Читать интересную книгу Журнал Наш Современник №11 (2003) - Журнал Наш Современник

 

Положение России к началу 1854 года было действительно тяжелое. Ей угрожала почти вся соединившаяся Европа. О том, что переговоры графа Алексея Федоровича Орлова (1786—1861) в Вене о сохранении нейтралитета Австрии в войне России с Турцией, Францией и Англией кончатся безрезультатно, Тютчев догадывался. Его мысли о необходимости тесного союза Германии с Россией актуальны, думается, и сто пятьдесят лет спустя! “Красным” Тютчев называл все подверженное революционным веяниям. И он в то время считал, что революция на Западе может спасти Россию.

 

*   *   *

Петербург, 10 февраля 54

 

...Будущего 10 марта, то есть через три или четыре недели, английский флот из 33 кораблей, имея более чем 2000 пушек на борту, в сопровождении почти такого же грозного французского флота, должен войти в Балтийское море, чтобы блокировать наши порты, в ожидании большего... Здесь, конечно, готовятся достойно встретить милых гостей. Все командования уже распределены. Петергоф, Ораниенбаум покроются укреплениями. Финляндия — под оружием. Даже невинный Ревель, порт которого уже свободен от льда, готовится к обороне, и говорят, что наш приятель Берг примет командование войсками, которые должны защищать этот город. Что же касается общего вопроса, то о нем стоит сказать несколько слов. Теперь только чудо, только личное, так сказать, вмешательство Самого Господа Бога может предотвратить войну, а эта война — просто-напросто конец мира или, по крайней мере, начало конца. Вчера французский и английский посланники уехали отсюда; Кастель-Бажак получил Александровскую ленту, а его жене императрица подарила великолепную шаль. Что же до сэра Генри Сеймура, то ему достался только подзатыльник. На днях я встретил у Мещерских лорда Нэпира, которому пришла в голову оригинальная мысль совершить в это время года путешествие из Лондона в Петербург, чтобы пробыть там шесть дней. Но он желал непременно, по его словам, лично присутствовать на похоронах англий­ского посольства в России. Мы старались быть с ним как можно любезнее и доказали ему, что наша вежливость непоколебима. Его дядя, сэр Чарльз Нэпир, командует флотом.

 

В этом письме поэт выступает оракулом предстоящих событий. Правда, он ошибся в сроках. 15/27 марта войну России объявила Англия, а на следующий день — Франция. Флот союзников появился на Балтике после схода льда, но в основном все подтвердилось. Приятель Тютчевых генерал-адъютант Федор Федорович Берг (Фридрих-Вильгельм Ремберт; 1794—1874) действительно с началом войны руководил строи­тельством оборонительных сооружений на Балтийском побережье, командовал войсками в Эстляндии в 1853—1856 годы.

Посол Англии в Петербурге сэр Джордж Гамильтон Сеймур (1797—1880) действи­тельно ничего не получил от российского правительства и под началом лорда Френсиса Непира (1819—1898), в дальнейшем, в 1860—1864 годы, посла в России, с которым у Тютчева сложатся совсем неплохие отношения, отправился на родину. Ирония судьбы: сэр Чарльз Непир (1786—1860), британский адмирал, как раз в 1854 году был назначен командующим британским балтийским флотом, который с 28 мая блокировал русские берега и порты Балтийского моря.

 

*   *   *

Петербург, 17 февраля 1854

 

Я получил твое письмо от 3/15 февраля, которое послужило тонкой оболочкой толстому письму князя Вяземского, адресованному Антуанетте Блудовой и которое я мог ей передать, так как отец ее начал поправляться. Письмо Вяземского написано по-русски, оно очень остроумно и свидетельст­вует о прекрасном расположении духа. Да здравствуют натуры с вообра­жением! Они — неистощимы. О них можно сказать то же, что говорят и о любви: они постоянно возрождаются.

Но, с другой стороны, несомненно, что поддержание этой жизненности часто тяжело отзывается на окружающих. Я с удовольствием читаю его статьи во “Франкфуртской газете”. Конечно, его противники дают ему карты в руки. Ему остается только подыскивать остроумные обороты, чтобы разнообразить свой ответ, очевидно, всегда один и тот же: “Вы — негодяи!”

Надо сознаться, что для России немалое торжество — заставлять поневоле своих врагов так невероятно лгать и обманывать. Вы теперь уже, верно, прочли ответ государя на письмо этого нахала, который после грубо-предатель­ской и лживой попытки к примирению не остановился перед невообразимой подлостью постараться скрыть от публики ответ, вызванный ею. И не высшее ли наслаждение для всякого порядочного человека, наблю­дающего это окончательно обесчещенное французское общество, — видеть, что француз­ская нация после шестидесяти лет революции и нескольких веков цивилизации воплощена и поглощена подобным человеком? — И подумать, что есть люди, даже здесь, которые упрекают государя за то, что он отказался считать братом подобного человека.

С тех пор, как вопрос яснее обрисовался, настроение умов здесь становится все удовлетворительнее. Я говорю, разумеется, об обществе гостиных, потому что в народе патриотическое чувство выше всякой похвалы, и государь был совершенно прав, когда, говоря квакерам о своем миролюбии, заметил, что оно тем более бескорыстно, что он отлично знает, как велики те средства, которыми он располагает: “У меня миллион солдат под оружием”, сказал он им, “Россия даст мне их два , если я потребую, она даст три , если я попрошу”...

Я потому всегда приписывал такое большое значение Восточному вопросу, что был уверен в том, что раз этот вопрос возбужден, он должен произвести нравственный переворот внутри страны. Слава Богу, этот переворот начался и скоро, с помощью Божией и наших врагов, движение будет настолько сильно, что ничто уже не сможет его остановить или прервать.

В этом отношении трудно сказать, что более способствовало этому движению: бешеная ли ненависть Англии, влекущей за собой Францию, или полупредательство Австрии и Пруссии. Это отношение немецких государств и особенно чувства, которые его вызвали, были настоящим торжеством для национальной партии.

Что касается меня, принужденного по натуре своей быть беспристрастным, если я нахожу немецкую политику тошнотворной, то это, конечно, не из-за национальной вражды. Она ничтожна и гадка, потому что лжива и глупа. Сколько бы ни уверяли эти государства, что, соединенные, они достаточно сильны для сохранения своего нейтралитета, но в этом и заключается ложь, так как они отлично знают, что в них нет единения, и без России это невозможно, а одна из них — Пруссия, — в сущности, только оттого и хотела отделаться от контроля России, чтобы снова начать свои мелкие подлости и измены, которые ей всегда так удавались. Что же касается этой бедной Австрии, тело которой представляет сплошную ахиллесову пяту, ясно, что, нуждаясь в помощи с Востока или с Запада, у нее был выбор между двумя сидениями: хорошим прочным креслом или колом — тоже прочным и хорошо отточенным. И я не теряю надежды, что она сядет на кол.

 

Обрадовавшийся выздоровлению князя Вяземского и его статьям во “Франкфуртской газете”, Тютчев сразу же перешел к политическим вопросам, имевшим тогда большой интерес. В начале февраля 1854 года Наполеон III направил личное письмо Николаю I, предлагая немедленно заключить перемирие России с Турцией, с одновременной эвакуацией русских войск из дунайских княжеств и выводом флота с турецкого побережья Черного моря, то есть фактически предлагал капитуляцию. В ответ Николай I 8 фев­раля ответил отказом и заявил, что “Россия сумеет в 1854 году показать себя такой же, какой она была в 1812 году”. Все это вдохновило поэта, как и нарастание в народе патриотических чувств, подмеченное им. В феврале произошло и другое важное для русской литературы событие, о котором, к сожалению, в письме жене поэт не рассказал: Тургенев наконец уговорил его издать собрание своих стихотворений. Но об этом событии мы расскажем ниже.

 

*   *   *

С.-Петербург, 24 февраля/8 марта 1854

 

…Ты лучше, чем кто-либо другой, знаешь, что я был одним из первых и из самых первых, видевших приближение и рост этого страшного кризиса, — и теперь, когда он наступил и готовится охватить мир, чтобы перемолоть и преобразовать его, я не могу представить себе, что все это происходит на самом деле и что мы все без исключения не являемся жертвой некой ужасной галлюцинации. Ибо — больше обманывать себя нечего — Россия, по всей вероятности, вступит в схватку с целой Европой. Каким образом это случилось? Каким образом империя, которая в течение 40 лет только и делала, что отрекалась от собственных интересов и предавала их ради пользы и охраны интересов чужих, вдруг оказывается перед лицом огромнейшего заговора? И, однако ж, это было неизбежным. Вопреки всему — рассудку, нравственности, выгоде, вопреки даже инстинкту самосохранения, ужасное столкновение должно произойти. И вызвано это столкновение не одним скаредным эгоизмом Англии, не низкой гнусностью Франции, воплотившейся в авантюристе, и даже не немцами, а чем-то более общим и роковым. Это — вечный антагонизм между тем, что, за неимением других выражений, приходится называть: Запад и Восток . — Теперь, если бы Запад был единым , мы, я полагаю, погибли бы. Но их два: Красный и тот, которого он должен поглотить. В течение 40 лет мы оспаривали его у Красного — и вот мы на краю пропасти. И теперь-то именно Красный и спасет нас в свою очередь.