Старик тявкнул еще раз и замолк. То ли в самом деле признал, то ли лень было пасть разевать.
Погремев в сенях и грохнув в обшитую драной клеенкой дверь, мы ввалились в пахнувший живым жаром дом. И первое, что увидели, это огромного буддийского идола, восседавшего за кухонным столом. Начищенной медью сияли толстые щеки и оголенное пузо, начинавшееся там, где щеки кончались. Добрая улыбка, втиснутая между щек, никому конкретно не предназначалась. Просто Будда медитировал, сосредоточившись, в отличие от своего восточного прототипа, не на пупке, а на початой бутылке «Экофонда», возвышавшейся среди обильной закуски, как витязь над поверженными врагами. Возможно даже, что это была не первая бутылка, ибо на наше появление Будда отреагировал с большим опозданием. Он попытался повернуть голову, но затем решил ограничиться простым открытием глаз.
— О, — ничуть не удивился он внезапному явлению, — здорово, Серега! Садись, — и рука эпическим жестом вознеслась над столом. Должно быть, так Моисей раздвигал воды Красного моря перед толпой беглых евреев. Только у Моисея была борода и не было гавайской рубашки-распашонки.
— Погоди, Валера, — сказал я ему, — у нас тут, похоже, авария приключилась. Что у тебя от обморожения имеется?
— Водка, — ответил буддийский идол Валера, но, подумав, восстал из-за стола и полез в стоящий тут же холодильник — за мазью.
Как я и думал, соперник Адольф успел здорово обморозится. Бегать-то он, может, и умел, а вот оберегаться не научился. Я в шестьдесят втором тоже чуть-чуть не схлопотал гангрену, но тогда мы прокладывали туристический маршрут поперек Сахалина, шли шесть дней, ночуя в чистом поле, а этот пижон чуть не лишился рук в двух шагах от квартиры. Не зря говорят: много форсу — мало толку.
Мы с Валерой усадили обмороженного меж собой и принялись перебинтовывать бледные ледяные пальцы, ведя неспешную беседу, как две пряхи за куделькой. Я вкратце поведал Валере о нашем марш-броске, опуская детали, которые могли бы травмировать молодое пижонское сердце. Валера, в свою очередь, поведал мне, что за последние десять лет он поднялся с начальника отделения до главного агронома и что судьба, видимо, чтобы уравновесить эту несомненную удачу, послала на его голову перестройку, распад СССР и торжество капитализма в России.
— Как называется теперь ваш колхоз? — поинтересовался я, переходя на адольфовские уши.
— Прежде, если ты помнишь, — неспешно отвечал Валера, доматывая мизинец, — он именовался «Заветами Ильича», а последние восемь лет мы просто «Заветы», неизвестно чьи, так их растак.
— А какова урожайность зерновых? — вновь спрашивал я, обильно натирая белый нос нашего страдальца.
— А урожайность зерновых, опять же так ее растак, — степенно отвечал Валера, берясь за второе ухо, — неуклонно падает. Хоть сам в землю ложись…
— Чем же ты, бедолага, питаешься? — с материнской тревогой спрашивал я, игнорируя пищевое изобилие на столе.
— Мясо есть приходится, — с тоской отвечал Валера. Видимо, в этом в немалой мере также заключались тяготы его сельской жизни.
Тут мы закончили спасать Адольфа и приступили к основной части встречи. Валера разлил по стаканам остатки, и, чтобы мы не сомневались в его гостеприимстве, тут же извлек из холодильника новый «Экофонд». Все действия он проделывал не вставая, с помощью одних лишь рук — видимо, эти операции были отлажены давно и надежно. В этом узнавался прежний Валера, с которым мы учились в политехе, — он всегда любил комфорт и несуетность.
После второго стакана обмороженный Адольф расслабился и стал понемногу клевать обмороженным носом. Чтобы развлечь гостя, Валера принялся рассказывать эпопею о том, как он, закончив политехнический, стал агрономом. Эпопея повергла Адольфа в еще большую сонливость и третий стакан он уже пил, как пьют теплое молоко перед сном дети — в блаженном полуобморочном состоянии. Мы удобно сдвинули Адольфа в угол и продолжили общение. Когда не видишь человека десять лет, трудно уйти от общих фраз типа «ну как ты?» и общих ответов типа «нормально», но мы быстро перешли на частности и детали, и я не раз пожалел, что столько лет откладывал встречу с давним другом.
Тут в окно скребнули. Я оглянулся и успел заметить коготь, прочертивший бороздку по белоснежной корочке льда.
— Глянь-ка, какой морозище, даже Мухтар в дом просится.
Валера почесал плешку, неуклонно отвоевывавшую жизненное пространство у редеющей шевелюры, как Сахара у африканского континента.
— Это не Мухтар, это Сабир пришел.
Тяжело вздохнув, Валера вставил ноги в пимы и, как был, в рубашечке-распашонке, исчез в сенях. Оттуда раздалось нечленораздельное карканье гостя и зычный глас хозяина:
— А ты надфиль-то принес? Надфиль я тебе давал, зараза нерусская!
В ответ снова каркнули.
Адольф открыл один глаз — наверное, чтобы лучше слышать.
— Там что? — вяло спросил он.
— Там Сабир пришел, — сказал я.
— А-а, — сказал Адольф и, удовлетворенный, отключился.
Я поднялся, кинул в рот обрезок сала и тоже вышел в сени. Мало ли что там за Сабир. Может, боевик какой-нибудь, террорист с большой дороги.
В сенях, на широкой скамье у окна, между двумя листами с замороженными пельменями и картонной коробкой непонятно из-под чего, сидел, свесив до пола щупальца, осьминог. Большеголовый, с выпученными совиными глазищами под складочками бровей. Осьминог был старый, а может, просто пренебрегал физкультурой — такой у него был нездоровый вид.
— Земле капец, — почти без акцента сварливо сказал осьминог, глядя на меня исподлобья. Я дожевывал сало.
— Это Сабир, — сказал Валера, — марсианин, так его ити. Ты надфиль почему не принес, я же тебе говорил.
Марсианин угрюмо смотрел на Валеру.
— Паяльник мне самому будет нужен, — сказал Валера, — мне Генка обещал телевизор починить, а то сижу в хате, как вы в своей железной бочке, власть сменится — не узнаю.
— Завтра принесу, — угрожающе сказал марсианин. То ли он не мылся, то ли вспотел — аммиачный запах стоял, как на скотоферме. Валера, как истинный сельский житель, этого не замечал, но мой тонкий городской нюх продирало, как тем самым надфилем.
— Сейчас принесу, — вздохнул Валера.
Я остался с марсианином один на один, тупо дожевывая сало. Передо мной сидел представитель внеземной цивилизации, шевелил щупальцами, а я не знал, что ему сказать.
— А зачем вам паяльник… Сабир?
Взгляд, все еще устремленный в ту точку, где минуту назад стоял Валера, медленно переместился на меня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});