Кок-Эрон воззрился на Поля с выражением крайнего изумления.
— Это что, насмешка, сударь? — вскричал он.
— Да нет, я говорю серьезно.
— Тогда, значит, плохо вы знаете господина маркиза. Благодаря его особой бережливости мне уже давно не за чем присматривать. Понимаете?
— Отлично понимаю.
— Как только я увидел, что мы разбиты, я бросился к обозам. Ваши шесть здоровяков-лакеев…Как они бежали! Пуганые куропатки, да и только. Один было кинулся к вашим подводам, но я размозжил ему голову. Потом позвал солдат, и мы вывезли их из свалки.
— Спасибо, приятель!
— Не за что.
— Ну как же! Без тебя меня в Гренобле приняли бы за нищего. А теперь у меня все есть — и ленты, и одежда. Можно будет не пугать людей.
— Вот так я и подумал, спасая ваш обоз.
— Неужели? Ты подумал обо мне?
— Конечно! Ведь в этом случае у вас наверняка найдется кое-что и для моего хозяина!
Услыхав это, оба молодых человека расхохотались.
— Смейтесь, смейтесь, но все равно я здорово придумал.
— Так здорово, что я с этим полностью согласен, — продолжая смеяться, заметил Поль. — Готовьтесь, друг мой, — обратился он к Эктору. — Вы окунетесь в шелка и благовония. Мы превратим Гренобль в остров Цитеры, если вы согласитесь мне помочь.
Прибыв в Гренобль, Эктор, Поль и Рипарфон втроем отправились искать квартиру почище. Город был уже перенаселен войсками, так что это оказалось не таким уж легким делом. Однако со временем квартира как-то перестала заботить друзей. Дело в том, что погода в тот день оказалась очень приятной, и в окнах показалось множество особ слабого пола. Наши друзья ехали верхом, и Поль выразил мнение, что торопиться, в общем-то, некуда.
— Давайте шагом, господа, — добавил он. — Кажется, город прилично населен. И кругом такие миленькие личики…Да что говорить, видно, что город гостеприимный.
Следуя предложению друга не спешить, Эктор ехал, осматривая «прилично населенный город», как вдруг ему показалось, что одна из горожанок не так уж незнакома ему, как остальные. Но когда он стал было вглядываться, она быстро задернула занавеску. Эктор, призадумавшись, поехал дальше.
Наконец Кок-Эрон нашел жилье в гостинице для всех троих. Поужинав, Эктор задумался было о хорошеньком личике, но тут вошел лакей и подал ему записку, на которой стояло имя мсье де Блетарена.
»— Так то была Кристина!» — понял он. В записке мсье Блетарен приглашал его к себе, но с условием:» — Приходите один. Я послал верного человека,: он вас проводит.» Между тем Поль, бывший с ним в комнате, все видел и, конечно, все «понял».
— Наверняка любовное послание, — рассмеялся он. — Я же говорил, здесь очень гостеприимный народ.
Тут к нему подошел мальчик, держа шапку в руках.
— Сударь, — шепнул он, — там пришел паж. Он просит позволения поговорить с вами.
— Так пусть войдет.
— Именно этого он и не хочет. Так что если вашей милости будет угодно следовать за мной…
— Э, да это похоже на начало интриги, — прошептал, вставая, Фуркево.
Мальчик отвел Поля в зал на нижнем этаже, слабо освещенный висящим на стене фонарем. В центре зала стоял небольшого роста паж, в берете и с хлыстиком в руке.
Фуркево отослал мальчика.
— Вот и я, — произнес он, — позвольте узнать, что вам угодно.
— Удовольствия поговорить с вами, — отвечал паж, скрестив руки.
Тут свет упал на его лицо, и удивленный Поль воскликнул:
— Сидализа!
И бросился было к ней на шею, но она его отстранила:
— Вы слишком живо выражаете свое удовольствие. Может прежде найдем время для разговора?
— Но не здесь же. Пойдемте ко мне.
Мсье Фуркево схватил Сидализу за руку и отвел её в комнаты — одну большую и две маленькие.
— Черт возьми! — произнесла она, почесывая подбородок. — Скверное и довольно неудобное место.
— Добавьте к тому же, что эта комната — спальня Рипарфона.
— Философа Ги? Я опасаюсь, что…
— А наш разговор со мной?
— Получите, получите…
— Вы мой добрый гений!
— То есть женщина. Мужчины награждают нас этим эпитетом именно тогда, когда мы его менее всего заслуживаем. Вы будете молчать?
— Как рыба.
— Я выехала из Парижа инкогнито. Нужно, чтобы возвратилась также.
— Понимаю.
Поль отвел Сидализу в прежнее помещение, где попросил её подождать минуту, а сам отправился в общий зал, где оказались Рипарфон с Эктором.
— Откуда вы? — спросил Рипарфон. — Вот уже два часа, как вас ждут.
— Я тут разговаривал с одним пажом…
— Неужели с пажом? — улыбаясь, спросил Ги.
— Ну, по крайней мере, он так одет. Завтра он едет в наши края. Мне нужно написать письма родственникам. Признаться, я совсем о них забыл.
Продолжая улыбаться, Рипарфон пристально посмотрел на Эктора и вышел.
— Ну и хитрец, — сказал Поль, поглядывая на Эктора. — Смирен, но его не проведешь: хуже старого лиса.
— Что же, вы будете писать, а я пойду взгляну на лошадей. — Эктор повернулся, чтобы выйти.
— Нет, вы только подумайте, как же клевещут на нашего брата дворян, — произнес Фуркево, лукаво улыбаясь. — Глядя на нас, подумаешь, что вы заняты интригами, а вы просто заботитесь о лошадях. Я же думаю не о ком-нибудь, а о родственниках.